— Не знаю, не знаю, честное слово, не знаю. — Многих, пару-тройку, сколько всего? — Не знаю я. Думаю, только некоторых влиятельных актеров и техников, которые могли бы помочь ее союзу. — Кто еще помогал вербовать в союз? Майнир? Лофтис? — Рейнольдс тогда был в Европе, насчет Чаза — не знаю. — Что обсуждалось на первых собраниях УАЕС? Разрабатывали там что-нибудь вроде устава или политической платформы? Коробка из-под бумажных салфеток превратилась в груду рваного картона; Айслер смахнул ее с колен: — Я никогда не присутствовал на их собраниях. — Нам это известно, но нам нужно знать, кто помимо руководства там присутствовал и что там обсуждали. — Не знаю я этого! Мал зашел с другой стороны: — Айслер, вы все еще увлечены Клэр? Выгораживаете ее? А вы знаете, что она выходит замуж за Лофтиса? Вам это все равно? Айслер откинул голову назад и рассмеялся. — Наша связь была короткой, а красавчик Лофтис, мне кажется, предпочитает молоденьких мальчиков. — Чаз Майнир не молоденький мальчик. — У них с Рейнольдсом это ненадолго. — Чудесные у вас друзья, товарищ. Смех Айслера стал глуше, гортаннее — так смеются немцы. — Их я предпочитаю вам, оберштурмбанфюрер. Мал, взглянув на Дадли, сдержался. Тот подал ему знак: надо закругляться. — Из уважения к вашему решению сотрудничать с нами мы оставим без внимания ваше последнее замечание. Можете считать наш разговор вашим первым интервью. Мы с коллегой просмотрим ваши ответы, сверим их с имеющимися у нас материалами и пришлем вам длинный список вопросов, детализирующих вашу деятельность в коммунистическом движении и деятельность членов УАЕС, о которых мы говорили. Вам их доставит судебный исполнитель городского суда, а стенографист запишет ваши показания под присягой. После этого интервью, если вы ответите еще на ряд наших вопросов и позволите воспользоваться вашим дневником, вы получаете статус дружественного свидетеля и полный иммунитет от судебного преследования. Айслер встал, шатаясь подошел к столу и отпер нижний ящик. Порылся в нем и вынул толстую тетрадь в кожаном переплете, вернулся с ней и положил на столик. — Задавайте ваши вопросы и уходите. Дадли сделал предостерегающий жест: спокойно. — У нас сегодня еще одно интервью, — сказал Мал. — Надеюсь, вы и тут нам поможете. Айслер забормотал заикаясь: — Ч-что? С к-кем? Дадли, шепотом: — С Леонардом Хайменом Рольффом. Айслер выдавил из себя одно слово: «Нет!» Дадли посмотрел на Мала, тот положил левую руку на правый кулак: не бить. — Да, — сказал Дадли, — и мы не потерпим никаких возражений, никакого спора. Давай-ка подумай и расскажи нам о каком-нибудь позорном и постыдном факте из биографии твоего друга Ленни, но чтобы об этом знали и другие. Тогда вина за разглашение этого факта ляжет на них. Информацию нам даешь ты, так что давай что-нибудь такое, что развяжет ему язык и избавит тебя от моего повторного визита, уже без моего коллеги, присутствие которого сильно меня сдерживает. Натан Айслер побелел как мел. Он сидел окаменев, у него уже не было ни слез, ни удивления, ни возмущения. Мал подумал, что он кого-то ему напоминает, и, приглядевшись, вспомнил: так смотрели евреи в Бухенвальде, которые избежали газовой камеры только для того, чтобы очень скоро сойти в могилу от полного истощения. Воспоминание заставило его подняться и оглядеть книжные полки. Только научная литература. Он рассматривал ряд книг по марксистской политэкономии, когда снова послышался шепот Дадли: — Думай о последствиях, товарищ. Твои щенки-полукровки пойдут в лагерь беженцев. Мистеру Рольффу тоже будет предоставлена возможность стать дружественным свидетелем, если же он заупрямится, ты окажешь ему услугу, сообщив нам сведения, которые убедят его дать нам информацию. Подумай о Мичико, которая будет вынуждена вернуться на родину, и обо всех соблазнительных предложениях, которые там ее ждут. Мал пытался обернуться, но не смог; он задержал взгляд на