– Ты же говорил, что почти не знаешь Жизель. Это правда? Родни вздыхает. Я знаю, что это означает. Я вывела его из себя, хотя это и не входило в мои намерения. – По-твоему, нельзя беспокоиться за кого-то, кто кажется приятным человеком? – спрашивает он. Пронзительные нотки в его голосе напоминают мне о Шерил, когда она затевает что-то антисанитарное. Нужно поскорее исправиться, пока я окончательно не оттолкнула от себя Родни. – Прости, – говорю я с широкой улыбкой и наклоняюсь вперед. – Ты имеешь полное право беспокоиться. Такой уж ты человек. Ты всегда болеешь душой за других. – Совершенно верно. – Он сует руку в задний карман и вытаскивает свой телефон. – Так, Молли, запиши-ка мой номер. Меня охватывает дрожь возбуждения, напрочь сметая все колыхающиеся внутри подозрения. – Ты хочешь дать мне свой номер телефона? У меня все получилось! Мне удалось загладить свою оплошность. Наше свидание вырулило на гладкую дорогу. – Если что-нибудь произойдет – например, полицейские снова начнут тебя донимать или задавать слишком много вопросов, – просто дай мне знать. Я всегда рядом. Я вытаскиваю свой телефон, и мы обмениваемся номерами. Когда я заношу свое имя в его телефон, мне хочется добавить что-то личное. «Молли, горничная и друг» пишу я и ставлю смайлик в виде сердечка в конце в качестве декларации своих амурных намерений. Руки у меня, когда я возвращаю ему телефон, дрожат. Я надеюсь, что он посмотрит на мою запись и увидит сердечко, но он не смотрит. Тут в ресторан входит мистер Сноу. Он заглядывает за барную стойку и, взяв какие-то бумаги, уходит. Родни напротив меня втягивает голову в плечи. Не понимаю почему. Ему нечего стыдиться того факта, что он находится на рабочем месте после окончания своей смены: мистер Сноу говорит, что это признак первоклассного работника. – Слушай, мне нужно идти, – говорит Родни. – Ты позвонишь, если что-нибудь случится? – Позвоню, – обещаю я. – Я обязательно свяжусь с тобой по телефону. Он выходит из кабинки, и я следом за ним тоже иду через лобби к выходу. У вращающейся двери стоит мистер Престон. Я машу ему, и он приподнимает в ответ свою фуражку. – Как у нас тут поблизости насчет такси? – спрашивает Родни. – Одну минуту, – отзывается мистер Престон. Он выходит на проезжую часть и взмахивает рукой перед приближающимся такси. Когда машина останавливается, мистер Престон распахивает заднюю дверцу. – Садись, Молли, – говорит он. – Нет-нет, – говорит Родни. – Это для меня. Тебе же нужно… в другую сторону, да, Молли? – Мне нужно на восток, – говорю я. – Ну вот, а мне на запад. Хорошего вечера! Родни плюхается в такси, и мистер Престон захлопывает за ним дверцу. Когда такси отъезжает от тротуара, Родни машет мне из окна рукой. – Я тебе позвоню! – кричу я ему вслед. Мистер Престон подходит и останавливается рядом со мной. – Молли, – говорит он, – ты с этим малым поосторожней. – С Родни? – уточняю я. – Почему? – Потому что он, моя дорогая девочка, типичная лягушка. А далеко не все лягушки оказываются заколдованными принцами. Глава 9 Я спешу домой, полная энергии и окрыленная после свидания с Родни. Мне вспоминается осуждающий комментарий мистера Престона про лягушек и принцев. До чего же все-таки легко составить о ком-то превратное мнение. Даже такой понимающий человек, как мистер Престон, может иногда заблуждаться. Если не считать безволосой груди, Родни абсолютно лишен сходства с представителями класса земноводных. Я искренне надеюсь, что, хотя Родни и не лягушка, он все-таки окажется принцем из моей личной сказки. Я задаюсь вопросом, что говорят правила этикета относительно того, сколько времени необходимо выждать, прежде чем набрать номер Родни. Следует ли мне позвонить ему прямо сейчас, чтобы поблагодарить за свидание, или стоит подождать с этим до завтра? А может, лучше написать сообщение? Мой опыт в подобных вопросах ограничивается отношениями с Уилбуром, который презирал телефонные разговоры и пользовался текстовыми сообщениями исключительно для переписки в практических целях. «Ожидаемое время прибытия 7:03», «В магазине бананы по 49 центов. Покупай, пока все не разобрали». Если бы была жива бабушка, я спросила бы у нее совета, но это больше невозможно. Я подхожу к своему дому и вижу перед входом знакомую фигуру. На мгновение я решаю, что у меня галлюцинации, но, приблизившись, понимаю, что это