– Мистер Блэк вел себя по отношению к вам очень скверно, – говорю я. – По моему мнению, он был очень гнилой человек. Жизель опускает глаза и принимается разглядывать собственные коленки. Потом разглаживает подол своей атласной юбки. Она безупречна, как с картинки. Такое впечатление, что кинозвезда золотой эры Голливуда только что сошла с экрана бабушкиного телевизора и магическим образом уселась рядом со мной на диване. Это кажется куда более вероятным, нежели то, что Жизель существует в реальности – светская львица, подружившаяся со скромной горничной. – Чарльз не всегда обращался со мной хорошо, но он любил меня – по-своему. И я тоже любила его – по-своему. Ее большие зеленые глаза наполняются слезами. Я думаю про Уилбура и про то, как он украл у нас «Фаберже». Все те теплые чувства, которые я испытывала к нему, в один миг сменились горечью. Я бы сварила его в чане щелока, если бы могла сделать это без последствий. А вот Жизель, у которой есть все причины ненавидеть Чарльза, держится за свою любовь к нему. Любопытно, насколько по-разному люди реагируют на одинаковые вещи. Я делаю глоток чая. – Ваш муж был мошенником. И он бил вас, – говорю я. – Ого. Ты уверена, что не хочешь сказать все как есть? – Я только что это сделала, – говорю я. Жизель кивает. – Когда я встретила Чарльза, я решила, что вытянула счастливый билет. Я думала, что наконец-то нашла мужчину, который будет заботиться обо мне, у которого есть всё и который обожает меня. Он заставил меня почувствовать себя особенной, как будто я была единственной женщиной на всем свете. Какое-то время все было хорошо. А потом перестало. А вчера мы с ним вдрызг разругались прямо перед тем, как ты пришла убирать номер. Я сказала ему, что устала от такой жизни, от вечных переездов из одного города в другой, из одного отеля в другой, ради его «дел». Я сказала: «Почему мы не можем поселиться где-нибудь в одном месте, например на нашей вилле на Кайманах, и просто жить и наслаждаться жизнью, как все нормальные люди?» Об этом никто не знает, но перед свадьбой он заставил меня подписать брачный контракт, так что ничто из его собственности или активов не принадлежит мне. Это было больно, узнать, что он мне не доверяет, но я как идиотка все подписала. С того момента все переменилось. В ту же секунду, как мы поженились, я перестала быть особенной. А он был волен давать мне то, что хотел, и забирать это у меня, когда ему заблагорассудится. Именно этим он и занимался все два года нашего брака. Если он был доволен тем, как я себя вела, он осыпал меня подарками – бриллиантами и дизайнерскими туфлями, экзотическими поездками, но он был патологическим ревнивцем. Стоило мне просто рассмеяться над шуткой любого другого мужчины на какой-нибудь вечеринке, как за этим следовало наказание. И не просто перекрытие денежного крана. – Она машинально потирает ключицу. – Я должна была догадаться заранее. Не то чтобы меня не предупреждали. Жизель замолкает, встает с дивана и идет к двери за сумочкой. Порывшись в ней, она достает две таблетки, потом кладет сумочку в кресло у двери, возвращается на диван и отправляет их в рот, запив чаем. – Вчера я спросила Чарльза, не хочет ли он подумать о том, чтобы аннулировать брачный контракт или хотя бы переписать виллу на Кайманах на мое имя. Мы пробыли в браке два года; за такой срок он уже должен был бы мне доверять, так ведь? Все, чего я хотела, – это место, куда я могла бы сбежать, когда давление становится слишком невыносимым для меня. «Ты можешь продолжать развивать свой бизнес, если тебе так этого хочется, твою империю Блэка, – сказала ему я. – Но, по крайней мере, напиши дарственную на виллу. С моим именем на ней. Чтобы у меня было хоть что-то свое. Свой дом». Я вспоминаю маршрутную квитанцию, которую заметила