корешках томов «Капитал. Комментарии», «Теория Маркса о производстве и эксплуатации» и «Говорит пролетариат». За спиной наступила тишина, только постукивание тяжелых пальцев по столику. Потом монотонный голос Натана Айслера: — Молоденькие девочки. Проститутки. Ленни боится, жена узнает, что он к ним ходит. — Маловато, — вздохнул Дадли. — Давай еще. — Собирает порнографические открытки таких… — Это мелочи, товарищ. — Недоплачивает подоходный налог. Дадли громко расхохотался: — То же делаю я, мой друг Малкольм, и так же поступал бы Спаситель Иисус Христос, вернись он на землю и поселись в Америке. Ты знаешь больше, чем говоришь, так что исправляй ситуацию, пока я не потерял терпение и не лишил тебя статуса дружественного свидетеля. Мал слышал, как во дворе смеются детишки, маленькая девочка что-то лопотала по-японски. — Говорите же, черт вас побери. Айслер кашлянул, шумно вздохнул, снова кашлянул. — Ленни не согласится стать информатором так же легко, как я. Ему нечего терять. Мал глянул назад, увидел голову мертвеца и отвернулся снова; Дадли похрустывал костяшками пальцев. Айслер заговорил: — Потом я буду думать, что сделал это во спасение Ленни, но всегда буду знать, что это обман. — Он еще раз тяжко вздохнул и торопливо начал свой донос: — В 48-м я ездил с Ленни и его женой Джудит в Европу. Поль Дуанель снимал свою серию с Рейнольдсом Лофтисом и устроил прием для сбора средств на новый фильм. Он хотел, чтобы к этому подключился Ленни, и специально для него привел молодую проститутку. Джудит на вечере не было, и Ленни от той проститутки заразился гонореей. Джудит заболела и вернулась в Америку, тогда Ленни в Париже сошелся с ее младшей сестрой Сарой. И заразил ее тоже. Сара сказала, что больна, но не сказала, что от Ленни. После возвращения в Америку Ленни много недель не спал с Джудит под разными предлогами и лечился. Он всегда боялся, что Джудит логически объединит эти два события и поймет, что произошло. Ленни признался в этом мне, Рейнольдсу и нашему другу Дэвиду Йоркину, которого вы наверняка имеете в своем чудесном списке прокоммунистических организаций. Поскольку вас так интересует Рейнольдс, видимо, вам не составит труда сделать его информатором. — Благослови тебя Господь, товарищ, — сказал Дадли. Мал прихватил дневник Айслера, молясь, чтобы материала в дневнике хватило для получения капитанских лычек и отвоевания сына. Уж слишком высока цена… — Пошли брать Ленни, — сказал он. Они застали его одного на заднем дворе. Он сидел за пишущей машинкой, стоявшей на карточном столе. Доносившийся из-за дома стук клавиш привел их к толстому мужчине в гавайской рубашке и легких брюках, тюкающему на старинном «ундервуде». Мал по его глазам понял: этого так просто не возьмешь. — Мистер Леонард Рольфф? — спросил Дадли, выставив полицейский жетон. Мужчина надел очки и осмотрел жетон: — Вы из полиции? — Мы из управления окружного прокурора, — сказал Мал. — Но вы полицейские? — Мы из следственного отдела прокуратуры. — Ага, полицейские, а не юристы. Ваши имена и звания? Мал подумал об их газетной утке и понял, что тут она не сработала. — Я — лейтенант Консидайн, это — лейтенант Смит. Рольфф усмехнулся: — Недавно оплакивали кончину большого жюри, которое, как вижу, снова собирается заняться делом. Ответ, джентльмены, нет. Мал притворился, что не понял: — Что нет, мистер Рольфф? Рольфф посмотрел на Дадли, как будто знал: этот будет главным действующим лицом. — Нет — это значит, что я не доношу на членов УАЕС. Нет — это значит, что я не отвечаю на вопросы о своем политическом прошлом и прошлом моих друзей и знакомых. Если буду вызван в суд, то стану свидетелем противной стороны, буду опираться на Пятую поправку и готов пойти в тюрьму за неуважение к суду. Вы не заставите меня назвать никаких имен. Дадли улыбнулся: — Уважаю принципиальных людей, как бы они ни заблуждались. Извините меня, джентльмены, я забыл кое-что в машине.