Шахтеры разгребают завал, орудуют лопатами, зубилом, молотками. Раздаются звонкие удары металлом о каменную породу. И отборный мат людей, которые хотят выбраться на поверхность. А неподалеку в каменной нише тяжело, со свистами и бульканьем, дышит человек. Человек хочет жить. Жить страстно, до боли. Хочет жить не просто наблюдателем, а быть хозяином жизни. Человек ведет трудный бой с самим собой. Жестокий и неравный бой, который он проигрывает. Он мчится по взлетной полосе… На нем красивая, аккуратно выглаженная форма. «Вас приветствует командир самолета “Альбатрос!” Всем пассажирам просьба пристегнуть ремни». Самолет отрывается от земли. Он чувствует, как взлетает. Последнее, что проносится в голове, – имена его жены и сыновей. Глава 3. Ханна Кит ведет меня с баржи. Ведет меня домой. Прочь, прочь от этого кошмара. Он что-то спрашивает, но я не слушаю его, погружаюсь в свои мысли. Я думаю о маме и папе. О том, что больше не приду домой такой, какой они меня помнят. От этой мысли хочется заплакать. «Все закончилось…» – сказал мне Кит, когда уводил с баржи. Но это не так. Ничем не сотрешь из головы воспоминания. И время не вернешь назад. Ничего уже не исправишь. Да, он увел меня от Архипа, от этого страшного Schund, которое не имеет права называться человеком. Но даже ночью в своей комнате в четырех стенах он не даст мне покоя – он навсегда остался жить в моей голове, в памяти. И это не сотрешь… Им пропахли мои волосы. Кожа впитала его запах. Ванная – вот, что я сейчас хочу больше всего на свете. Моюсь с остервенением, тру мочалкой тело до красноты. Чищу зубы до крови на деснах. Этого недостаточно – я все еще чувствую его вонь, от которой хочется вырвать. Я пропахла им насквозь, мне никогда уже не отмыться. Я моюсь несколько раз, чтобы смыть этот отвратительный тошнотворный запах. Но не помогает – он намертво впитался в кожу. Сдохни. Я хочу, чтобы ты сдох. Ложась в кровать, я не ощущаю себя чистой. Чувствую себя Dreck. Schmutz[4]. Никем. Ночь не приносит мне покоя. Страх. Мучает жажда. Лихорадка – то холодно, то жарко. Сердце не стучит, оно ревет. Первый раз я ощущаю панику, которой невозможно сопротивляться. Ты покорно подчиняешься этой волне паники, которая накрывает тебя с головой… Откидываешься на спину и вытягиваешь руки в стороны, позволяя течению нести тебя прочь. В неизвестность. Я тихонько вою и раздираю простыню ногтями. Пытаюсь заснуть, но вздрагиваю от того, что сильно трясутся руки, – как от электрошока. Даже здесь, в моей кровати – его запах. Им пахнет подушка и простыня. Он поглотил меня, заполнил собой каждую пору. В конце концов я засыпаю… и умираю изнутри. Просыпаюсь с мутными глазами и будто оглушенная. Я не выхожу на улицу. Не хочу никого видеть. Я боюсь, что при взгляде на меня они поймут, что произошло. – Что с тобой, Ханна? – спрашивает мама, видя, как я целый день шатаюсь по дому, как привидение. – Ты давно не выходила на улицу, мало ешь… – Болит живот, – говорю я. – Месячные. Тяжело проходят в этот раз. Мама сочувственно кивает. – Дать обезболивающее? – а потом ищет в ящике комода таблетки. Нет ли таких таблеток, которые помогут вылечить душу? Или такие, которые помогут забыть? А лучше – забыться совсем… Я не расчесываю волосы, не умываюсь, не смотрю в зеркало. Солнечное утро не приносит мне радости. Еда по вкусу как вата. Домашняя одежда колет, как крапива. Ничто не приносит мне удовольствия. Мне все противно. Я с трудом и тошнотой допиваю этот день – будто прокисшее молоко. А потом – еще один. И еще. И так все идет до тех пор, пока я не слышу, как дрожат стекла, а за окном – далекий хлопок. Я смотрю в окно и вижу, как вдалеке