Что касается Оливии, ей Билли торжественно вручил упакованную во множество слоев оберточной бумаги и украшенную бантиками подарочную коробку. Когда Оливия наконец добралась до ее содержимого, внутри оказалась бутылка джина. — Твоя личная заначка для анестезии, — пояснил Билли. — Чтобы не умереть со скуки и высидеть премьеру пьесы, которая так тебе ненавистна. Из рецензии Дуайта Миллера в «Нью-Йорк уорлд телеграм»: Пусть театралы не обращают внимания на потертые и продавленные кресла театра «Лили»; на штукатурку, которая запросто может спорхнуть с потолка и приземлиться на голову зрителям, когда танцоры на сцене особенно громко топнут; на безвкусные декорации и тусклые прожектора. Да, вы просто обязаны забыть про все эти неудобства и стремглав бежать на Девятую авеню, чтобы увидеть Эдну Паркер Уотсон в «Городе женщин»! Когда зрители начали рассаживаться, вся труппа в полном облачении и в гриме столпилась за кулисами, прислушиваясь к приятному гулу полного зала. — Соберитесь в круг, — велел Билли, — ваш час настал. Артисты окружили его неплотным кольцом. Все были как на иголках. Я стояла рядом с Энтони, гордясь им как никогда, и держала его за руку. Он крепко поцеловал меня, потом отпустил мою руку, перекатился с пяток на мыски и несколько раз ткнул в воздух сжатыми кулаками, как боксер перед выходом на ринг. Билли достал из кармана фляжку, хорошенько приложился к ней и передал Пег. Та тоже сделала большой глоток. — Я не мастер говорить речи, — начал Билли. — Цветистые фразы — не мое, и мне не нравится быть в центре внимания. — Артисты рассмеялись. — Но вот что я вам скажу, народ: в рекордно короткие сроки и при почти полном отсутствии бюджета у вас получилось отличное шоу. Ни на Бродвее, ни тем более в Лондоне не найдется спектакля, который переплюнет тот, что мы сегодня покажем нашей почтенной публике. — Вряд ли в Лондоне сейчас что-нибудь показывают, дорогой, — сухо поправила его Эдна. — Разве что военную хронику… Артисты снова заулыбались. — Спасибо, Эдна, — кивнул Билли. — Ты напомнила мне, о чем я хотел сказать. Слушайте меня внимательно: если на сцене вы занервничаете или растеряетесь, смотрите на Эдну. Отныне она ваш командир, и с ней вы в хороших руках. Эдна — самый высокий профессионал, с которым вы имеете честь разделить сцену. Эту женщину ничем не смутить. Смотрите на нее и учитесь. Заряжайтесь ее спокойствием и уверенностью. Помните: зрители готовы простить артисту что угодно, кроме растерянности. Забыли слова? Несите любую чушь, а Эдна найдет способ выйти из положения. Доверьтесь ей — она работает на сцене со времен испанской инквизиции, правда же, Эдна? — И даже раньше, — с улыбкой кивнула она. Эдна выглядела восхитительно в лиловом наряде от «Ланвин», который мы отыскали у Луцких. Я потратила кучу времени и сил, чтобы подогнать платье под нее, и ужасно гордилась своими костюмами для Эдны. Загримировали ее тоже прекрасно (ну еще бы). Она по-прежнему была собой, но стала более яркой и царственной. С блестящими, аккуратно подстриженными черными волосами и в роскошном лиловом платье она напоминала китайскую лаковую статуэтку — безупречную, изысканную и драгоценную. — И еще кое-что, прежде чем я передам слово нашему несравненному режиссеру, — продолжил Билли. — Помните: зрители, которые пришли сегодня в театр, не хотят вас возненавидеть. Они хотят полюбить вас. Мы с Пег за минувшие годы поставили тысячи спектаклей для самой разной аудитории, и я разбираюсь в желаниях зрителей. Они хотят влюбиться. И вот вам совет от старого ловеласа: полюбите их первыми, и они не смогут удержаться от ответных чувств. Так что идите и покажите им свою любовь. Билли помолчал, смахнул слезу, а потом заговорил снова. — А теперь слушайте, — сказал он. — Я перестал верить в Бога в Первую мировую, да и вы бы тоже перестали, если бы повидали с мое. Но иногда у меня случаются рецидивы — обычно когда я выпью или расчувствуюсь, а сейчас я и пьян, и расчувствовался, — так что простите меня, друзья мои, но