— Я знаю, — отозвалась она, — знаю, знаю. — Я хотел бы… — снова начал я. — Не надо, — ответила она. Но я все равно произнес то, что собирался: — Я хотел бы, чтобы ты могла уйти со мной. Она отвела глаза. — Ты знаешь, что случилось бы со мной, если бы я это сделала. — Да, знаю. Эмма терпеть не могла долгие прощания. Я видел, как она собирается с духом, пытаясь скрыть свою боль, пряча ее глубоко внутри. — Итак, — деловито произнесла она, — материально-техническая часть плана. Когда мисс Сапсан превратится в человека, она проведет тебя обратно через ярмарку, и вы спуститесь в подземку. Как только пройдешь через порог перемены, ты окажешься в настоящем. Дальше, я полагаю, ты справишься и сам. — Думаю, да, — кивнул я. — Я позвоню родителям. Или пойду в полицейский участок, или еще что-нибудь придумаю. Зная папу, я не сомневаюсь, что моя фотография имеется во всех полицейских участках Британии. Я засмеялся, потому что если бы не сделал этого, то мог бы расплакаться. — Ну ладно, — произнесла Эмма. — Ну ладно, — произнес я. Мы смотрели друг на друга, не чувствуя, что готовы расстаться, не зная, что делать дальше. Мне хотелось ее поцеловать, но я запретил себе и думать об этом. Теперь это было недопустимо. — Иди, — произнесла Эмма. — Если ты больше никогда ничего о нас не услышишь, то хотя бы сможешь рассказать нашу историю. Ты расскажешь о нас своим детям. Или своим внукам. И мы не будем окончательно забыты. И я понял, что с этого момента каждое произнесенное нами слово будет причинять боль, оно будет окутано страданием этих мгновений. И я понимал, что должен отстраниться, если хочу положить этому конец. Я грустно кивнул, коротко обнял ее еще один раз и ушел в угол, чтобы немного поспать, потому что я очень, очень устал. Спустя какое-то время остальные дети притащили в комнату матрасы и одеяла и устроили вокруг меня некое подобие гнезда. Мы сбились вместе, согревая друг друга и своим теплом отгоняя надвигающийся на нас холод. Вскоре мои друзья уже дремали, но мне заснуть не удавалось. Несмотря на крайнюю степень усталости, я встал и начал мерять шагами комнату, издали наблюдая за спящими. С тех пор как началось наше путешествие, я испытывал множество всяких чувств — радость, страх, надежду, ужас… Но до этого момента мне ни разу не было одиноко. Бронвин назвала меня братом, но мне это казалось неправильным. В лучшем случае я приходился им троюроднымбратом. Эмма была права: мне никогда их не понять. Они были такими старыми и так много повидали. А я принадлежал другому миру. И для меня наступило время в него вернуться. * * * Наконец я уснул под звуки льда, стонущего и потрескивающего на нижних этажах и на чердаке над нашими головами. Здание казалось живым. В ту ночь мне снились странные и тревожные сны. Я дома, делаю все то, что привык делать. Вгрызаюсь в фастфудовский гамбургер — большой, коричневый и жирный. Еду на пассажирском сиденье «Краун-Вики» моего друга Рики. Из радиоприемника несется оглушительная музыка вперемешку с помехами. Иду по продуктовому магазину вместе с родителями. Ряды между полками длинные, чересчур хорошо освещенные. Я вижу Эмму, которая охлаждает ладони в холодильнике с замороженной рыбой. Повсюду растекается талая вода. Она меня не узнает. Затем я оказываюсь в галерее игровых автоматов, где отмечал свой двенадцатый день рождения. Я стреляю из пластмассового ружья. Взрываются тела. Это наполненные кровью воздушные шары. Джейкоб, где ты? Потом школа. Учитель что-то пишет на доске, но вместо слов получаются какие-то бессмысленные буквосочетания. Потом все вскакивают и спешат наружу. Что-то случилось. Какой-то громкий выбрирующий звук. Все замерли, запрокинув головы и глядя в небо. Воздушный налет. Джейкоб, Джейкоб, где ты? Ладони на моих плечах. Это старик. Старик, у которого нет глаз. Пришел украсть мои. И это не человек. Это чудовище. Я бегу. Догоняю свою старую собаку. (Много лет назад она убежала от меня вместе с поводком. Каким-то образом он зацепился за куст, пока она пыталась загнать