действительно она. На ней большие темные очки, в руках та самая миленькая желтая сумочка. – Жизель? – говорю я, подходя ближе. – Ох, Молли, слава богу! Я так рада тебя видеть! – Прежде чем я успеваю произнести что-либо еще, она вдруг раскидывает руки и крепко меня обнимает. Я утрачиваю дар речи, главным образом потому, что с трудом могу дышать. Она отпускает меня, потом приподнимает свои черные очки так, что я вижу ее покрасневшие глаза. – Можно мне войти? – Ну конечно, – говорю я. – Мне просто не верится, что вы здесь. Я… я так рада вас видеть. – Не так сильно, как я тебя, – говорит она. Я роюсь в карманах и наконец отыскиваю ключ. Руки у меня, когда я открываю дверь и впускаю ее в подъезд, немного дрожат. Она робко переступает порог и обводит взглядом вестибюль. Истоптанный грязными следами пол усеян смятыми рекламными листовками вперемешку с сигаретными окурками. Омерзительная привычка. На лице Жизели отражается отвращение – настолько явственное, что мне не составляет труда расшифровать ее выражение. – Прискорбно, не правда ли? Очень жаль, что не все жильцы считают необходимым соблюдать чистоту в подъезде. Уверена, бабушкина… моя квартира произведет на вас более благоприятное впечатление, – говорю я. Я веду Жизель через вестибюль к лестнице. Она вскидывает голову. – На каком этаже ты живешь? – На пятом, – говорю я. – Может, лучше поедем на лифте? – Приношу свои извинения. У нас его нет. – Ого, – говорит она, но начинает вместе со мной подниматься по ступенькам, несмотря на то что на ней туфли на неимоверно высоких каблуках. Мы добираемся до площадки пятого этажа, и я бросаюсь вперед, чтобы открыть сломанную противопожарную дверь. Она скрипит, когда я с усилием тяну ее на себя. Жизель переступает через порожек, и мы оказываемся на моем этаже. Я внезапно словно в первый раз вижу тусклый свет и перегоревшие лампочки, отклеивающиеся обои и общее убожество этих коридоров. Разумеется, мистер Россо, мой квартирный хозяин, слышит наши шаги и выбирает именно этот момент, чтобы высунуться из своей квартиры. – Молли, – говорит он, – именем твоей покойной бабушки, когда ты собираешься отдать мне долг за квартиру? Я чувствую, как щеки у меня начинают пылать. – На этой неделе. Можете быть уверены. Вы получите все, что вам причитается. Я представляю себе большое красное ведро, до краев наполненное мыльной водой, куда я макаю его луковицеобразную голову. Мы с Жизелью проходим мимо него. Как только он оказывается позади, Жизель комически закатывает глаза, что становится для меня огромным облегчением. Я боялась, что она будет плохо обо мне думать, узнав, что я не справляюсь с арендной платой, но, очевидно, это ее ничуть не волнует. Я вставляю ключ в замочную скважину и трясущимися руками открываю входную дверь. – Только после вас, – говорю я. Жизель входит в квартиру и принимается оглядываться по сторонам. Я захожу следом за ней, не понимая, где мне встать. Потом закрываю дверь и запираю ее на ржавый засов. Она смотрит на бабушкины картины в прихожей – на них дамы нежатся на солнышке на берегу реки, лакомясь закусками из плетеных корзин для пикника. Потом замечает у двери старое деревянное кресло с бабушкиной подушкой и, взяв ее обеими руками, принимается читать вышитый текст. Ее губы шевелятся, когда она читает молитву о безмятежности. – Хм, – произносит она. – Любопытно. Внезапно лицо ее искажает гримаса, а глаза наполняются слезами. Она прижимает подушку к груди и, стоя на пороге, начинает негромко всхлипывать. Я дрожу все сильнее. Я в полной растерянности. Что привело Жизель ко мне домой? Почему она плачет? И что мне делать? Я кладу ключи в пустое кресло. «Если не знаешь, что делать, делай, что можешь», – слышится у меня в голове бабушкин голос. – Жизель, вы расстроены из-за того, что мистер Блэк умер? – спрашиваю я, потом вспоминаю, что большинство людей не любят, когда им говорят такие вещи без обиняков. – Простите, – поправляюсь я. – Я хотела сказать, что сочувствую вашему горю. – Ты мне сочувствуешь? Почему? – спрашивает она между всхлипами. – Мне его не жаль. Мне совершенно его не жаль. Она кладет подушку обратно на место, прижимает ее ладонью, потом делает глубокий вдох. Я снимаю туфли, протираю подошвы тряпочкой, которую достаю из шкафа, потом убираю их. Жизель смотрит на меня. – Ой, – говорит она. – Наверное, мне тоже надо разуться.