– Похоже, решили атаковать с нашей стороны, – продолжал Майлз отрывисто. Впереди, далеко под тучей приближающихся стрекоз, заполыхали взрывы. – Это и вчера по концентрации сил на нашем направлении было понятно, – проговорил Люк. – Разумно. Чем растягивать фронт, сосредоточатся на прорыве небольшого отрезка, а затем один за другим проглотят остальные форты. – Огонь! Орудия били в тучу «саранчи», твари вспыхивали, ошметки падали вниз, но туча ничуть не редела, хотя обстреливали ее, как и неспешно движущихся вперед тха-охонгов, со всех фортов. Несмотря на грохот, война началась как-то буднично – все так же наливалось розовым рассветное небо, все так же сияло слева море и шелестели немногие оставшиеся перед фортом деревья, и это создавало ощущение нереальности. Люк опустил бинокль, достал из кармана сигареты и закурил. Никак не хотелось верить, что все, началось. Впрочем, все знали, что им делать. Работали орудия, свистели снаряды, дармонширские солдаты пробирались вперед, к позициям на засеках. В паузах слышны были свистящие короткие выстрелы – то работали снайперы группы серенитского майора Лариди. За наступающими гигантами тха-охонгами появились всадники на охонгах – словно далеко сплошь колыхалось черное море. – Огонь! – Мне пора. – Когда отгрохотали взрывы, а туча раньяров приблизилась настолько, что заполонила собой, кажется, все небо, Люк выбросил окурок, с сожалением посмотрел на пачку – хотелось курить еще – и передал ее полковнику. – Сделаю все, что смогу. Не подведите, Майлз. – Никак нет, ваша светлость, – сухо ответствовал пожилой рыжий дармонширец с белесыми бровями и ресницами и розовой, как у новорожденного, кожей. Пачку он принял, сунул в нагрудный карман. – Пусть боги помогут вам. – Нам всем, – выдохнул Люк, прыгая со стены и поднимаясь в небеса невидимым огромным змеем. Он взлетел очень высоко, увлекая за собой теплый морской воздух туда, где струились холодные высотные ветра, закрутил потоки, придавая скорость и подрагивая от волнения и напряжения. С земли видно было, как в чисто-серо-розовом рассветном небе ниоткуда закручиваются темные грозовые тучи, распухая на глазах. Сверкнула молния, а на пути «стрекоз» с ревом опустился первый вихрь. Вот он коснулся леса – стволы ломаных деревьев взметнулись в стороны как щепки – и, набирая мощь, темнея и становясь шире, понесся навстречу стае иномирянских чудовищ. Раньяры метнулись от него в стороны – но на землю уже опускался второй смерч, третий… Первый, прошедший сквозь стаю «саранчи» как пылесос, сразу захватил несколько десятков стрекоз, ломая их вместе со всадниками и выбрасывая в стратосферу. Он все увеличивался, занимая уже несколько десятков метров в диаметре, и достиг такой мощи, что возле него образовался тонкий бич воронки-спутника. Сверкали молнии, а на землю опускались все новые вихри, и вскоре под грохот орудий и вспышки огня в паре километров от фортов гуляли, ломая не доломанный вчера лес, семь огромных смерчей, похожих на гигантских стражей. Даже у защитников Дармоншира слаженный танец разбушевавшейся стихии вызывал холодок – потому что совершенно очевидно было, что он управляем. Воронки прицельно нагоняли «стрекоз», поднимали и швыряли оземь тха-охонгов, не заходя на защитную полосу, где начинались позиции дармонширцев. Небольшая часть раньяров успела пролететь вперед, к фортам, их отстреливали, кое-где уже отбивались от них на стенах – виднелись всполохи огнеметов, иногда, в паузах между залпами артиллерии, слышны были автоматные очереди. Люк, глядя сверху на поле боя и крутящиеся воронки, досадливо зашипел – больше создать не удавалось, не хватало мощи. Смерчи забирали силы, а он управлял ими, как дирижер, размахивая короткими лапами и кидая на раньяров и тха-охонгов. Дергал азартно крыльями и изгибался, когда получалось уничтожить еще нескольких инсектоидов, крутил хвостом, пытаясь ускорить движение ветра, и досадливо шипел, когда, выдохшись, то один, то другой вихрь рассеивался клочьями темных облаков. Взошло солнце, и ревущие вихри окрасились золотом. Грохотала артиллерия, визжали инсектоиды; вдруг послышались первые взрывы и автоматные очереди у защитной полосы – то огромный тха-охонг вышел из развороченного леса, избежав встречи со смерчем, и тяжело зашагал к позициям дармонширцев. За ним появился еще один. Люк подманил когтем ближайший смерч и, поднатужившись, ускорил его. Ревущий вихрь вильнул, пролетел