давайте возьмемся за руки и помолимся. Невероятно, но Билли говорил серьезно. Мы склонили головы. Энтони снова взял меня за руку, и меня пробрала дрожь, как от любого его прикосновения, даже случайного. Кто-то взял меня за другую руку и сжал ее, и я узнала ладонь Селии. Это был самый счастливый миг за всю мою жизнь. — Дорогой Бог, кем бы ты ни был, — начал Билли, — прошу, благослови этих скромных артистов. Благослови этот старый несчастный театр. Благослови бездельников, что сидят сейчас в зале, и заставь их нас полюбить. Благослови наше никчемное маленькое шоу. В нашем жестоком и беспощадном мире оно не имеет никакого смысла, но мы все равно его покажем. Пусть наши усилия будут не напрасными. Мы просим твоего благословения — кем бы ты ни был, верим мы в тебя или нет (а большинство из нас не верит). Аминь. — Аминь, — хором повторили мы. Билли еще раз глотнул из фляжки и спросил: — Хочешь что-нибудь добавить, Пег? Моя тетя улыбнулась. В тот момент она выглядела лет на двадцать. — Валите-ка на сцену, ребятки, — сказала она, — и порвите зал в клочья. Из рецензии Уолтера Уинчелла в «Нью-Йорк дейли миррор»: Где бы ни выступала Эдна Паркер Уотсон и в каком бы спектакле ни играла — я готов смотреть на нее вечно. Она на голову выше любой другой артистки, считающей себя звездой. Уотсон выглядит по-королевски, но может задать жару. «Город женщин» — настоящий шедевр абсурда, друзья мои, и это комплимент, уж поверьте… А Селия Рэй? Позор тому, кто столько лет прятал от нас это восхитительное создание. Вряд ли вы рискнете оставить с ней наедине супруга или возлюбленного, но не это ли высшая похвала для старлетки?.. Однако не волнуйтесь, дамочки, там найдется лакомый кусочек и для вас: я уже слышу, как вся женская половина публики вздыхает по Энтони Рочелле, которому прямая дорога в Голливуд… Дональд Герберт безумно забавен в роли слепого карманника — лучшая метафора для иных нынешних политиков!.. Что до Артура Уотсона, тот слишком молод для своей жены, а она слишком для него хороша. Видимо, в этом секрет их семейного счастья. Но если в жизни он такой же чурбан, как и на сцене, мне жаль его прекрасную женушку! Первой сорвала овации Эдна. Акт 1, сцена 1: миссис Алебастр пьет чай с дамами из высшего общества. За обычной светской болтовней она невзначай сообщает, что ее муж вчера пострадал в автокатастрофе. Дамы в ужасе ахают, и одна спрашивает: — Насколько серьезно? — Я всегда говорю совершенно серьезно, — отвечает миссис Алебастр. Следует долгая пауза. Дамы растерянно смотрят на нее. Миссис Алебастр размешивает чай ложечкой, оттопырив мизинец. А потом невинно уточняет: — Ах, вы о его состоянии? Тогда насмерть. Зал взорвался хохотом. За кулисами Билли сжал тетину руку и произнес: — Они наши, Пегси. Из рецензии Томаса Лессига в «Морнинг телеграф»: Взгляды мужской части аудитории, безусловно, будут прикованы к сексапильной Селии Рэй, но искушенные театралы не смогут оторвать глаз от Эдны Паркер Уотсон — звезды мирового уровня, чья слава наконец докатилась и до Америки. Тот же акт 1, но чуть позже: Счастливчик Бобби пытается уговорить миссис Алебастр заложить драгоценности и на полученные деньги открыть притон. — Я не могу их продать! — восклицает она, прижимая к груди большие золотые часы на длинной цепочке. — Это мой подарок мужу! — Теперь-то они ему вряд ли понадобятся, — замечает Бобби. Эдна и Энтони перебрасывались репликами, словно теннисными мячиками, и не упустили ни одной подачи. — Но отец учил меня никогда не лгать, не жульничать и не воровать! — говорит миссис Алебастр. — Как и мой! — Счастливчик Бобби прижимает руки к сердцу, демонстрируя искренность: — Папаша говаривал, что главное для мужчины честь — разве что подвернется шанс сорвать куш, и вот тогда впору и брата облапошить, и сестру в бордель продать. — Надеюсь, хотя бы в приличный бордель, — отвечает миссис Алебастр. (Знала бы ты, чего нам стоило уговорить Оливию не вырезать этот диалог!) — Вот видите, леди, мы с вами мыслим одинаково! — заключает