* * * В кафе Мягко кутал полумрак старомодное кафе. Лился над коричневыми столиками «Паромщик» Пугачевой, скучала у стойки симпатичная официантка: посетителей сегодня было на редкость мало. Медленно сохла передо мной в тонкой вазе темно-красная роза, и еще медленнее сестренка расправлялась со своим капустным салатиком. Вздохнув, я отвела взгляд от ее тарелки и задумчиво посмотрела в занавешенное дождем окно. Кажется, еженедельная каторга затягивается. Сестренка что-то говорила, я откровенно скучала. Наши посиделки «за чашечкой кофе» всегда проходили одинаково. Что она могла мне сказать? Вновь пожаловаться на мужа и детей? Или же в очередной раз… — Зоя, ну что тебе стоит? Вопрос был риторическим — за меня давно уже все решили. Я могла лишь украдкой вздохнуть, и постараться cдержать ударившую в голову волну гнева. Злиться на Олю было бесполезно. Спорить — тем более. Все равно же не отстанет, пока не добьется своего, по горькому опыту знаю. Быть одной в двадцать пять — это конец света. Каждый жук и жаба мечтают тебя «пристроить». И никому невдомек, что мужчины меня не интересуют. Совсем. Как подумаю, что буду спать с кем-то в одной кровати, терпеть его липкие поцелуи, так аж передергивает. Любовь и страсть — для таких, как сестренка: куколок с огромной грудью, тонкими ногами и взглядом, лишенным смысла. И правильно — ум в «любви» лишь помеха. Умный человек не станет сгорать в страсти, отдавая всего себя какому-то уроду, которого знает без году неделя. Вон, Олька выскочила рано замуж и что? Теперь ходит и жалится всем на несносную жизнь. Я вот не жалюсь — мне и так хорошо. У меня научная работа, пара статей в загашнике, аспирантура, студенты и место на кафедре. А еще — собственная квартира, любимый компьютер и уникальная возможность с головой погрузиться в мир формул. Полная свобода — делай, что хочешь, ни перед кем не отчитывайся, так почему бы и нет? Лишь временами по ночам тоскливо, но это мелочи. Чего родня примахалась-то? Почему с остервенением ищут мне пару? Из зависти? — Зоя, ты не пойми меня неправильно, — вновь начала петь сестренка. Это я ее понимаю неправильно? Хотелось встать и уйти. Но не поможет. Еженедельную каторгу нужно выдержать до конца — иначе еще пару дней будут названивать, пытаться помириться, поговорить. Кому нужны эти разговоры? Мне? Уж увольте. — Я для тебя стараюсь… — упрямо ловила мой взгляд сестренка. Точно? А кто тебя просил? Почему люди делают, что их не просят, а потом требуют за это благодарности? Да с какой стати! Так и хотелось попросить Олю съесть салатик побыстрее, да мирно разойтись, но она ведь не послушает, да еще и обидится. — Ты очень многого себя лишаешь… — ее ладонь легла на мою. Я резко вырвалась: только нежностей мне и не хватало. Под укоризненным взглядом сестры съела кусок шоколадного торта. Плевать на всякие там диеты. И на мнение Ольки плевать. — Теплоты себя лишаешь, — продолжались уговоры. Боже, опять это сюсюканье. Чего я себя лишаю? Абортов, детских пеленок и мужика, который получит право вмешиваться в мою жизнь? Да чего ради? Секса? А он мне точно нужен? Может, и нужен, но не настолько, чтобы первому попавшемуся в ножки броситься. Съев еще кусочек торта, я запила его черным кофе. Кофе тоже в глазах Ольки грех. Но мне-то что? — Ты же женщина… — перешла Оля на едва слышный шепот. Иногда я в этом сомневаюсь… не нахожу ничего хорошего ни в шмотках, ни в украшениях, ни в детях. Ни, упаси Боже, в «семейном уюте». А уж в мужчинах — тем более. Впрочем, мне вообще без людей хорошо. — Зоя… гены надо кому-то передавать… О-па! Моя сестричка знает слова «гены». — Кому надо? — открыла я, наконец-то, рот. — На детях гениев природа, как правило, отдыхает… — Зоя… тебя не мучает одиночество? Мучает? Я им наслаждаюсь. Всей душой. — Зоя… попробуй… — С одним условием, — согласилась я. — А? — встрепенулась Оля, и в ее голубых глазах вспыхнуло столь искреннее счастье, что на мгновение стало стыдно. Ведь сестренка обо мне заботится. Но кому нужна ее забота? — Какое условие? — Больше никогда не будешь приставать ко мне с замужеством! — Не буду! Потому что не придется! — радостно ответила Оля и помахала сидевшему за соседним столиком мужчине. Раньше, чем я успела возразить, Олька вскочила и, кинув мне: — Удачи! Оставлю вас одних, — бросилась к дверям. Боже, стыд-то какой! Даже не думала, что устроенное родней свидание втемную случится так быстро. Я с трудом подавила желание броситься за сестрой, да гордость остановила. Не пристало академическому учителю бегать по улицам подобно какой-то девчонке. А мужчина тем временем со вздохом оторвался от своего блокнотика, в котором только что водил карандашом, и пересел за мой столик. Понятия не имею, с чего родня дружно решила, что он мне понравится. Красив, не спорю, по мне даже слишком красив: темноглазый, темноволосый, высокий, как с обложки журналов. Судя по одежде — далеко не беден. Вон и часы на руке бешеных денег стоят. У такого проблем с «невестами» быть не должно, а вот со мной у него проблема будет. Гарантирую. Потому что не нравятся мне прилизанные красавцы, а еще больше не нравится глуповато-мечтательное выражение на его лице и этот странный