вчера у нее в сумочке. Если она собиралась лететь туда с мистером Блэком, почему оба билета были только в один конец? – Он вышел из себя, когда я произнесла слово «дом». Сказал, что все его всегда обманывают, пытаются украсть его деньги, использовать его. Он был пьян, принялся носиться по комнате, твердил, что я точно такая же, как его бывшая жена. Обзывал меня по-всякому – и охотницей за деньгами, и продажной тварью… и дешевой шлюхой. Так разозлился, что содрал с пальца обручальное кольцо и зашвырнул его в другой конец комнаты. Потом заявил: «Ладно, пусть будет по-твоему!» Открыл сейф, порылся там, сунул в карман пиджака какую-то бумагу, отпихнул меня в сторону и выскочил из номера. – Я знаю, что это была за бумага. Я видела ее у него в кармане – дарственную на виллу на Кайманах. – Молли, ты тогда как раз вошла в номер, помнишь? – Я прекрасно это помнила – как мистер Блэк пронесся мимо меня, отшвырнув в сторону, очередное досадное человеческое препятствие, путающееся у него под ногами. – Прости, что я вела себя с тобой так странно. Теперь ты знаешь почему. – Все в порядке, – говорю я. – Мистер Блэк был намного грубее, чем вы. И если честно, я подумала, что вы расстроены, а не злитесь. Жизель улыбается: – Знаешь что, Молли? Ты понимаешь куда больше, чем все про тебя думают. – Да, – подтверждаю я. – Мне плевать, что считают все остальные. Ты самая лучшая. Я чувствую, как щекам становится горячо от этого комплимента. Но прежде, чем я успеваю задать вопрос про то, что обо мне думают все остальные, с Жизелью происходит странная трансформация. Я не знаю, что было в тех таблетках, которые она только что приняла, но перемена эта происходит стремительно. Такое впечатление, что она на моих глазах из твердой становится жидкой. Ее плечи расслабляются, а лицо смягчается. Мне вспоминается бабушка во время ее болезни, когда лекарства снимали боль, по крайней мере на какое-то время, и каменная, напряженная гримаса на ее лице сменялась выражением спокойного блаженства, настолько явственным, что даже я без труда могла его расшифровать. Эти таблетки творили чудеса. А потом перестали. Их стало недостаточно. Пока ничего не стало достаточно. Жизель разворачивается ко мне лицом и, забравшись на диван с ногами, закутывается в бабушкин плед. – Это же ты его нашла, да? Чарльза? Ты нашла его первой? – Это была я, да. – И тебя забрали в участок? Мне так сказали. – Совершенно верно. – И что ты им рассказала? Она подносит руку ко рту и принимается обгрызать кожицу вокруг ногтя на указательном пальце. Мне очень хочется сказать ей, что грызть ногти – это дурная привычка и что она испортит свой прекрасный маникюр, но я удерживаюсь от этого. – Я рассказала детективу, что я увидела. Что я вошла в номер, чтобы привести его в безупречное состояние, почувствовала, что там кто-то есть, вошла в спальню и обнаружила мистера Блэка лежащим на кровати. А когда присмотрелась получше, то поняла, что он мертв. – А ты не заметила в номере ничего странного? – Мистер Блэк пил, – говорю я. – Но боюсь, в случае с ним это едва ли можно назвать необычным. – В этом отношении ты права, – говорит она. – Только вот… ваши таблетки. Обычно они стоят в ванной, но вчера флакончик оказался на прикроватном столике, открытый, и несколько таблеток высыпались на ковер. Все ее тело напрягается. – Что? – Да, и некоторые из них были раздавлены и втоптаны в ковер, так что той из нас, кому выпадет приводить номер в порядок после всего, придется потрудиться. Я бы хотела, чтобы она не грызла ногти, как кукурузный початок. – Еще что-нибудь? – спрашивает Жизель. – Сейф был открыт. Жизель кивает. – Ну разумеется. Обычно Чарльз держал его запертым и никогда не называл мне код. Но в тот день он вытащил оттуда то, что ему было нужно, и оставил его