вверх ползет огромный столб черного дыма. Взрыв! На той шахте, где работают отец и брат Кита! И вместе с этим взрывом возродилась прежняя Ханна – та Ханна, которая всегда сначала действует, а потом думает. Ханна, которая не знает, что такое страх. Я выбегаю на улицу. Распахиваются двери – соседи следуют моему примеру. Возле кустов одного из соседских домов проводится быстрое собрание – мужчины, кто посильнее, уходят туда, где произошел взрыв. Подросткам, мальчикам и девочкам тоже дали задание – найти воду в бутылках и медицинские маски от дыма. Я хватаю Вилли, Бруно и еще парочку девчонок и мальчишек. После набега на продуктовый магазин и аптеку, с большими рюкзаками, груженными водой и защитными масками, мы спешим в Чертогу. Часть у нас забирают – несут ближе к эпицентру взрыва тем, кто сейчас исследует обстановку и, возможно, разгребает завал. Нас туда не пускают. Мы обходим толпу людей, которая жмется к красной ленте оцепления, – полиция не пускает их ближе. Здесь тоже много дыма. И много слез. Мне жалко этих людей… У каждого из них на шахте были родные и близкие. Они сейчас мучаются неизвестностью… Я ищу Кита и вскоре нахожу его. Бросаю на него беглый взгляд и по его глазам понимаю, что беда не обошла его стороной – его родные там, на шахте. Бросаюсь к нему на шею. Не могу подобрать нужных слов, чтобы успокоить его. Так хочется взять себе хотя бы немного его боли и терзаний. С трудом отлипаю от него – меня тут ждет работа… Я хожу в толпе, протягиваю людям воду и маски. Говорю всякие глупости, чтобы успокоить. Может быть, это звучит страшно, но на чужом горе я чувствую себя лучше – когда сталкиваешься лицом к лицу с бедой такого масштаба, твои проблемы начинают казаться ерундовыми и несущественными. Через некоторое время поступает информация о первых погибших. Люди расступаются в сторону. Все смотрят на кого-то в толпе, очевидно, близкого члена семьи погибших. Два человека передо мной расходятся, теперь я тоже могу его видеть. И тут… Сердце сжимается от страха. Сначала я думаю, что мне показалось, – что это фантомное видение. Как и запах, который мне теперь всегда мерещится. Но нет. Он здесь… Глупая эгоистичная мысль – он здесь из-за меня. Чтобы снова поймать меня в ловушку. Сделать больно… Хочется убежать прочь, нестись подальше сломя голову – за забор, в свой уютный мирок. Но разум берет верх над страхом – я понимаю, что дело в другом. Он смотрит куда-то вдаль совершенно пустым взглядом. Его родные тоже на этой шахте. И, в отличие от Кита, который смотрит на шахту с надеждой, что все еще может наладиться, что беда может обойти стороной, Архип ничего не ждет. Он смотрит так, будто все кончено. Не остается сомнений – это его близкие погибли. Это на него все смотрят. – В толпе говорят, что он потерял обоих родителей. Всю семью… – шепотом говорит одна из наших девочек, которая тоже неплохо знает русский. Выждав несколько минут, я набираюсь смелости и подхожу к нему. «Перетерпи, просто перетерпи… Сейчас он – не чудовище и не монстр. Сейчас он – мальчик, потерявший родителей». С этими мыслями я протягиваю ему воду и маску. Он смотрит на меня удивленно: как будто я – последний человек, которого он ожидал здесь увидеть. Принимает из рук бутылку, но глядит так, словно я подсыпала в нее отраву. – Мне жаль, что это произошло с твоей семьей, – говорю я и, преодолевая себя, опускаю ему руку на плечо в знак сочувствия. Он молча кивает, а потом настороженно смотрит в сторону – туда, где стоит Кит. Я качаю головой. – Я не сказала ему про то, что ты сделал. Сейчас не время. Мне очень жаль, правда. С этими словами я отхожу от него и протягиваю воду плачущей женщине.