на дерево белку. Она себя задушила. Мы две недели прочесывали округу, громко окликая ее по имени. Нашли только через три. Мою старушку Снаффлс). Вой сирены просто оглушителен. Я бегу, но рядом со мной останавливается машина. Внутри сидят мои родители в нарядной одежде. Я сажусь в машину, но они на меня не смотрят. Замок защелкивается. Мы куда-то едем, и снаружи царит ужасающая жара. Но в машине работает печка, и все окна подняты. Радио громогласно что-то вещает, но волна сбилась, и я слышу только какое-то невнятное бормотание. Мама, куда мы идем? Она не отвечает. Папа, почему мы тут останавливаемся? Но мы уже вышли и идем пешком, и я снова могу дышать. Хорошенькое зеленое местечко. Аромат свежескошенной травы. Люди в черном собираются вокруг вырытой в земле ямы. На возвышении стоит открытый гроб. Я заглядываю внутрь. Он пуст, если не считать черного маслянистого пятна, медленно расползающегося по обтянутому белым атласом дну. Скорее закройте крышку!Черная смола начинает пузыриться сквозь щели. Она капает на траву и впитывается в землю. Джейкоб, где ты? Скажи что-нибудь… На надгробной плите высечена надпись: АБРАХАМ ЭЗРА ПОРТМАН. И я падаю в его открытую могилу, и вращающаяся темнота заглатывает меня целиком. Я продолжаю падать, и могила кажется бездонной, а потом я оказываюсь где-то под землей, в полном одиночестве, и блуждаю по тысяче сплетающихся тоннелей, я бреду по ним, и мне холодно, так холодно… Мне кажется, что моя кожа заледенеет, а кости потрескаются, а вокруг, куда ни глянь, желтые глаза, которые наблюдают за мной из темноты. Я иду на его голос. Якоб, иди сюда. Не бойся. Тоннель уводит наверх, и в его конце виднеется свет. У выхода стоит и совершенно спокойно читает книгу молодой человек. И он как две капли воды похож на меня, возможно, он и есть я. Но тут он начинает говорить, и я слышу голос своего деда. Я хочу кое-что тебе показать. Через мгновение я вздрогнул и проснулся в темноте. Я понял, что это был сон, но не понял, где нахожусь. Однако я был уже не в кровати и не в зале для совещаний вместе с другими детьми. Я куда-то ушел, и комната, в которой я находился, была совершенно черной. Подо мной был лед, и мой живот сводило спазмами… Джейкоб, иди сюда… Где ты? Голос снаружи, из коридора… Настоящий голос, не часть сна. Но вот я уже снова во сне, у канатов боксерского ринга, а на ринге, в слепящем свете прожекторов, я вижу своего дедушку и его соперника — пустоту. Они начинают кружить друг вокруг друга. Мой дед молод и подвижен. Он обнажен по пояс, а в руке держит нож. Пуст о та согнута и искорежена. Ее языки развеваются в воздухе, из открытого рта на ринг капает что-то черное. Она выстреливает одним из языков, и дедушка от него уклоняется. Самое главное — не бороться с болью, — говорит дед. — Она хочет тебе что-то сообщить. Вместо того чтобы ее прогонять, внимательно ее выслушай. Боль говорит: «Привет, я неотделима от тебя. Я исхожу от пустоты, но я — это также ты». Пуст о та снова пытается хлестнуть его языком. Но дедушка успевает это предугадать и еще до удара отскочить в сторону. Противник нападает в третий раз, и дедушка взмахивает ножом. Кончик черного языка падает на ринг и отчаянно там извивается. Они тупые создания. И очень легко внушаемые. Разговаривай с ними, Якоб.И дедушка начинает говорить, но не на английском, не на польском… В реальной жизни я никогда не слышал такого языка. Мне кажется, что в создании этих гортанных звуков не принимают участия ни горло, ни рот. И существо перестает двигаться. Теперь оно просто раскачивается на месте, будто загипнотизированное. Продолжая говорить на своем жутком тарабарском языке, дедушка опускает нож и крадется к пуст о те. Чем ближе он подходит, тем более кротким становится чудовище. Вот оно уже опустилось на колени, у него закрываются глаза, кажется, еще немного, и оно уснет… Но вдруг пуст о та стряхивает с себя чары, которыми опутал ее мой дедушка, и пронзает его. Он падает, а я перепрыгиваю через канаты и бегу к нему. Тем временем пуст