Мне хотелось ответить: «Да это ерунда!» — ведь мне удавались и куда более сложные модели, а это простенькое платьице, при всей его прелести, не потребовало особых трудов. Однако я побоялась выглядеть заносчиво, поэтому просто сказала: — Всю свою одежду я шью сама. Селия снова заговорила из противоположного угла гостиной: — А как насчет костюмов для театра? — Смотря какие костюмы, но, пожалуй, я справлюсь. Селия встала и произнесла: — Вот такой сделаешь? — Она сбросила халат, и тот упал на пол, открывая взгляду ее сценический наряд. (Знаю, фраза «сбросила халат» звучит слишком картинно, но Селия и правда не снимала одежду, как другие смертные женщины, — она сбрасывала ее. Всегда.) Фигура у нее была потрясающая, а вот костюм не представлял собой ничего особенного: нечто вроде раздельного купальника из блестящей ткани. Такие вещи всегда лучше смотрятся издали, чем вблизи: шортики с высокой талией, расшитые яркими пайетками, и бюстгальтер в стеклярусе и перьях. На Селии костюм выглядел отлично, но на ней и больничная ночнушка выглядела бы отлично. Если честно, шортики не мешало бы подогнать по фигуре. Да и бретельки лифа были пришиты криво. — Да, такой сделаю, — кивнула я. — Со стеклярусом придется повозиться, но это всего лишь украшение. А сама модель очень простая. — Тут меня осенило, словно молния озарила ночное небо: — Слушайте, а если у вас есть художница по костюмам, можно мне с ней поработать? Я стала бы ее ассистенткой! Раздался дружный хохот. — Художница по костюмам? — воскликнула Глэдис. — По-твоему, у нас здесь «Парамаунт пикчерз»? Думаешь, мы прячем в подвале Эдит Хэд[5]? — Девушки сами отвечают за свои наряды, — пояснила Пег. — Если в костюмерной ничего не найдется — а у нас там ничего и нет, — приходится справляться собственными силами. Конечно, влетает в копеечку, но так уж заведено. Вот этот костюм, Селия, — он у тебя откуда? — Купила у одной девчонки. Помнишь Ивлин из «Эль Марокко»? Она вышла замуж, в Техас переехала. Оставила мне целый чемодан костюмов. Вот уж свезло так свезло. — Еще как свезло, — хмыкнул Роланд. — Свезло, что триппер от нее не подцепила. — Брось, Роланд, — вмешалась Глэдис. — Ивлин не такая. Тебе просто завидно, что она умудрилась выскочить замуж за ковбоя. — Если поможешь девочкам с гардеробом, Вивиан, все будут только счастливы, — заверила Пег. — А сумеешь сделать мне костюм для спектакля про южные моря? — спросила Глэдис. — Как у гавайской танцовщицы? Еще бы спросила шеф-повара, сумеет ли он сварить кашу. — Без проблем, — ответила я. — Завтра и сделаю. — А мне? — подскочил Роланд. — Бюджета на новые костюмы нет, — предупредила Оливия. — Мы так не договаривались. — Ах, Оливия, — вздохнула Пег, — из тебя получилась бы отличная жена викария. Не порти деткам веселье. Я невольно обратила внимание, что с самого начала разговора Селия не сводит с меня глаз. Ее внимание одновременно и пугало, и приводило в трепет. — А знаешь, Вивиан, — изрекла она, пристально меня изучив, — ты хорошенькая. Справедливости ради скажу, что обычно мою миловидность замечали раньше. Но разве станешь обвинять в невнимании обладательницу такого лица и такой фигуры, как у Селии? — Мне даже кажется, мы с тобой похожи, — добавила она и впервые за вечер улыбнулась. Признаюсь честно, Анджела: ничего подобного. Селия Рэй была богиней; я — неуклюжим подростком. Хотя, строго говоря, некоторое сходство все-таки имелось: я тоже была высокой брюнеткой со светлой кожей и широко посаженными карими глазами. Мы сошли бы за двоюродных сестер, но уж никак не родных, а тем более не близнецов. Фигуры у нас различались кардинально: у Селии — соблазнительные округлости, у меня — сплошь острые углы. Но ее слова мне польстили. Впрочем, я до сих пор уверена, что Селия Рэй обратила на меня внимание по одной-единственной причине: мы действительно были чуточку похожи, самую малость. Это ее и привлекло. Для столь тщеславной особы, как Селия, я служила лишь отражением в зеркале, пусть даже очень мутном и очень далеком. А Селия не встречала зеркала, которое ей не нравилось бы. — Надо бы нам с тобой одинаково одеться и пройтись по барам! — заявила она. И снова меня поразил ее голос: низкий, грудной, по-кошачьи бархатистый и с сильным