— Не сегодня, Пег, — твердо произнесла Оливия. — День выдался долгий. Девочка устала. Ей нужно отдохнуть и устроиться на новом месте. Наверху Бернадетт приготовила мясной рулет, а я могу сделать бутерброды. Пег, кажется, приуныла, но уже через минуту снова повеселела. — Значит, идем наверх! — провозгласила она. — Давай, Вивви! Вперед! Уже потом я узнала о своей тете одну интересную вещь: когда она говорила «идем», подразумевалось, что приглашаются все, кто находится непосредственно в зоне слышимости. За ней всегда тянулась толпа, и тетю не особенно заботило, из кого эта толпа состоит. Вот почему тем вечером в жилых помещениях над театром ужинали не только мы с Пег и Оливией, но и Глэдис с Селией, артистки бурлеска. А еще тщедушный юноша, которого Пег в последнюю минуту перехватила на выходе из-за кулис. Я узнала в нем одного из танцоров кордебалета. Казалось, пареньку не больше четырнадцати и ужин ему совсем не повредит. — Роланд, пойдем наверх, поешь с нами, — предложила тетя. Роланд замялся: — Спасибо, Пег, обойдусь. — Не волнуйся, дорогой, еды у нас много. Бернадетт приготовила большой мясной рулет. На всех хватит. Оливия было запротестовала, но Пег шикнула на нее: — Ой, Оливия, довольно изображать надзирательницу! Если надо, я своей порцией поделюсь. Роланду не мешало бы поправиться, а мне похудеть, так что все в выигрыше. И дела у нас не так уж плохи. Можем позволить себе прокормить несколько лишних ртов. Мы направились к выходу из зрительного зала, где широкая лестница вела наверх, в апартаменты над театром. Поднимаясь по ступенькам, я таращилась на Селию и Глэдис, так называемых шоу-герлз. Таких красоток я в жизни не видела. В школе Эммы Уиллард тоже был театр, но там играли совсем другие девчонки. Из тех, кто никогда не моет голову, носит черные трико и воображает себя Медеей на сцене и в жизни. Я их терпеть не могла. А Глэдис и Селия — те принадлежали к особой категории. Даже особой расе. Меня завораживали их манера держаться, акцент, грим, движение бедер под шелковыми халатами. Кстати, Роланд двигался точно так же. Его жесты были плавными, он мягко покачивал бедрами. А как все они тараторили! Обрывки сплетен и слухов сыпались на меня, как дождик ярких конфетти. — Да ничего в ней нет, кроме фигуры! — говорила Глэдис, видимо, о какой-то знакомой. — Там и фигуры нет, — парировал Роланд, — только ноги. — На одних ногах далеко не уедешь, — отвечала Глэдис. — На сезон хватит, — встряла Селия, — хотя как знать. — А ее кавалер еще хуже. — О, этот дурень! — Дурень-то дурень, а от халявного шампанского ни разу не отказался! — Ей бы поставить его на место. — На него где сядешь, там и слезешь. — Сколько можно работать билетершей? — Но вы видели ее кольцо? Такой бриллиант ого-го сколько стоит. — Лучше бы трезво поразмыслила о будущем. — Лучше нашла бы себе богатого папика из глухомани. О чем шла речь? Что имелось в виду? Кто эта бедняжка, которой перемывали косточки? Какое будущее светит простой билетерше, которая не умеет трезво мыслить? Кто подарил ей кольцо с бриллиантом? И откуда берется халявное шампанское? Все эти вопросы несказанно меня волновали. Ведь это же так важно! И что еще за «папик из глухомани»? Никогда еще я так отчаянно не жаждала услышать окончание истории, а ведь у нее даже не было сюжета — лишь безымянные персонажи, намеки на действие и атмосфера надвигающегося кризиса. Сердце пустилось вскачь — да и как тут устоять девятнадцатилетней балбеске вроде меня, которая в жизни не думала ни о чем серьезном! Мы вышли на тускло освещенную лестничную площадку, Пег отперла дверь и впустила нас внутрь. — Вот ты и дома, малышка, — сказала она. «Дом» тети Пег занимал третий и четвертый этажи театра «Лили». Здесь располагались жилые помещения, а на втором этаже, как я потом узнала, была контора. Первый этаж занимал сам театр: фойе и зрительный зал, их я тебе уже описывала. Но третий и четвертый этажи служили домом. Там мы и расположились. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: Пег ничего не смыслит в дизайне интерьеров. Если допустить, что она обставляла комнаты по своему вкусу, а не как придется, то вкус у нее явно хромал: повсюду громоздилась массивная антикварная мебель, давно вышедшая из моды и дополненная стульями от разных гарнитуров. Все это было расставлено без всякой системы. Как и в доме моих родителей, на стенах висели мрачные темные картины, видимо доставшиеся по наследству от кого-то из родственников, — выцветшие гравюры с лошадьми и портреты чопорных старых квакеров. Серебро и фарфор тоже присутствовали, как и у нас дома, — подсвечники, сервизы и прочая утварь, с виду иногда даже недешевая, хотя как знать? Все эти вещицы казались чужими и нелюбимыми. Зато повсюду стояли пепельницы, и вот они-то выглядели так, будто ими часто пользуются и очень их любят. Не могу сказать, что там была совсем уж дыра: не грязно, а