Бобби, и они запевают свой дуэт «Нам не указ закон, откроем мы притон». Это был мой любимый момент во всем спектакле. В середине песни у Энтони было танцевальное соло — он исполнял чечетку, да так, что искры из-под каблуков летели. Я видела его хищную улыбку в луче прожекторов; он отплясывал с такой яростью, будто намеревался пробить в сцене дыру. А зрители — собранные в зале всеми правдами и неправдами сливки нью-йоркских театральных кругов — восторженно притоптывали в такт, точно уличные мальчишки. Сердце у меня готово было разорваться. Они обожали Энтони! Однако в глубине души, под радостью от его успеха, меня терзал страх: «Этот парень станет звездой, и я его потеряю». Но когда сцена закончилась, Энтони помчался за кулисы в насквозь пропотевшем костюме, прижал меня к стенке и принялся целовать с бешеной страстью, и на мгновение мне удалось забыть свои страхи. — Я лучше всех, — рычал он. — Ты видела меня, детка, ты видела? Я лучше всех! Со мной никто не сравнится! — Да, Энтони, да! С тобой никто не сравнится! — визжала я, ведь что еще может ответить своему парню влюбленная по уши двадцатилетняя девчонка? (Впрочем, справедливости ради скажу, Анджела, что Энтони действительно был необычайно зажигательным.) Потом настал черед Селии открыть душу, и она спела жалобную песенку о том, как хочет завести ребеночка, — но спела своим низким голосом с хрипотцой и грубоватым бронксским акцентом. Вот тут-то в зале не осталось ни одного равнодушного; все попались в ее сети. Каким-то образом ей удалось одновременно выглядеть сексапильной и простодушной, а это нелегко. К концу ее номера зрители вопили и свистели, точно пьяницы в дешевом баре. Причем она завела не только мужчин: клянусь, я слышала в общем восторженном хоре и женские голоса. В антракте зал и коридоры наполнились приятным мерным гулом: мужчины закуривали сигареты в фойе; женщины в атласных платьях теснились в дамской комнате. Билли велел мне слиться с толпой и послушать разговоры. — Я бы и сам пошел, но меня слишком многие знают, — объяснил он. — Мне не нужно вежливое мнение; мне нужно честное. Добудь мне честное мнение. — Но как? — спросила я. — Если они обсуждают пьесу — хорошо. Если вспоминают, где припарковали машину, — плохо. Но в первую очередь ищи признаки гордости за себя. Когда зрителям нравится спектакль, они прямо-таки пыжатся от гордости, как будто сами поставили шоу, самовлюбленные ублюдки. Иди и посмотри, гордятся они собой или нет. Я потолкалась среди публики, изучая счастливые, порозовевшие лица. Все здесь выглядели богатыми, откормленными и крайне довольными собой. И без конца говорили о пьесе — о божественных формах Селии, о прекрасной игре Эдны, о танцорах, о песнях. Даже повторяли друг другу шутки и снова смеялись над ними. — Никогда не видела столько довольных собой людей, — доложила я Билли, вернувшись за кулисы. — Отлично, — ответил тот. — Еще бы они не были довольны. Перед началом второго акта он произнес еще одну речь — впрочем, на этот раз покороче: — Теперь важно одно: с каким ощущением они уйдут. Если в середине второго акта вы перестанете стараться, зрители забудут, как любили вас в первом. Заслужите их любовь еще раз. Финал должен быть не просто хорошим; он должен быть грандиозным. Покажите им, ребятки. Акт 2, сцена 1: в особняк миссис Алебастр является законопослушный мэр, намереваясь закрыть нелегальное казино с борделем, о котором ему сообщили. Он маскируется под обычного игрока, но Счастливчик Бобби узнает о его планах и предупреждает миссис Алебастр. Девочки из борделя быстро надевают платья горничных поверх откровенных нарядов с блестками, крупье прикидываются дворецкими. Игорные столы накрывают кружевными скатертями, а посетители казино делают вид, будто зашли в особняк полюбоваться садом. Мистер Герберт, слепой воришка, любезно помогает мэру снять пальто и попутно вытаскивает у него кошелек. Миссис Алебастр приглашает мэра на чаепитие в зимний сад, незаметно пряча в корсет игральные фишки.