– Да, госпожа герцогиня? – Его голос воспринимался отдаленно, будто я уже спала. – Жак, вы все знаете… – Я покачнулась и поспешно открыла глаза. – С моим мужем все в порядке? – Полчаса назад был жив и здоров, – проворчал Леймин. Он еще сердился на меня и говорил таким тоном, каким говорят с капризным ребенком. – Мне докладывают, что он не возвращается в форты, помогает в зачистке оставшихся инсектоидов, расчищает пространство для наступления. Я поблагодарила и, отняв трубку от уха, снова выглянула в окно. По небу летели клочки облаков, и где-то там летал и мой змей, не зная, что я здесь. Иначе бы он уже появился… точно сердился бы и уговаривал отправиться в Пески. И смотрел бы на меня с тоской… и я точно позволила бы себя обнять. А может, и сама бы обняла. Я всхлипнула. Мог бы и поинтересоваться, где жена. Или ему все равно? Или он знает и злится… Может, и правда я неправа и стоило улететь на листолете к старшей сестре в Пески? – Нет, – твердо сказала я вслух. – Я права. Мысли текли сонно, а я размеренно вдыхала воздух, пахнущий весной и морем. В Песках сейчас, наверное, уже жара… Ангелина рассказывала, что драконы, как потомки Инлия Белого, виталисты по крови и одним касанием могут облегчить боль. И тошноту наверняка могут убрать… – Вот ты идиотка, Марина, – громко произнесла я и застонала. Нужно было давно попросить сестру поговорить с Нории, может, к нам в Вейн прилетела бы хотя бы парочка драконов. Но как сейчас поговоришь? Телепорты не работают, телефонной связи нет… За спиной скрипнула дверь – вернулась Мария с завтраком. Я обернулась, но в этот момент из окна потянуло дымом, к горлу мгновенно подкатила желчь, и я, зажимая рот, чуть не врезавшись в стеклянную створку, побежала к ванной. А там, после выворачивания, сглатывая горькую слюну и тяжело дыша, уставилась в стену, забыв о том, как хочу спать и как мне плохо. Меня осенило, как можно связаться с Ани! И пусть я была измотана, когда Вася мне об этом рассказывала, но ведь запомнила, и обязательно нужно попробовать! – Мария, – попросила я, выйдя в гостиную, – разожги камин. – Да, ваша светлость, – отозвалась горничная. Она не удивилась. Я чудила и похлеще, чем разжигание камина теплой весной. И пока я, моргая слипающимися веками и пытаясь не заснуть, завтракала надоевшей до ужаса овсяной кашей, в камине заплясало пламя. Я отпустила Марию; отставив в сторону тарелку и глотая ароматный чай, быстро написала письмо Ангелине, затем завертела головой в поисках несгораемого футляра – и не нашла, поэтому вытянула из бара бутылку коньяка. Безжалостно вылила алкоголь в огонь – там полыхнуло, теплом лизнув мне руки и лицо, – и подержала бутылку дном вверх, чтобы подсохла. А потом сунула туда письмо, закрыв горлышко пробкой. И, протянув дрожащую от усталости руку в камин, проговорила, замирая от предвкушения: – Отзовись, стихия от стихии моей! Пламя затрещало – я затаила дыхание, а огонь взметнулся золотым вихрем, и над моей рукой соткалась из языков пламени птица размером с перепелку, с пышным огненным хохолком и хвостом. Птица взмахнула крыльями – и опустилась мне на ладонь, невесомая, горячая, покалывающая родной энергией. Склонила голову набок, сияя белыми глазами, загудела что-то неразборчивое, ласково и радостно потерлась о мое запястье – и я улыбнулась, глядя на нее. – Ты можешь отнести письмо моей сестре, Ангелине? – спросила я, показывая бутылку, которая была раза в два больше нее. Птица снова загудела, забила крыльями, коснулась клювом моей руки. – Я не понимаю, – призналась я. – Но мне очень нужно. Помоги, пожалуйста. Птица гудела, поднимала голову вверх, тряся хохолком, – очень старалась что-то объяснить. Затем досадливо полыхнула, похоже, осознав, что вызвала ее крайне несообразительная дочь Красного, и царапнула меня лапой с острыми коготками. – Ай! – я зашипела. Шипела и моя кровь, заполняющая впадину ладони и соприкасающаяся с огненной лапой, – а птица взлетела, зависла над рукой и начала пить, как пьют из лужи голуби. Похолодел брачный браслет на запястье, стала затягиваться рваная