просто как-то бестолково. По пути мы миновали столовую — точнее, комнату, которая в любом другом доме называлась бы столовой, но у тети Пег вместо большого обеденного стола посреди комнаты размещался стол для пинг-понга. Еще больше меня удивило, что прямо над ним нависала громадная люстра, которая наверняка мешала играть. Наконец мы расположились в просторной гостиной — такой большой, что сюда поместилось довольно много мебели и даже рояль, бесцеремонно втиснутый в угол. — Кто-нибудь хочет выпить? — спросила Пег, направляясь к бару. — Мартини? Кому? Всем? Нестройный хор голосов подтвердил, что все хотят мартини. Вернее, почти все. Оливия от выпивки отказалась и хмуро уставилась на Пег, смешивающую коктейли. Она будто подсчитывала в уме стоимость каждой порции вплоть до полпенни (не исключено, что именно этим она и занималась). Тетя вручила мне мартини, словно мы с ней всю жизнь вместе выпивали и это самое обычное дело. К собственному удовольствию, я почувствовала себя совсем взрослой. Мои родители тоже пили (ну еще бы, а какой белый англосакс не пьет?), но меня никогда не приглашали. Приходилось прикладываться тайком. Теперь, видимо, не придется. Чин-чин! — Пойдем, покажу тебе твои комнаты, — сказала Оливия. Я последовала за ней по коридору, узкому, как кроличья нора. В конце коридора была дверь, ее-то Оливия и открыла. — Это квартира твоего дяди Билли. Пег решила поселить тебя здесь. Я удивилась: — У дяди Билли есть тут квартира? Оливия вздохнула: — Твоя тетя питает к мужу такие нежные чувства, что держит для него эти апартаменты, чтобы ему было где остановиться, случись он проездом в городе. Возможно, мне показалось, но «нежные чувства» Оливия произнесла таким тоном, каким обычно говорят «неизлечимая сыпь». Что ж, спасибо тете Пег за любовь к дяде Билли: его квартира оказалась чудесной. В отличие от других помещений наверху, ее не захламляла уродливая мебель, наоборот — здесь чувствовался стиль. Маленькую гостиную с камином дополнял красивый письменный стол из черного лакированного дерева, на котором стояла печатная машинка. На полу спальни — с окнами на Сорок первую улицу и двуспальной кроватью из хромированного металла и темного дерева — лежал белоснежный ковер. Прежде я никогда не стояла на белом ковре. К спальне примыкала просторная гардеробная с большим зеркалом в хромированной раме и абсолютно пустым новеньким шкафом. В углу я заметила маленькую раковину. Везде было безупречно чисто. — Отдельной ванной комнаты тут нет, к сожалению, — сообщила Оливия, пока рабочие в комбинезонах заносили мои чемоданы и швейную машинку в гостиную. — Через коридор — общая ванная, будешь пользоваться ею пополам с Селией, она тут тоже временно живет. В другом крыле — квартиры мистера Герберта и Бенджамина. У них своя ванная. Я понятия не имела, кто такие мистер Герберт и Бенджамин, но сообразила, что вскоре нам предстоит познакомиться. — А вдруг квартира понадобится Билли? — Сильно сомневаюсь. — Точно? Если он приедет и захочет пожить здесь, я, конечно, могу переселиться и в другую комнату… Я к тому, что апартаменты шикарные, мне подойдет и попроще. Я лгала. Я хотела жить именно в этой квартире, жаждала ее всем сердцем и в мечтах уже видела своей. Здесь я, Вивиан Моррис, добьюсь чего угодно! — Твой дядя не появлялся в Нью-Йорке уже четыре года, — отчеканила Оливия, сверля меня своим фирменным взглядом: будто она просматривает мысли собеседника, как кинохронику. — Можешь располагаться и не тревожиться на его счет. Какое счастье! Я достала самое необходимое, умылась, припудрила нос, причесалась и вернулась в большую захламленную гостиную. В мир Пег, полный новизны и шумной суеты. Оливия пошла на кухню и принесла маленький мясной рулет, гарнированный пожухлыми салатными листьями. Она верно рассчитала, что его на всех не хватит. Но вскоре вернулась с колбасой и хлебом, половинкой обглоданной курицы, блюдцем маринованных огурчиков и бумажными коробочками с остывшей китайской едой. Кто-то открыл окно и включил небольшой вентилятор, но в комнате по-прежнему было жарко и душно. — Ешьте, детки, — сказала Пег, — берите, сколько кому надо. Глэдис и Роланд набросились на мясной рулет, точно пара голодных крестьян. Я выбрала китайское рагу из свинины. Селия к еде не притронулась и молча сидела на диване, держа в одной руке бокал с мартини, а в другой — сигарету. Воплощенная грация. — Как прошло начало спектакля? — спросила Оливия. — Я только конец застала. — До «Короля Лира» не дотягивает, — пожала плечами Пег. — Но самую чуточку. И без того хмурая Оливия нахмурилась еще сильнее: — Что-то случилось? — Да ничего не случилось, — отмахнулась Пег. — Совершенно проходной спектакль, но горевать тут не о чем. Он с самого начала был проходным. Никто из зрителей не пострадал. Все ушли на своих двоих. К тому же на следующей неделе у нас новая постановка, так что уже не важно.