по оглушительно трещащему лесу – и поднял тха-охонга, закрутил, запыхтел… застыл, словно раздумывая, и направился ко второму. Всадник на спине чудовища что-то заорал, гигантский «муравей» развернулся, помчался прочь, набирая скорость и снося все на своем пути, но воронка, в которой уже крутился его сородич, была быстрее. Через несколько минут она скользнула по берегу в море, на глубину, и там истаяла, выронив инсектоидов в воду. На защитную полосу ступили сотни охонгов, пробравшихся между вихрями, – слишком много было тварей, чтобы суметь нанести им заметный урон, да и смерчи охотились в основном на раньяров. Между мелкими охонгами ступали гиганты, и все это блестящее панцирное море клином поглощало засеку за засекой, заставляя отступать защитников по заранее оборудованным безопасным тропам. Майор Лариди, командир серенитских снайперов, лежала на позиции, за поваленными стволами деревьев, и хладнокровно, выстрел за выстрелом, уничтожала иномирян. Ветерок, струящийся по покрытой пятнами солнца земле, разбавлял запах пороха и горячего железа волнами муравьиной кислоты. Смерчи крутились далеко, и это поначалу вызвало оторопь, но сейчас серенитка почти перестала обращать на них внимание. Охонги, оставшиеся без наездников, начинали метаться, прыгать по сторонам, вызывая агрессию у сородичей и нарушая строй. На ее глазах огромный тха-охонг, наклонившись, схватил и сожрал мелкого, в панике нырнувшего ему под лапы. С разных сторон, с близких и дальних позиций тоже раздавались приглушенные выстрелы ее снайперской группы – тренированное ухо майора слышало их даже сквозь грохот канонады и верещание инсектоидов. Иногда со стороны врагов тоже раздавались выстрелы – майор видела в руках иномирян оружие. Не у всех, и пользовались они им плохо, но все же и это не стоило сбрасывать со счетов. Пару раз недалеко от нее бухнула граната – у кого-то из врагов оказался и гранатомет. Мелькнула темная тень – одна из «стрекоз» пронеслась к ближайшей от майора позиции, покружилась, – выстрел чиркнул по броне, второй пробил крыло, – и, опустившись, поднялась уже с зажатой в челюстях сержантом Аки́рос. Сержант тоненько и отчаянно, совсем по-девичьи кричала, дергая от боли ногами, стрекоза разворачивалась, чтобы улететь, – и майор перехватила тяжелое длинноствольное ружье, поднимаясь во весь рост, но так, чтобы поваленные стволы засеки закрывали ее от наступающих, выждала нужный угол поворота – и двумя выстрелами выбила раньяру оба фасеточных глаза. И, отбросив ружье за спину, побежала туда, куда упала раненая сержант – а сверху с визгом крутилась, то поднимаясь, то ударяясь оземь, ослепшая тварь. Она скинула всадника, и тот свалился совсем рядом с местом, где корчилась соотечественница Лариди. Иномирянин поднялся, щеря желтые зубы, – коренастый, одетый в китель инляндской армии, явно снятый с кого-то из пленных, – выхватил нож, что-то презрительное рявкнул в сторону Лариди, но майор даже не стала останавливаться, уклонилась от ножа, долбанула прикладом ружья врага в переносицу, ломая ее, и подбежала к раненой. Живот и грудная клетка у Акирос были порваны, рука висела плетью. Сержант тяжело и мелко дышала. Лариди подхватила ее, перекинув здоровую руку через плечо, и, окинув взглядом стремительно приближающийся поток охонгов, потащила назад, к позициям дармонширцев. Выстрелы снайперов становились реже. Кто-то не успел уйти от волны врагов и затих навсегда, кто-то, как краем глаза видела майор, скользил параллельно ей, уходя от преследователей. Она успела – дотащила соотечественницу через покрытое рвами поле по заранее заготовленному настилу, свалилась вместе с ней в окоп, где находились несколько десятков бойцов. К раненой подбежал медбрат, а майор поднялась и снова вскинула ружье. Со всех сторон раздавались выстрелы, приказы командира: – Приготовились! Несколько сотен всадников на охонгах – и три тха-охонга – вышли на перепаханную техникой широкую полосу земли. Первые шагнули вперед – охонги вязли во рвах, наполненных черной жидкостью, всадники свешивались со спин, настороженно глядя под ноги. Рядом с майором застрекотал пулемет – рыжий дядька, уже в возрасте, покрякивал, морщась будто даже с сожалением, но пулемет у него пел ровно, задорно, как и у остальных солдат. Враги прятались, прижимаясь к спинам охонгов, и пули чиркали по хитиновой броне. – Выше бери, – сухо сказала Лариди, выстрелив и перезаряжая