открытым, когда выскочил из номера. Она берет со столика чашку и делает вежливый глоток. – Молли, ты рассказала полиции что-нибудь о нас с Чарльзом? О… о наших отношениях? – Нет, – отвечаю я. – А обо мне? Обо мне ты им что-нибудь рассказала? – Я не скрывала правду, – говорю я. – Но и добровольно тоже ее не рассказывала. Жизель некоторое время пристально смотрит на меня, потом бросается вперед и обнимает меня, чем застает абсолютно врасплох. Я чувствую запах ее дорогих духов. Вот интересно, как это так выходит, что у роскоши есть свой запах, который ни с чем не спутаешь, как ни с чем не спутаешь запах страха или смерти? – Молли, ты совершенно необыкновенный человек, ты знаешь это? – Да, я знаю, – отвечаю я. – Мне это уже говорили. – Ты хороший человек и хороший друг. Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь в жизни сравниться с тобой. Но я хочу, чтобы ты знала одну вещь: что бы ни случилось, ты ни на секунду не должна считать, что я не ценю тебя. Она отстраняется и вскакивает с дивана. Еще несколько минут назад она была томной и расслабленной; сейчас же ее переполняет энергия. – Что вы собираетесь делать? Теперь, когда мистер Блэк мертв? – Да ничего особенного, – говорит она. – Полицейские запретили мне уезжать из города до тех пор, пока не будут готовы результаты вскрытия и токсикологической экспертизы. Ведь если какой-нибудь богатей внезапно отдает богу душу, то дело ясное – это его жена прикончила, так ведь? Не может же быть, чтобы он умер своей смертью, от стресса, который он устроил себе сам и все остальные вокруг него. От стресса, от которого его жена пыталась его оградить, чтобы он не загнал себя до смерти. – По-вашему, это именно то, что с ним произошло? Он загнал себя до смерти? Вот так просто? Жизель вздыхает. На глазах у нее выступают слезы. – Существует масса причин, по которым у человека может остановиться сердце. Я чувствую, как в горле у меня появляется ком. И думаю о бабушке, о ее добром сердце и о том, как оно остановилось. – Вы будете жить в отеле, пока дожидаетесь результатов всех этих экспертиз? – спрашиваю я. – У меня нет особого выбора. Мне некуда больше пойти. И я носу не могу высунуть из отеля без того, чтобы на меня сразу же не набросилась толпа репортеров. У меня нет никакой собственной недвижимости. У меня нет вообще ничего, что принадлежало бы мне и только мне, Молли. Даже такой убогой конуры, как эта. – Она морщится. – Прости. Видишь? Ты не единственная, кто время от времени ляпает, не подумав. – Ничего страшного. Я не обижаюсь. Она протягивает руку и кладет ладонь мне на колено. – Молли, – говорит она, – я узнаю, что написано в завещании Чарльза, только когда оно будет оглашено. А это означает, что мне пока не известно, что со мной станет. До тех пор я буду жить в отеле. Там, по крайней мере, за все уже заплачено. Она делает паузу и смотрит на меня. – Ты будешь обо мне заботиться? В отеле, я имею в виду. Ты будешь моей горничной? Сунита милая и все такое, но она – не ты. Ты мне как сестра, ты знаешь это? Сестра, которая иногда несет страшную дичь и чересчур озабочена вытиранием пыли, но все равно сестра. Я польщена тем, что Жизель такого хорошего обо мне мнения, что она видит во мне то, что другие разглядеть не способны, что она видит во мне… родную душу. – Я почту за честь заботиться о вас, – говорю я. – Если мистер Сноу не будет против. – Отлично. Я скажу ему, когда вернусь. Она поднимается, подходит к двери, берет свою желтую сумочку и несет ее к дивану. Потом открывает ее и вытаскивает пачку банкнот – пачку, которая кажется мне подозрительно знакомой. Она отделяет от пачки две хрустящие стодолларовые купюры и кладет их на серебряный бабушкин поднос. – Это тебе, – говорит она. – Ты их заслужила. – Что? Но это же куча денег, Жизель.