бронксским акцентом. — Уж мы-то найдем приключений на свою голову! Я даже понятия не имела, как реагировать. Просто сидела и хлопала глазами, как глупая школьница, которой совсем недавно была. Что до тети Пег — между прочим, моей законной опекунши, — то она, услышав столь неправедный призыв, воскликнула: — Отличная идея, девочки! Пег подошла к бару и принялась смешивать очередной мартини, но тут Оливия положила вечеринке конец. Суровая смотрительница театра «Лили» встала, хлопнула в ладоши и объявила: — Довольно! Пег нужно немедленно в кровать, иначе утром она не поднимется. — Да чтоб тебя, Оливия! Сейчас ты у меня в глаз схлопочешь! — пригрозила тетя. — Марш спать, Пег, — повторила неумолимая Оливия и для пущей острастки потянула тетю за кушак. — И немедленно. Присутствующие потянулись к выходу, наперебой желая друг другу спокойной ночи. Я вернулась в свою квартиру (подумать только, в свою квартиру!) и продолжила разбирать чемодан. Но никак не могла сосредоточиться. Голова гудела от восторга и волнения. Пег заглянула ко мне, когда я развешивала платья в гардеробе. — Как устроилась? — спросила тетя, оглядывая безукоризненную квартиру Билли. — Мне так здесь нравится! Прекрасное место. — О да. У Билли губа не дура. — Пег, можно вопрос? — Конечно. — А как насчет пожара? — Какого пожара, малышка? — Оливия сказала, что сегодня в театре был пожар. Вот я и хотела узнать, все ли в порядке. — Ах, ты об этом! Ничего страшного, просто старые декорации вспыхнули на заднем дворе. У меня есть друзья в пожарной части, мы быстро все потушили. Господи, неужели это случилось сегодня? Я уже и думать забыла. — Пег потерла глаза. — Что ж, малышка, вскоре ты узнаешь, что в театре «Лили» вся жизнь состоит из череды маленьких пожаров. А теперь спать, иначе Оливия сдаст тебя полиции. И я отправилась спать. То была моя первая ночь в Нью-Йорке и первая (но далеко не последняя) ночь в постели чужого мужчины. Даже не помню, кто в тот вечер убирал со стола и мыл посуду. Наверняка Оливия. Глава четвертая Всего за две недели со дня переезда в Нью-Йорк моя жизнь перевернулась с ног на голову. Помимо всего прочего, я лишилась девственности. Это ужасно смешная история, Анджела, и вскоре я тебе ее расскажу, если наберешься терпения. Потому что первым делом я хочу заметить, что театр «Лили» нельзя было сравнить ни с одним из мест, где мне доводилось жить. Здесь царила круговерть роскоши и нищеты, веселья и безумия, и взрослые вели себя как дети. О порядке и режиме, к которым меня настойчиво приучали дома и в школе, тут слыхом не слыхивали. В «Лили» никто даже не пытался поддерживать нормальный ритм степенного взрослого существования — никто, кроме, пожалуй, бедняжки Оливии. Нормой считались пьянки и кутежи. Обедали и ужинали когда придется. Спали до полудня. Работа могла начаться в любое время, хотя, в сущности, она и не заканчивалась: каждый день был одновременно выходным и рабочим. Планы менялись в одночасье, гости приходили и уходили, не здороваясь и не прощаясь, а обязанности распределялись совершенно непонятным образом. Вскоре я, к собственному изумлению, обнаружила, что никто не следит за моими перемещениями и я могу уходить и приходить когда вздумается. Ни перед кем не надо было отчитываться, от меня ничего не ждали. Я вызвалась помочь с костюмами? Прекрасно, но официально меня на работу не нанимали. Комендантского часа в театре не было, по головам нас перед сном не считали. Никакой охраны, никакой строгой мамочки. Полная свобода. Разумеется, формально тетя Пег несла за меня ответственность как кровная родственница, которой родители поручили заботу обо мне. Но тетя не слишком лезла в мои дела, и это еще мягко говоря. На самом деле тетя оказалась первым свободомыслящим человеком, которого я встретила в жизни: она считала, что люди должны распоряжаться своей жизнью самостоятельно. До приезда в Нью-Йорк я о таком и помыслить не могла. В тетином мире царил хаос, но это ничуть не мешало ей работать и жить. Несмотря на полное отсутствие порядка, она умудрялась давать два спектакля в день — дневной (он начинался в пять часов, и ходили на него в основном женщины и дети) и вечерний (начало в восемь, сюжет посмелее и предназначен для публики