ружье. – И не трать патроны зря. Стрелок ухмыльнулся, но послушно перешел на короткие очереди. На полосу выходило все больше охонгов, избежавших встречи со смерчами, крутившими в данный момент внутри себя несколько тха-охонгов, а уцелевшие гиганты-«муравьи», словно чуя что-то, шагали медленно, поднимались на дыбы и трясли лапами, один и вовсе решил повернуть назад – но затем заверещал агрессивно и под окрики всадника, получив приказ, снова направился вперед. – Идите, родимые, идите, – бормотал рядом солдат. Пахло нефтью и муравьиной кислотой, порохом и сырой землей. Лариди обернулась – ее соотечественницу на волокушках, пригибаясь, тащили за засеки, к фортам. Справа из окопа майору помахала еще одна серенитка; Лариди кивнула, поднимая ружье, и выстрелила в глаз приближающегося к позиции раньяра. И тут же с криком «Берегись!» сжалась в окопе, закрывая голову руками, – увидела, как в их сторону стреляет из гранатомета иномирянин, сидящий на спине огромного инсектоида. Грохнуло, укрывшихся солдат осыпало комьями земли. Поднялся на ноги командир отряда, рявнул: – Ждать! Пусть еще подойдут! – и уже зло: – Идите же, твари, идите! Десятки человек в окопе затихли. На полосу выходили все новые инсектоиды. Передние твари уже были шагах в двадцати от укреплений, и тут раздалось громкое: – Вторая полоса! Пад-жи-га-а-ай! Фью-ю-ю-и-и-и-ить! Просвистел зажигательный снаряд, и за сотнями наступающих охонгов по кромке леса взметнулось ввысь пламя – сначала побежав в обе стороны от места падения снаряда, а потом рванув вперед, по залитым нефтью канавкам. Раздалось дикое верещание – инсектоиды понеслись на защитников, сталкиваясь, падая. Один из тха-охонгов встал на дыбы, разевая жвала… бухнуло, челюсть ему разворотило выстрелом гранатомета, и он, с висящими ошметками на морде, бросился вперед. – Первая полоса! Пад-жи-игай! Свист – и прямо перед окопами, отрезая их от наступающих чудовищ, тоже полыхнула волна пламени. Раненый тха-охонг, давя мелких сородичей, затормозил, развернувшись боком к форту и поддавая задними лапами, будто собираясь прыгнуть, снова встал на дыбы – и тут ему в бок ударила мина, взорвалась, опрокидывая прямо в пылающую нефть, набок. Нефть горела на хитине, накаляя его и спекая внутренности, и тха-охонг вывернулся на спину, уже весь охваченный пламенем, и начал выгибаться и корчиться в агонии. Метались по горящей полосе под грозовыми тучами на фоне все еще крутящихся смерчей сотни охонгов и несколько гигантов, выбегали на защитников пылающими факелами, падали; кричали погибающие всадники. Майор Лариди бесстрастно расстреливала тех, кто сумел выпрыгнуть из стены огня. Прямо перед ними выпал на землю охваченный пламенем человек, покатился, вопя от ужаса и боли. – Эх он как, – пробормотал, морщась, сосед-пулеметчик и посмотрел на серенитку. Та поджала губы и выстрелила. Человек затих. Нефть догорала. – Отступаем на следующую позицию! – рявкнул командир, и солдаты засуетились, освобождая окоп. Люк сверху наблюдал, как один за другим уходят по безопасной тропе меж минных растяжек несколько сотен человек. Огненная полоса вовсю чадила, пламя оставалось лишь кое-где, и видно было, как останавливаются у дымящего поля следущие чудовища, не решаясь идти дальше. Позади них ревели смерчи, ловя раньяров, – Люк махнул лапой, и один вихрь отделился от остальных, понесся на столпившихся у поля тварей, набирая скорость, и, как клюшкой, столкнул их в полосу огня. Раздался визг, горящие инсектоиды дергались и умирали на затухающем поле. Смерч прокатился по горящей нефти, вбирая в себя пламя, которое тут же подожгло крутящиеся в нем стволы, и начал бросаться на оставшихся инсектоидов, пока не рассеялся. В атаке наступила пауза. Оставшиеся и сильно прореженные раньяры летели прочь от охотящихся на них смерчей. С десяток тварей решились облететь воронки над морем, но и туда спустился вихрь, подняв корону брызг, и всосал в себя несколько улепетывающих в разные стороны «стрекоз». Люк парил над полем боя, предусмотрительно держась выше огня действующей артиллерии, и наблюдал за происходящим. Нефть на двух горящих полосах выгорела и вовсю чадила, и его силы были на исходе. Смерчей осталось два – сверху они напоминали глаза какого-то мифического зверя, – а оставшиеся тха-охонги под грохот орудий по-прежнему шествовали вперед. Некоторые падали, остановленные прямыми попаданиями, но оставшихся все еще