о та ускользает прочь. Дедушка лежит на спине посреди ринга, а я стою на коленях рядом с ним. Я прижимаю ладонь к его щеке, а он что-то шепчет мне. На его губах пузырится кровь, и чтобы услышать его, мне приходится склониться совсем низко. Ты сильнее меня, Якоб, — говорит он. — Ты гораздо сильнее меня. У меня никогда не было твоей силы. Я чувствую, как замедляется биение его сердца. Я каким-то образом слышу его удары, хотя они повторяются лишь через несколько секунд. Потом через несколько десятков секунд. А потом… Джейкоб, где ты? Я снова вскинулся и проснулся. На этот раз в помещении было светлее. Наступило утро, и забрезжил голубоватый рассвет. Я стоял на коленях в комнате, до половины заполненной льдом, и моя рука лежала не на щеке деда, а на черепе заключенной в лед пуст о ты. Ее глаза были открыты и в упор смотрели на меня. А я смотрел в них. Я тебя вижу. — Джейкоб! Что ты делаешь? Я искала тебя повсюду! Это была Эмма. Она в отчаянии звала меня из коридора. — Что ты делаешь? — повторила она. Она не видела пуст о ту и не знала о ее присутствии. Я снял руку с головы чудовища и соскользнул со льда. — Я не знаю, — ответил я. — Наверное, я ходил во сне. — Это не имеет значения, — отмахнулась она. — Пойдем скорее — мисс Сапсан вот-вот изменится! * * * В маленькой комнате толпились все дети и все артисты из балагана. Бледные и взволнованные, странные люди прижимались спиной к стене и сидели на корточках, стараясь держаться как можно дальше от двух имбрин и при этом напоминая игроков на петушиных боях. Мы с Эммой незаметно скользнули в комнату и забились в угол, не спуская глаз с магического действа. В комнате царил беспорядок: кресло-качалка, в котором всю ночь сидела мисс Королек, держа на коленях мисс Сапсан, лежало на боку, столик с пузырьками и флаконами кто-то придвинул к стене, и теперь на нем стояла Алтеа, стискивая в руках длинный шест с сачком и готовясь пустить его в ход. Посреди комнаты находились две имбрины. Мисс Королек стояла на коленях, руками в плотных сокольничьих перчатках прижимая к дощатому полу мисс Сапсан. Она взмокла от пота и что-то декламировала на древнестранном языке. Мисс Сапсан пронзительно кричала и пыталась ударить ее когтями. Но как бы сильно она ни билась, мисс Королек не выпускала ее из рук. В какой-то момент ночи осторожный массаж мисс Королек превратился в нечто среднее между матчем по рукопашному бою и сеансом экзорцизма. Птичья половина мисс Сапсан успела так основательно взять верх над ее основной сущностью, что теперь она не желала сдаваться без боя. Обе имбрины получили небольшие травмы: по всей комнате летали перья мисс Сапсан, а по щеке мисс Королек протянулась длинная кровавая царапина. Это было очень пугающее зрелище, и многие дети смотрели на происходящее, открыв рот и не пытаясь скрыть своего потрясения. Птица, которую вжимала в пол мисс Королек, была такой дикой, что ее было трудно узнать, как и поверить в то, что из этой безумной схватки может возникнуть прежняя мисс Сапсан. Впрочем, Алтеа продолжала улыбаться и ободряюще кивать нам, как будто говорила: Почти готово, потерпите немного! Как для хрупкой старушки, мисс Королек задала нашей директрисе совсем недурную взбучку. Но в какой-то момент птица сильно ударила мисс Королек клювом, и хватка последней ослабла. Мощно взмахнув крыльями, мисс Сапсан чуть было не высвободилась. Дети отреагировали на это испуганными возгласами и криками. Но мисс Королек оказалась очень проворной. Она вскочила и успела схватить нашу имбрину за лапу, после чего снова швырнула ее на дощатый пол — дети ахнули еще громче. Мы не привыкли к тому, чтобы с нашей имбриной так обращались, и Бронвин пришлось сгрести Хью, который ринулся было к мисс Сапсан на выручку. Было видно, что обе имбрины устали, хотя меньше сил осталось у нашей. Я видел, что ее силы на исходе. Ее человеческая натура, похоже, одерживала верх над птичьей сущностью. — Ну же, мисс Королек! Давайте! — Вы сможете, мисс Королек! — подал голос и Гораций. — Верните ее нам!