рана – а огнептица рванулась к бутылке с письмом, вырвала ее из моей руки и, закрутившись маленьким жарким вихрем, нырнула обратно в пламя. Глава 9 Седьмое апреля, Инляндия Марина Проснулась я от шума подъезжающих машин – окна были раскрыты, иначе спать я не могла. Поворочалась, вжимаясь щекой в разогретую подушку и натягивая на плечи теплое одеяло, но внимание уже было приковано к происходящему внизу и совесть шептала мне: если возьму на себя поверхностные раны, освобожу руки хирургов для сложных случаев. – Спи, – пробормотала я настойчиво, закрываясь одеялом с головой. – Нужно спать. Нужно думать о детях. Но ведь кто-то из моих коллег со вчерашнего дня не сомкнул глаз. А я все равно уже проснулась. Я застонала: здравый смысл боролся с пониманием, что моя помощь будет далеко не лишней. Тем более что еще день-два, и закончится поток раненых после битвы у фортов, станет полегче. – Тогда и отосплюсь, – пообещала я себе и сползла на край кровати, села. Еле разлепила веки – в глаза словно насыпали песка. На удивление, не тошнило, лишь немного кружилась голова, и я посидела немножко, потягиваясь и вдыхая запах чистого белья и весны. Сквозь щели между штор лилось солнце, на будильнике было около полудня. Получается, и четырех часов не проспала. В гостиной на столике уже стоял обед – видимо, Мария, зная о моей склонности убегать без еды, накрыла его заранее, – и я заставила себя поесть, прежде чем выйти из покоев. Стоило мне спуститься на второй этаж, как время понеслось скачками. Я шила сама, готовила операционные и помогала доктору Лео, потом делала уколы и перевязки, выписывала выздоровевших, а рядом со мной в нашем маленьком госпитале так же напряженно работали коллеги. Совсем немного нас было: десяток врачей, включая тех, кто пришел в госпиталь в мое отсутствие; три виталиста, если считать мага Тиверса, для которого целительство не было основной специализацией; несколько медсестер и около трех десятков санитаров, – но в воздухе витало то самое ощущение сплоченности, когда каждый занят своим делом, но все делают общее. У нас тут тоже шла своя бесшумная война, только противником была сама смерть. В середине дня, пробегая по лестнице вниз, в холл, где лежали раненые, я с удивлением заметила дворецкого Ирвинса в костюме, в белых перчатках, невозмутимо натирающего серебряные крылья серенитской статуи, изображающей морскую деву. Он с достоинством поклонился мне. – Я и еще несколько слуг решили вернуться вслед за вами, миледи, – пояснил он. – За виндерским домом приглядит Доулсон, а Вейн тоже нуждается в уходе. И раз уж вы, хозяйка, здесь, то и мне нужно быть рядом с вами. – Я рада вас видеть, Ирвинс, – сказала я тепло. На мой взгляд, и оставшиеся здесь слуги поддерживали замок в чистоте. Но у Ирвинса были свои представления о преданности, свое поле боя – и кто сказал, что оно менее важно, чем наше? На обходе пациентов я зашла и к Бернарду – ему нужно было обработать швы и сменить повязки. Берни был еще очень слаб, но уговорил мать, просидевшую рядом с ним всю ночь, пойти отдохнуть. – Люк так и не появлялся? – поинтересовался он сипловато. – Нет, – откликнулась я, срезая бинты. Не звонил и не появлялся, хотя Леймин утверждал, что он жив – его то тут, то там видели в змеиной ипостаси. В минуты отдыха я ловила себя на детском желании сесть в машину, доехать до фортов и устроить ему сюрприз со скандалом. Но жизнь людей была куда важнее моей ущемленной гордости и тревоги за мужа. – А ты так и не хочешь рассказать, где тебя ранило и как вы добрались сюда? – Нет, – смущенно отозвался Берни. – Мама уже перестала меня пытать. Я хмыкнула. – Это потому, что мы уже все выяснили у тех, кто прилетел вместе с вами. Глупо было скрывать, Берни. Про вас с Люком болтали все, кто был в состоянии болтать. Кроме майора Лариди. Вот кто кремень. – Да, – сказал он и очень по-доброму улыбнулся. Я настороженно глянула на него. – Только никаких шуток про матриархат и гаремы, – предупредил он со смешком. Помолчал. – Но я таких не встречал никогда. – Снова помолчал. – И как мама