— После Перл-Харбора мой жених ушел на фронт, и мы разорвали помолвку. — Жалко. — Не о чем тут жалеть. Он мне совершенно не подходил, и я наверняка испортила бы ему жизнь. Он был хорошим человеком и заслуживал лучшего. — И ты так и не встретила другого мужчину? Я помолчала, подыскивая правильный ответ. А потом решила сказать правду. — Я встретила много мужчин, Фрэнк. Всех и не сосчитать. — О, — только и смог ответить он. Он замолчал, и я не знала, как он воспринял мои слова. Другая на моем месте не стала бы откровенничать, но природное упрямство вынуждало меня прояснить ситуацию до конца. — Я спала со многими мужчинами, Фрэнк, вот что я хочу сказать. — Да я догадался, — ответил он. — И намерена продолжать в том же духе. Я сплю с мужчинами, разными и часто. Можно сказать, это мой образ жизни. — Ясно, — ответил он. — Понимаю. Мое признание его совсем не взбудоражило. Но заставило призадуматься. Поведав свой главный секрет, я занервничала. И почему-то никак не могла остановиться. — Просто не хотела ничего скрывать от тебя, — пояснила я, — чтобы ты понимал, с кем имеешь дело. Если мы станем друзьями, я не потерплю осуждения. Но если эта сторона моей жизни тебя смущает… Он остановился как вкопанный. — С чего мне тебя осуждать? — А ты подумай, Фрэнк. Вспомни, как мы встретились. — Теперь понимаю, — кивнул он. — Но на этот счет можешь не волноваться. — Хорошо. — Я не такой, Вивиан. И никогда таким не был. — Спасибо. Мне просто захотелось честно тебе обо всем рассказать. — Спасибо, что удостоила меня честности, — произнес он, и его слова я сочла — и считаю до сих пор — самыми благородными на свете. — Я уже слишком стара, чтобы притворяться, Фрэнк. И слишком стара, чтобы стыдиться себя, — ты понимаешь, о чем я? — Понимаю. — И что ты теперь обо мне думаешь? — спросила я. Мне не верилось, что я сама задала такой вопрос, но и не спросить я не могла. Меня озадачивала его спокойная реакция на мое шокирующее признание. — Насчет того, что ты спишь со многими мужчинами? — Да. Он задумался на секунду, а потом сказал: — Знаешь, Вивиан, с возрастом я кое-что понял, чего не понимал в молодости. — И что же ты понял? — Мир не черно-белый. Нас всех воспитывают определенным образом. Внушают, что есть правила, которые нужно соблюдать; что жить нужно только так, а не иначе. Что жить нужно правильно. Но миру плевать на правила, плевать на наши убеждения. Нет правил, которые распространяются на всех, Вивиан. И никогда не будет. Наши убеждения — они ничего не значат. Мир с нами попросту случается, вот что я думаю. И мы можем только принять это и жить дальше. — Мне мир никогда не казался черно-белым, — заметила я. — А мне казался. И я ошибся. Мы шли по мосту. Темная холодная река под нами медленно текла к морю, унося с собой все нью-йоркские нечистоты. — Вивиан, можно вопрос? — Конечно. — А это приносит тебе счастье? — Секс, ты имеешь в виду? — Да. Я всерьез задумалась. Он не порицал меня, он искренне пытался понять. Но я раньше даже не задавалась таким вопросом. Мне не хотелось отвечать с ходу. — Он насыщает меня, Фрэнк, — наконец ответила я. — Знаешь, на что это похоже? Внутри меня живет тьма, которую никто не видит. Она всегда там, в самой глубине. И когда я занимаюсь сексом с разными мужчинами, эта тьма на время насыщается. — Вот, значит, как, — кивнул он. — Кажется, я понимаю. Прежде я никогда так не открывалась. Никогда не пыталась описать свой опыт словами. Но все же мне стало ясно, что слов недостаточно. Как объяснить, что под «тьмой» я подразумеваю не «грех» или «зло», а лишь воображаемое место в невыразимой глубине души, куда не проникает свет реального мира? Туда способен проникнуть только секс. Это место первобытное, существовавшее задолго до появления цивилизации и языка. Место, которое не опишешь словами. Ни дружба, ни творчество не могли насытить эту часть меня. Ее не могли насытить ни радость, ни восторг. В эту скрытую от всех область можно было добраться лишь во время соития. Когда