Тем временем я выбираю другую пленку – ту, которая уже готова. На ней еще одна наша с Джейкобом недавняя экскурсия: в дом с привидениями в паре кварталов отсюда. В том доме уже много лет никто не живет, но, как мы с Джейкобом обнаружили, совсем пустым его не назовешь. Я заправляю пленку в увеличитель (что-то вроде проектора, который нужен, чтобы перевести изображение на фотобумагу). Можно приступать к печати. В проявке пленки есть какая-то магия. Она заключена в самом этом слове проявлять – делать видимым. Чувствуя себя немного сумасшедшим ученым, я перекладываю бумагу в разные кюветы с растворами – проявитель, закрепитель, промывка. И, держа бумагу щипцами, смотрю, как на поверхности возникает, наконец, изображение. Фотоаппарат у меня, конечно, необычный, но он не такой странный, как я сама. Я могу проносить его с собой за Вуаль, но он не видит того, что вижу я. По большей части на снимках все, как в обычной жизни: черно-белое воплощение моего разноцветного мира. Но время от времени мне все-таки везет. Время от времени камера ловит тень у стены, или линии, похожие на струйки дыма вокруг чьей-то фигуры, или дверь, ведущую в какое-то место, которого давно уже нет. Джейкоб заглядывает мне через плечо. – Не сопи мне в ухо, – шепчу я. – И не думал. – Ага, рассказывай. У него холодное дыхание, как ледяной ветерок в тесной комнатке, но я уже переключилась на кюветы. Одна за другой проявляются фотографии. Вот снимок дома с привидениями, сделанный с улицы. Блики солнечного света на покоробившихся досках. А это уже внутри – дверь, ведущая в темный холл. А дальше… Победа. Эту фотографию я сделала по ту сторону Вуали, что доказывает слабый сероватый отблеск. И там, на верхней ступеньке лестницы, смазанное изображение призрачной девочки в ночной рубашке. Джейкоб тихонько присвистывает. Покажи я кому-нибудь этот кадр, наверняка сказали бы, что это «Фотошоп». Но даже если бы мне поверили, я все равно не собираюсь никому рассказывать о своих находках. Не хочу быть, как эти экстрасенсы с телевидения, которые вертятся перед камерой и делают вид, будто общаются с мертвецами. А на самом деле… со мной, например, мертвые не говорят. Не считая, конечно, Джейкоба. – Я могу стать твоим переводчиком, – предлагает он. Я фыркаю. – Нет уж, спасибо. Глядя на сегодняшние свежие негативы, я гадаю, увижу ли на ней призрачного мальчика в плаще и короне, на фоне занавеса. Я так долго просидела, скрючившись над столом, что все тело затекло. Я выключаю красную лампочку и выхожу из шкафа в комнату, щурясь и моргая от яркого света. Джейкоб падает на кровать рядом с Мраком. Никакого удара, разумеется, и на покрывале ни складочки, но Мрак подергивает ухом, а через секунду пытается поймать Джейкоба, хватая лапами воздух. Мы никак не можем выяснить, видит его Мрак по-настоящему или просто чувствует что-то неясное в воздухе. Кошки – таинственные существа. Решив не терять времени, я приступаю к сборам. Вытаскиваю из-под кровати чемодан. Пока я роюсь в своей летней одежде, Джейкоб притворяется, что нашел пятнышко на футболке, и пытается его отчистить. Представить не могу, чтобы мне пришлось ходить в одном и том же до конца жи… хм, существования. Джейкоб пожимает плечами. – Мне еще повезло, что в тот день мне пришло в голову надеть майку с Капитаном Америкой. В тот день. Что случилось с ним в тот день? Не знаю, расскажет ли он мне когда-нибудь об этом. На эту мысль Джейкоб ничего не отвечает. Просто переворачивается на живот и принимается читать комикс, оставленный мной на кровати. Несколько секунд он тратит на то, чтобы усилием воли перевернуть страницу, пока я не подхожу и не переворачиваю ее сама. – Не самый удачный день, – бормочет Джейкоб. Слышно, как внизу открывается и захлопывается дверь. Через несколько секунд раздается папин голос. – Семейный совет! Глава пятая Семейный совет. Это такие же слова, как «нам нужно поговорить» – от них ничего хорошего не жди. На столе – паста-пицца, еще один плохой знак. Паста-пицца, иначе известная, как спагетти с морепродуктами, мясными фрикадельками и сыром на горячем чесночном хлебе – моя любимейшая еда. Мама с папой заказывают ее в соседнем ресторанчике только по торжественным датам или когда случается что-то очень важное. Сейчас ее появление совсем сбило меня с толку. Лучше бы было так: для хороших новостей одна еда, для плохих – другая, чтобы понимать, что тебя ждет. Мама достает тарелки, а папа накрывает на стол, они что-то бурно обсуждают, но понятнее не становится. – …уф, я дала интервью для Пятого канала… – И как все прошло? – Отлично, отлично… Ты распечатал наш контракт? Джейкоб подпрыгивает, садится на высокий кухонный стол, болтает ногами, бесшумно колотя пятками по тумбе с ящиками. Я кладу себе большую порцию пиццы. Джейкоб рассматривает смесь сыра, фрикаделек и соуса. – Фу, гадость какая. Ты хотел сказать прелесть, думаю я, отправляя в рот большой кусок. Сыр обжигает мне нёбо, а мама щелкает пальцами – молчаливое замечание за то, что начала есть, не дождавшись, когда все сядут за стол. Папа одной рукой обнимает меня за плечи. От него пахнет свежевыстиранной рубашкой и старыми книгами. Наконец все за столом, но я замечаю еще один сигнал опасности: мама с папой не едят. И даже не делают вид, будто едят. Я тоже невольно опускаю вилку. – Ну, – я стараюсь, чтобы голос звучал, как обычно, – что случилось? Мама вытаскивает из пучка фиолетовую ручку и втыкает обратно. – О, ничего особенного, – отзывается она. Папа бросает на нее убийственный взгляд, как на предательницу. – Кэссиди… – начинает он, называя меня полным именем. – У нас есть кое-какие новости. Боже, думаю я, скоро я стану старшей сестрой. Джейкоб морщится, изображая отвращение, а я так поглощена переживаниями по поводу новости, что следующие папины слова застают меня врасплох. – У нас будет телевизионное шоу. Я тупо хлопаю глазами. – Помнишь, когда вышли первые «Оккультурологи», – вступает в разговор мама, – книгой очень заинтересовалась пресса? И уже тогда многие говорили, что из этого может получиться хорошая телепередача? Тогда одна компания купила права… – Ага, – медленно тяну я. – Но еще я помню, как вы говорили, что ничего из этого не выйдет. Мама беспокойно вертится на стуле. Папа потирает шею. – Ну да, – просто говорит он. – Но за последние недели кое-что сдвинулось с мертвой точки. Мы не хотели говорить тебе заранее, на случай, если все сорвется, но… – и он оглядывается на маму за помощью. Она подхватывает, ослепительно улыбаясь. – Все действительно состоится! Я в растерянности. Не представляю, что это значит для них, для нас, для меня… – Ладно, – я говорю неуверенно, пытаясь сообразить, в чем подвох. В смысле, это отличная новость, но я не понимаю, почему они оба так нервничают. – Здорово! И кто вас будет играть? Папа хмыкает. – Никто. В том-то и дело, что мы будем сами себя играть. Я хмурюсь.