взгляд, который он вновь не отрывал от блокнотика. И чего он там, скажите на милость, нашел? И какого черта приперся на «свидание» с этим блокнотом? Он ленивым движением подозвал официантку, кинул последний, оценивающий взгляд в блокнотик и положил его на стол интересной страничкой вниз. Так я и не узнала, что там было, а ну и ладно. В этот же миг во мне все перевернулось — медленно, уверенно сходила мечтательность из его взгляда. Какие странные у него глаза… цвета темного шоколада. Как люблю я темный шоколад… Боже, о чем я думаю? Впервые в жизни мне кто-то понравился вот так — мгновенно и безоговорочно, впервые в жизни шевельнулось внутри желание, подняло голову, бросило заинтересованный, игривый взгляд в сторону незнакомца и забилось в агонии, удушенное холодным разумом. Продать свободу за шоколадные глазки? Я совсем с ума сошла? Оказывается, я все же могу хотеть мужчину. О да, я его я хочу. И потому он для меня опасен. — Зоя? — спросил он. Голос теплый, стариной попахивает, как раз под стать этому кафе. И взгляд неожиданно пронзительный, будто все он видит, все знает. Не люблю таких взглядов. Не люблю, когда кто-то кажется умнее меня. Не люблю, когда щеки мои вспыхивают жаром, и, судя по его довольной улыбке, он это замечает. Ненавижу чувствовать себя неловко, а ведь чувствую! — Давай быстрее к делу, — холодно ответила я. Взгляд его на миг стал шаловливым, как у ребенка. Что он там подумал, над чем насмехается-то? Почему пристально на меня смотрит и молчит? Так многозначительно молчит… аж тошно. И почему впервые в жизни я не знаю, ни что сделать, ни что сказать, впервые за долгие годы чувствую беспомощную рассеянность. Да где Ольга выискала этого проклятого искусителя? — Давай заканчивать этот фарс, — не выдержала я, и голос мой задрожал от раздражения. — Ни мне, ни, думаю, тебе, не нужна на самом деле «пара». Так что давай разойдемся спокойно, без лишних слов. Ты мне не подходишь. И я тебе не подхожу. Верь мне. «Врешь!» — усмехнулись его глаза так красноречиво, что у меня перехватило дыхание от вновь ударившего в голову гнева. Раньше, чем я успела очнуться, он пожал плечами, вырвал листик из блокнота, и, подав мне несчастную страничку, тихо ответил: — Как знаешь. Так просто? И почему это я разочарована? Почему сама не понимаю, что чувствую? Машинально я бросила на стол листок, глядя ему в спину. Шоколадноглазый незнакомец обернулся у дверей. Улыбнулся загадочно и, бросив мне последний взгляд, вышел. С улицы пахнуло мокрой свежестью. А ведь я даже имени его не знаю. Жаль… Да чего жаль-то? — Красивый… — сказала официантка, забирая вазочку с недоеденным салатом и чашку с недопитым кофе. О да, красив! Сама не зная почему, я остановила движение официантки, взяла его чашку и припала губами в том месте, где недавно касались его губы. Это моя последняя слабость. Честное слово — последняя. Сейчас отдам чашку и забуду о неудачном знакомстве. Сейчас… еще немного… — Очень похоже… — продолжила восхищаться официантка, — наверное, он вас очень любит. Только тот, кто любит, может увидеть вас такой. Я вздрогнула, сообразив о чем она, — о листке из блокнота, который сиротливо лежал передо мной на столике. А на нем — знакомое и незнакомое одновременно лицо. Обрамление растрепанных волос, счастливая улыбка, и взгляд… Не бывать у меня такому взгляду! Не дождетесь, мать вашу! Я поставила чашку на стол так резко, что официантка вздрогнула и посмотрела на меня с испугом: — Что-то случилось? — Нет, ничего, — улыбнулась я как можно спокойнее и оставила девушке щедрые чаевые. Я поспешно вложила листок в папку, да вдруг почувствовала, как мой маленький, идеально выстроенный мирок пошатнулся. Счас! Не будет на моем лице этого беззащитно-нежного выражения. Да ни в жизнь! Успокоившись, я поднялась и направилась к двери, решив навсегда забыть об этом художнике. А рисунок сохраню. Как напоминание… чтобы более никогда в жизни не клюнуть ни на одного мужчину. Мне нервы дороже. И когда он окликнул меня в университете, я даже нашла в себе силы холодно улыбнуться, и даже сделала это естественно: — Ты что здесь делаешь? — спросила я. — Да фотограф я, — ответил он, показывая на сумку с камерой. — А ты учишь, снежная королева? «Снежная королева» — разозлило. Казалось, он видит меня насквозь… впрочем, наша декан так и говорила, когда расписывала в красках свои эмоции при виде фотографий: — Такой талант! Каждый характер раскусывает в одно мгновение. Смотри! Даже я на этих снимках почти хорошенькая. Я натянуто улыбнулась. Угу. Угу. Талант. Самый дорогой фотограф в городе, который почему-то вдруг загорелся энтузиазмом и решил наш небольшой праздник почтить своим присутствием… во имя любви к своему универу, так сказать… так я и поверила. Но декан на снимках действительно вышла… теперь пришла моя очередь улыбнуться натянуто. Хорошенькой? Почему-то вспомнился собственный портрет и лепет Оли, что скоро будет выставка Айвара. На выставку я пошла. Вышла с красными от стыда щеками, молясь всем известным богам, чтобы туда не заглянули мои студенты или коллеги по работе. Мой портрет там был… Копия того, у меня дома, только во всю стенку. И когда же эта сволочь нарисовать успела?