было больше сотни. Люк подтянул к ним воронки и начал один за другим подхватывать огромных инсектоидов и вместе со всадниками бросать в море, до тех пор пока последний смерч не истаял, выронив тха-охонга на мелководье у берега и оставив дезориентированное чудовище, увязнувшее в песке, выбираться из воды. Враги некоторое время перестраивались – их было еще слишком много! – и снова пошли в атаку. Опять заговорила артиллерия. Люк опасливо облетел позиции дармонширцев высоко по воздуху, чтобы не попасть под дружественный огонь, и устало опустился на землю. Лапы дрожали, от грохота орудий закладывало уши, и очень хотелось есть. Нужно было подниматься вверх, подзарядиться, но сначала подкрепиться пищей материальной – иначе вряд ли он сможет противостоять зову первородной стихии. Но прежде он, сопровождаемый охранниками-автоматчиками и полковником Майлзом, поднялся в одну из башен – орудие там молчало, развороченное напавшим раньяром, рядом лежал прикрытый измочаленный труп, а у башни, внизу, на земле, обугленный инсектоид. – Пропустили, – хмуро объяснил Майлз. – Смотрите, с левого фланга уже пошли по минным полям. Еще час, и начнется контактный бой. Действительно, слева, в районе Первого форта, на расстоянии километра от стены раздавались взрывы. – Справа, у Пятого и Шестого, еще не дошли даже до рвов с нефтью, но второй раз, боюсь, не попадутся. Обойдут. Или заранее подожгут. – Скорее всего, – вяло согласился Люк, разглядывая круживших над дальним, перепаханным вихрями лесом единичных раньяров с почти гастрономическим интересом. – Они, конечно, продавят нас до фортов, ваша светлость, – проговорил Майлз. – Не знаю уж, сегодня, или до ночи продержимся. Но пока все идет лучше, чем я ожидал. Погибших у нас, по оперативным сведениям, около пятидесяти, под четыре сотни раненых. Люк на слове «раненые» оглянулся – туда, где километрах в пятнадцати от фортов виднелись шпили замка Вейн. Марину должны были уже увезти. – Главное, со стрекозами вы нам подсобили. Их несколько десятков осталось из пяти сотен. Остальное не так страшно. Справимся пока. – Наверняка вызовут подкрепление, – морщась, сказал Люк. – Где там остановились их ближайшие отряды? – В Раунферте. Дня три до нас. Подойдут – придется туго. – Значит, до этого времени надо выбить как можно больше тех, кто уже здесь. – К желанию поесть вдруг присоединилась такая сонливость и слабость, будто он махом и натощак выпил литр коньяка. – Выбьем, ваша светлость, – пообещал Майлз, моргая белесыми ресницами. – Они нас недооценили. Продержимся. А там, дай боги, и Рудлог на помощь придет. И погоним мы их до Лаунвайта. – Это у вас правильный оптимизм, полковник, – похвалил командира Люк и едва удержался, чтобы не зевнуть. – Отдохните, ваша светлость, – посоветовал Майлз. – Два часа у вас точно есть. А то и четыре, если бойцы постараются. – Да надо бы, – пробормотал Люк и облизнулся. Майлз вдруг отшатнулся и слегка побледнел. – Что? – спросил его светлость подозрительно. – Язык? – Язык, – осторожно подтвердил командующий. – Раздвоенный. И глаза. С вертикальными зрачками. Может, – он достал отданную на хранение пачку, – покурите, ваша светлость? А то вы так смотрите, будто укусить примеряетесь. Люк усмехнулся, взял сигарету, задымил с наслаждением. Табак немного приглушил голод. Они еще постояли в башне, наблюдая за боем и обсуждая будущие действия; договорились, что к моменту, когда Люк проснется, его будет ждать подробный доклад о том, сколько орудий повреждено и боеприпасов израсходовано, – дабы знать, что ночью добывать в первую очередь. Голод снова проснулся, и Люк под грохот орудий шелестяще попрощался с Майлзом и поспешил за форт – ибо понятно стало, что даже десятью порциями обеда он не обойдется. Через полчаса оголодавший змей выбросил на песок у моря молодую косатку, уже мертвую, – прямо в воде он вырвал ей часть бока и заглотил тут же, давясь от жадности и вкуса крови. На пустынном берегу он и расправился с ней, урча, рывками хватая ее, приседая на передних лапах и топорща перьевой воротник, и потом долго мыл морду и грудь на мелководье, смущенно оглядываясь на огромный череп, обглоданные переломанные ребра и позвоночник. А затем, сонный от сытости и потраченных сил, вернулся в форт, еще раз оценил ход боя – и свалился спать, даже не позвонив Марине, только прочитав сообщение от Леймина, что ее и матушку с Ритой эвакуировали и проблем нет.