— Неужели я вел машину с ручной коробкой? — вторил ей я. Появился кондуктор. — Вы вернулись, — досадливо произнес он. — Надеюсь, билеты до сих пор при вас? Гораций выудил из кармана пачку билетов. — Пройдите в свой вагон, — пригласил нас кондуктор. — Наш чемодан! — воскликнула Бронвин, вцепившись в его локоть. — Он все еще здесь? — Я попытался отнести его в камеру забытых вещей, — сообщил ей кондуктор, высвобождая руку. — У меня не вышло даже сдвинуть его с места. Мы переходили из вагона в вагон, пока не добрались до первого класса, где увидели чемодан Бронвин на том же месте, куда она его поставила. Она бросилась к нему и, расстегнув защелки, распахнула крышку. Мисс Сапсан внутри не было. У меня едва не остановилось сердце. — Моя птица! — закричала Бронвин. — Где моя птица?! — Успокойтесь, она здесь, — произнес кондуктор, показывая куда-то вверх. Мисс Сапсан крепко спала, сидя на багажной полке. От облегчения Бронвин едва не упала в обморок. Чтобы удержаться на ногах, она прислонилась к стене. — Как она туда попала? Проводник приподнял бровь. — Эта игрушка совсем как живая. — Он повернулся и пошел к двери, но вдруг остановился и поинтересовался: — Вы не подскажете, где такую купить? Моей дочке она бы очень понравилась. — Боюсь, что таких больше нет, — ответила Бронвин. Сняв мисс Сапсан с полки, она прижала ее к груди. * * * После всего, через что нам пришлось пройти в последние несколько дней, не говоря уже о последних часах, роскошь вагона первого класса с его мягкими плюшевыми диванами, обеденным столом и большими панорамными окнами стала настоящим потрясением. Он напоминал гостиную в богатом доме, и он был в нашем полном распоряжении. Мы по очереди умылись в обшитой деревянными панелями ванной комнате, а затем взялись за меню. — Заказывайте все, что хотите, — заявил Енох, снимая трубку телефона, закрепленного на подлокотнике откидывающегося кресла. — Алло, у вас есть паштет из гусиной печени? Несите весь. Да, да, все, что у вас есть. И поджаренный хлеб. Никто не говорил о том, что с нами произошло. Потрясение было слишком велико, и нам хотелось прийти в себя и хотя бы на время обо всем забыть. Нам нужно было еще сделать так много, и впереди нас наверняка ждали новые опасности. Мы расположились на диванах, предвкушая приятное путешествие. За окнами мелькали последние приземистые домики Портмадога. За окружающими город холмами серой громадой вздымалась гора мисс Королек. Постепенно мои спутники разговорились, но я сидел, приклеившись к окну, не в силах оторваться от созерцания 1940-го года в его полноте и неизбежности. До сих пор он занимал в моем сознании территорию крохотного острова, которую я мог в любой момент покинуть по своему желанию. Для этого было достаточно пройти через темное чрево Кэрнхолмской пещеры. Но с тех пор как я покинул остров, этот год превратился в мир, в целый мир заболоченных лесов, окутанных дымом городов и долин, рассеченных серебристыми реками. Все люди и вещи в этом мире казались мне старыми, хотя по существу таковыми не являлись. Они напоминали декорации и актеров в каком-то историческом фильме, тщательно срежиссированном, но тем не менее лишенном определенного сюжета. Все это мелькало сейчас за окном поезда, как фантастический и бесконечный сон. Я засыпал и просыпался, засыпал и просыпался. Ритмичный стук колес гипнотизировал меня, погружая в дремотное состояние, в котором было очень легко забыть о том, что в этом мире я не просто пассивный наблюдатель, а окно — не киноэкран. Все, что находилось за окном, было не менее реальным, чем то, что окружало меня в вагоне. Медленно, но верно я припоминал, как стал частью этого мира. Мой дедушка, остров, странные дети… Хорошенькая девушка с серыми глазами, которая сидела рядом со мной, накрыв ладонью мои пальцы. — Я действительно здесь? — спросил я у нее. — Спи, Джейкоб, — ответила она. — Ты думаешь, что все будет хорошо? Она поцеловала меня в кончик носа. — Спи. Глава седьмая Кошмарные сны из переходящих друг в друга видений. Обрывки ужасов последних дней: стальной глаз дула пистолета, упирающегося мне чуть ли не в лоб, дорога, заваленная мертвыми лошадьми, языки пуст о ты, устремившиеся ко мне над бездной, жуткая ухмылка твари с пустыми глазами. А потом я вернулся домой, но я — привидение. Я плыву по своей улице и через входную дверь вплываю в свой дом. За кухонным столом спит сидя мой отец. Он прижимает к груди телефонную трубку. Я не умер, — говорю ему я. Но мои слова совершенно беззвучны. На краю своей кровати сидит моя мать в ночной сорочке. Она безжизненно смотрит в окно на бесцветный полдень. Ее лицо осунулось, а глаза опухли от слез. Я протягиваю руку, чтобы коснуться ее плеча, но рука проходит сквозь ее тело. И вот я стою на своих собственных похоронах. Лежа в могиле, я смотрю вверх, на прямоугольник серого неба. Три моих дяди смотрят на меня сверху вниз. Их толстые шеи выпирают над накрахмаленными белыми воротничками. Дядя Лес: Какая жалость. Верно? Дядя Джек: Сейчас тебя должны волновать чувства Фрэнка и Марианны. Дядя Лес: Ну да. Что подумают люди? Дядя Бобби: Они подумают, что у парня были не все дома. И будут правы. Дядя Джек: Честно говоря, я всегда это знал. То, что он рано или поздно отколет что-нибудь в этом роде. Что-то в нем такое было. Совсем чуть-чуть… Дядя Бобби: Чуть-чуть он был не в себе. Дядя Лес: Это у него по отцовской линии, не от нас. Дядя Джек: И все-таки это ужасно. Дядя Бобби: Ну да. Дядя Джек: … Дядя Лес: … Дядя Бобби: Перекусим? Дядья уходят. Их место занимает Рики, зеленые волосы которого по этому поводу тщательно поставлены дыбом. Братишка. Раз уж ты умер, можно я возьму себе твой велик? Я пытаюсь крикнуть: Я не умер! Я просто очень далеко. Простите. Но слова эхом возвращаются ко мне, запертые в ловушке моей собственной головы. Священник смотрит на меня. Это Голан. Он одет в сутану и держит в руках Библию. Он ухмыляется. Мы ждем тебя, Джейкоб. На меня сыплется земля. Мы ждем. * * * Внезапно я проснулся и резко выпрямился, ощущая, как у меня все пересохло во рту. Эмма сидела рядом, положив руки мне на плечи.