мужчина отправлялся со мной в эту неведомую тьму, я словно погружалась на дно моей души, к самым истокам своего существа — туда, где все началось. Как ни странно, только там, в кромешной тьме, где не существовало ни стыда, ни лжи, я обретала полную свободу. — Но если говорить о счастье, — продолжала я, — то, пожалуй, нет. Счастливой меня делают другие вещи. Работа. Подруги и моя настоящая — не биологическая — семья. Нью-Йорк. И наша с тобой прогулка по этому мосту. Но секс со всеми этими мужчинами приносит мне удовлетворение, Фрэнк. И я пришла к выводу, что без него становлюсь несчастной. Я не говорю, что нашла единственно правильный способ жить. Я лишь хочу сказать, что для меня он правильный и это уже не изменится. Я приняла себя. Мир не черно-белый, верно ты сказал. Фрэнк слушал меня и кивал. Он хотел меня понять. Он один мог меня понять. После долгой паузы он наконец произнес: — Знаешь, тогда тебе повезло. — Почему же? — удивилась я. — Потому что далеко не каждый способен найти удовлетворение. Глава тридцать первая Я никогда не любила тех, кого мне полагалось любить, Анджела. Моя жизнь шла вопреки любым планам. Родители подталкивали меня к определенной судьбе: престижная школа, элитный колледж. По их разумению, я должна была влиться в среду, к которой принадлежала по рождению. Но, как оказалось, я вовсе к ней не принадлежала. До сих пор у меня нет ни одного друга из этого мира. И мужа на школьном балу я так и не встретила. Я никогда не ощущала близости с родителями и не тосковала по жизни в маленьком городке, где выросла. Со временем я оборвала все контакты с прежними знакомыми и соседями. Мы с матерью до самой ее смерти поддерживали отношения лишь формально. А отец оставался для меня не более чем ворчливым политическим комментатором, сидевшим за противоположным концом обеденного стола. Но когда я переехала в Нью-Йорк и познакомилась с тетей Пег — презирающей условности лесбиянкой, легкомысленной и безответственной, которая слишком много пила, сорила деньгами и порхала по жизни в ритме танца, — я сразу в нее влюбилась. Она подарила мне целый мир. Мир, который стал моим. А еще я познакомилась с Оливией, которая с виду вроде бы не внушала симпатии, но я полюбила ее всей душой. Гораздо сильнее, чем любила собственных родителей. Оливия презирала телячьи нежности, но была доброй и преданной. Она служила нам опорой, а для меня стала своего рода ангелом-хранителем. Все понятия о чести я получила от нее. Потом я встретила Марджори Луцкую, эксцентричную девчонку из Адской кухни, чьи родители, еврейские эмигранты из Польши, торговали тряпьем. Вот уж не думала, что мы подружимся. Но Марджори стала мне не просто другом и деловым партнером — она стала мне сестрой, которой у меня никогда не было. Я любила ее всем сердцем, Анджела. Готова была пойти ради нее на все, как и она ради меня. Потом появился Натан, сын Марджори, слабый, болезненный мальчик, который, казалось, страдал аллергией на саму жизнь. Он был ребенком Марджори, но и моим ребенком тоже. Если бы планы родителей на мою жизнь осуществились, я бы и сама стала матерью и нарожала бы им рослых и крепких будущих промышленников, превосходных наездников. Но вместо них мне достался Натан, чему я только рада. Я выбрала его, а он выбрал меня. И его я любила. Эти люди, вроде бы такие непохожие и появившиеся в моей жизни почти случайно, и стали мне семьей. Настоящей семьей, Анджела. Я говорю о них, потому что хочу объяснить тебе: в последующие несколько лет я любила твоего отца так же сильно, как и каждого из них. Поверь, в моем сердце нет более высокой похвалы для человека. Фрэнк стал мне близок, как и вся моя странная, прекрасная, неповторимая, случайная и самая настоящая семья. Такая любовь, какая была у нас с Фрэнком, подобна бездонному колодцу с отвесными стенами. Упадешь туда — и уже не выберешься. В последующие годы твой отец несколько раз в неделю звонил мне поздним вечером и спрашивал: — Хочешь погулять? У меня бессонница.