постарше, главным образом мужского пола). По воскресеньям и средам играли утренники, а в субботу в полдень устраивали бесплатное шоу с фокусами для местных детишек. В остальное время Оливия сдавала зал различным местным кружкам и студиям, но на уроках сухого плавания никто еще не разбогател, поэтому доход с аренды был невелик. Все наши зрители жили тут же, на близлежащих улицах. В те времена соседи действительно друг друга знали. Вокруг «Лили» обитали в основном ирландцы и итальянцы, католики из Восточной Европы и довольно много евреев. Четырехэтажные многоквартирные дома ломились от свежеиспеченных эмигрантов, и под «ломились» я имею в виду, что в одной квартире порой ютились двенадцать человек. Вот почему Пег старалась избегать мудреных слов в постановках: не все наши зрители как следует знали английский. Да и актерам было легче заучивать реплики, ведь наши исполнители в шекспировских театрах не стажировались. Туристы и критики в «Лили» не заглядывали; не жаловали его и так называемые театралы. У нас был рабочий театр для рабочего люда. Пег не позволяла актерам обманываться и что-то из себя изображать. «Хороший канкан лучше плохого Шекспира», — любила говорить она. В «Лили» и впрямь отсутствовали приметы типичного бродвейского театра: мы не выезжали на гастроли, не закатывали роскошных вечеринок в дни премьер. Не закрывались в августе, как большинство приличных заведений. (Наши зрители не катались на курорты, не катались и мы.) Мы работали даже по понедельникам. «Лили» скорее напоминал конвейер, где развлечения бесперебойно подавались день за днем круглый год. И пока цены на билеты были сравнимы с ценами ближайших кинотеатров — наряду с торговыми галереями и подпольными карточными притонами, кинотеатры являлись нашими главными конкурентами в борьбе за рабочий доллар, — в зале всегда сидела публика. Традиционный бурлеск в «Лили» не показывали, но многие из наших танцовщиц когда-то работали в подобных заведениях и не стеснялись продемонстрировать свои умения. Не ставили мы и водевили, потому что к тому моменту жанр почти канул в Лету. Впрочем, наши наспех сработанные музыкальные комедии очень напоминали водевиль. По правде говоря, назвать их пьесами или спектаклями можно было с большой натяжкой. Тут скорее подходит определение «ревю»: коктейль из сюжетов, песен, скетчей и танцевальных номеров, которые служили лишь предлогом для финального воссоединения влюбленных и зажигательного канкана, где танцовщицы показывали стройные ножки. (Наши возможности в любом случае ограничивались скромным набором декораций из трех комплектов. Действие всех шоу разворачивалось или на городском перекрестке девятнадцатого века, или в элегантной великосветской гостиной, или на океанском лайнере.) Раз в две-три недели Пег меняла репертуар, но по сути спектакли оставались прежними и по-прежнему незапоминающимися. (Как?! Неужели ты никогда не слышала о пьесе «До белого каления» о парочке беспризорников, которые влюбились друг в друга? Ну еще бы! Она шла в «Лили» всего две недели, после чего ее сменило шоу с почти таким же сюжетом — «Успеть на пароход». Действие, понятное дело, происходило на океанском лайнере.) — Поверь, если бы рецепт поддавался улучшению, я бы его улучшила, — призналась однажды Пег. — Но он и без того работает. Рецепт состоял в следующем. Доставить удовольствие публике (или хотя бы ненадолго отвлечь ее от будничных проблем) изложением короткой (ни в коем случае не дольше сорока пяти минут!) истории любви. Взять на главные роли симпатичную парочку актеров, которые умеют танцевать чечетку и петь. Пусть им не дает воссоединиться некий злодей — обычно банкир или гангстер (идея одна, костюмы разные). Злодей скрежещет зубами и строит всяческие козни влюбленным. В какой-то момент на сцене непременно возникает разлучница с огромным бюстом: она строит глазки главному герою, но для него существует лишь одна девушка — его возлюбленная. Далее красавец сердцеед безуспешно попытается отбить героиню у нашего парня. Для комического эффекта необходим пьяный бродяга с нарисованной при помощи жженой пробки щетиной. Нужна как минимум одна мечтательная любовная баллада, где «луна» рифмуется с «пьяна». Заканчивается все, естественно, канканом.