отреагировала? – На Лариди? – уточнила я. Он хохотнул, и я продолжила: – Выпила успокоительного и сказала: «Слава богам, что мои герои живы». И что ты потом получишь за молчание, когда поправишься. А Люк – когда появится в замке. Он, видимо, что-то подозревает, поэтому и не прилетает. Тон мой был бодрым, но голос дрогнул. – Не сердись на него, – вдруг серьезно проговорил Берни. – Я уверен, он не знает, что ты здесь. И как только узнает, примчится, бросив даже самые важные дела. Ты для него всё, Марина, это и слепой видит. – Сама знаю. Тебе не слишком мало лет, чтобы утешать взрослых теток? – буркнула я ехидно. – Между прочим, ты мне по возрасту куда больше подходишь, чем моему престарелому братцу, – заявил он с утрированным превосходством. – Заметь, я еще и не обрастаю чешуей. Я усмехнулась: если обаяние Люка было сокрушительным, то брат его притягивал к себе добродушием. Вздохнула. – Расскажи что-нибудь про него, Берни. Слушая живописания подвигов Люка на фортах, я заканчивала перевязку. Кембритч-младший и раньше явно обожал старшего брата, но сейчас пребывал в совершенно восторженном состоянии, которое очень контрастировало с моей тоскливой и злой обидой. Неразумной, глупой, но с которой я ничего не могла сделать. Солнце уже садилось, когда я подменила Кэтрин на приемке раненых на улице. За день это была пятая машина: бойцов теперь везли с более легкими ранениями, но из-за долгого ожидания у многих началось воспаление и нагноение. Привычно работали санитары; Тиверс, замковый маг, подменял отсыпающегося виталиста Росса, сканируя прибывших, чтобы одного-двух самых тяжелых отправить в стазис. На большее сил у него не хватало. Сегодня было жарко, и разогретая к вечеру трава пахла летом и появившимися полевыми цветами. Замок и лес были окрашены в красноватый цвет, и тени на землю ложились фиолетовые, густые. То ли я привыкла, то ли действительно стало полегче, но работа шла спокойно. В теле от недосыпа ощущалась легкость, голова была пустой и звонкой – еще немного, и надо идти отдыхать, иначе свалюсь. Вот сейчас приму раненых, посмотрю, кому могу помочь, и потом спать. Вдалеке, на дороге, идущей по лесопарку от шоссе к замку, послышался клаксон грузовика. – Еще везут, – проговорил Тиверс, отходя от очередного раненого. – Тут нет сепсиса, Марина, небольшая кровопотеря, сотрясение мозга, воспаление почек. Я кивнула, сделав запись в журнал и в карточку, прикрепила ее к носилкам – и молодого солдата с перевязанной головой потащили к крыльцу. Снова раздался звук клаксона. Я посмотрела в ту сторону – солнце било прямо в глаза, – приложила руку козырьком ко лбу. Грузовик почему-то несся на огромной скорости. Вдруг вильнул, и я озадаченно моргнула. В переполосовавших дорогу тенях мне показалось, что на него сбоку кто-то… прыгает? Он был уже метрах в двухстах от нас, когда послышался странный тонкий вибрирующий вой. Тиверс, тоже всматривающийся туда и щурящий глаза от солнца, изумленно пробормотал: – Быть не может… это же… Его слова заглушила заоравшая замковая сирена. Я подняла глаза к небу, но никаких стрекоз не увидела. На крыльцо высыпали люди Леймина, мои гвардейцы во главе с капитаном Осокиным. – Нежить! Стая выскребышей! Все в замок! – крикнул Тиверс, ему вторили военные, заталкивая людей в двери. Большая часть кинулась к грузовику – помогать вынести раненых. Осокин схватил меня за локоть, аккуратно подтолкнул в сторону крыльца, и я беспрекословно бросилась ко входу. Санитарки, снимавшие с веревок белье, тоже со всех ног неслись к замку. Визжала сирена, из дверей выходили охранники с огнеметами. Бойцов спешно выгружали из машины, в холле закрывали окна и ставни, водителю приказали развернуть грузовик так, чтобы закрыть вход, – он только успел взбежать на крыльцо, когда раздались гул огнеметов и выстрелы. Двери захлопнулись, оставив снаружи наших защитников. Там остался и Тиверс. Внутри были мои гвардейцы – вооруженные, они занимали позиции у закрытых окон. Раненых, вынесенных из грузовика, положили прямо на пол, растерянные санитары топтались рядом.