— Я слышал, Молодой король Архона потерял не только сестру, но и супругу. Бедняжка скончалась родами вместе с ребенком, к сожалению. — Да благословит ее Нандана, Царица упокоения, — вежливо отозвалась жрица, ощутив как никогда полную грудь воздуха — и сил. * * * Берад сбился с ног, выискивая Шиаду по всему замку, да еще с таким видом, будто совсем не обременен ее отсутствием и вообще не ее ищет. Даже то, что Ладомар обставил его, выдав дочь, которую обещал Кэю, за Тройда, не злило его так сильно. Он спрашивал явившегося Таланара, Элайну, Ронелиха, Растага, даже Тройда и Нироха терзал вопросами. Но Шиады нигде не было, и Берад вконец извелся. Наконец, к нему подбежал один из мальчишек-слуг и передал, что герцогиня Лигар просит его встретиться с ней на холме за крепостной стеной. Миледи также сказала, поведал мальчик, что лорд герцог может взять любое количество охраны, если сомневается, не западня ли это Лорена Ладомара (тараторил мальчишка слово в слово), но поговорить им будет лучше все-таки наедине. Берад, в сердцах прокляв жену сто раз, потом списав все на расшатанные нервы измученной матери, все же последовал за мальчонкой, кликнув по дороге Ганселера, которого на этот раз пожелал взять с собой. Шиаду он увидел заодаль. Одинокая фигура на холме в черном не то платье, не то плаще, и почему-то с какой-то клюкой. — Шиада, — махнув мальчишке и Ганселеру ждать позади, Берад спешился (пришлось воспользоваться лошадьми, иначе дорога заняла бы не один час) и решительно направился к жене, из которой давным-давно пора было выбить всю дурь. Мальчишка тут же поспешил вернуться, не его это дело. А Ганселер поймал поводья кобылицы господина и теперь придерживал. — Что опять происходит? Она обернулась, и Берад, поймав за руку, с силой встряхнул. — Разве я не говорил, чтобы ты не смела позорить меня? Почему всякий раз, когда мы оказываемся в столице, ты ведешь себя, как последняя шлюха? Милостивый Боже. Ганселер, кидай ее поперек лошади и вези домой, раз ей так претит столица. Клянусь, отныне если хоть раз ты покинешь родовой замок Лигар, я отрублю тебе руку. — Не вмешивай в это Ганселера, — произнесла жрица тихо. — Тогда объясни, что стряслось на этот раз? Опять Агравейн? Или предзнаменование Богини? Что, Шиада? — Ты знаешь, что, Берад. Пришло время сказать тебе спасибо. — Я не поним… — Ты все прекрасно понимаешь. Ганселер, — обратилась женщина, — не подождешь чуть подальше? Нам стоит поговорить наедине. — Сожалею, миледи, — отозвался Ганселер тоном, по которому даже Берад понял, что тот и впрямь сожалеет. — Но я своими глазами видел, как вы обездвижили человека на добрые полчаса, не сделав ничего. Мне следует держаться поближе к лорду. Шиада кивнула, принимая их выбор. — Мы и поговорим наедине. В замке, — заорал Берад со всей злобой усталого и замученного человека. И вдруг замер, ощутив, как по позвонку пополз ледяной пот. Откуда бы? Берад не отводил взор от лица Шиады, которое, преображаясь, менялось до неизвестных прежде выражений. — Ты не заставишь меня делать то, чего я не хочу, Берад. Мы можем поговорить сейчас, потому что другой возможности у нас не будет. Берад поджал губы. Посмотрел в любимые и истерзавшие его чернильные глаза. Она серьезно? — Что произошло? — спросил он женщину. — То, чего нельзя было избежать. Ты же знаешь, что такое долг. — Какой еще долг? — взмолился Берад, едва не валясь на колени от усталости. — Долг перед культом, который я выбрала на заре лет. — Но ведь я принял тебя со всем твоим культом. Господи, Шиада, — в отчаянии взревел Берад. — Разве я не выделил комнату тебе для святилища, чтобы ты могла совершать свои ритуалы? Разве не выбрал тебя от того, что принял твой дар видеть будущее? Разве не смирился с твоей бесцеремонной привычкой лезть к другим в головы или с твоим кошмарным талантом отбрасывать туманы движением руки? Или в моем замке тебе не говорили благодарности за целительское мастерство и за талант из ничего разжигать костер в стуженые зимы, когда не хватало дров? Разве я не превратил, против воли отца, свой дом в рассадник старой религии, в конце концов? Закончив, он тяжело дышал и смотрел в упор, обиженный несправедливостью, с разбитым сердцем и мечтами. Ну неужели она уйдет вот так просто? Будто ничего не было? Будто вместе они не похоронили дитя? Шиада подошла к мужу вплотную, положила руку на щеку и посмотрела в глаза, принимая на свою совесть вес мужской горечи и боли — от такой безвременной и двукратной потери. Он, конечно, все понял. Порой он понимал очень быстро. — Берад, милый, я не умею из ничего разжигать костры или призывать дождь. Я не умею видеть будущее или прошлое, не умею отбрасывать туманы движением руки, не могу, как сказал ты, Ганселер, обездвижить человека на добрые полчаса, и тем более, я не могу читать чужие мысли. — Ты теперь издеваешься? — зло усмехнулся Берад, отбросив с лица женскую руку. Шиада не стушевалась. — Все, что мне дано — это знать, что пространство и время лишь иллюзия. И зная это, я могу преображать их. — Шиа… — Я не разжигаю костры, Берад. Я делаю так, что условия, в которых никак не может разгореться пламя, сменяются условиями, в которых огню есть место. Я не могу заставить небеса изливать воду — я всего лишь могу взять дождь там, где он есть и через завесы миров перенести, куда нужно. Поэтому нам всегда говорили, что закрыть завесу в одном месте и открыть в другом — не трудно, но трудно понять, когда это можно сделать, а когда нет. Что, если дождь, который я призову, должен был спасти деревню от засухи или затушить лесной пожар? Что, если костер, который я развела для себя, должен был согреть обездоленную семью на далеком севере? Скольких я обреку на смерть, решив неверно? Ведь мне не дано знать, где именно истончится завеса между мирами и откуда придет ливень или огонь. — Шиада, — позвал Берад. Все это — слишком много слов, и слишком много того, о чем он не готов думать сейчас. Но жрицу было не остановить. — Как мне не дано знать будущее, — продолжила Шиада. — Госпожа, лет шесть назад и лорд, и я были свидетелями… — Ганселер, это не будущее. Это последствия выбора, который могу сделать я или кто-нибудь другой. Я могу посадить неизведанное зерно и отправить часть себя туда, где станет ясно, какое дерево из него вырастет. Но что, если зерно посажено без моего ведома или если торговец, у которого я купила зерно, сказал мне, что это яблоня, а на деле — ива? Что я смогу изменить, когда посажу это якобы яблочное семя в саду и буду ждать урожай? Сколько в будущее ни смотри, его не изменить, когда поступок уже совершен. То же самое в прошлом: я могу лишь узнать, но не изменить. Я не могу слышать, о чем ты думаешь, но могу отослать часть себя в то измерение, где мысль это и есть единственное возможное слово, и только так я могу понять, что происходит в другой голове. Праматерь, Берад. Шиада всплеснула рукой и заходила из стороны в сторону, опираясь на подаренный посох так, будто делала это всю жизнь. — Вы же оба знаете эти безумные легенды, будто Ангорат находится в Летнем море и только посвященные знают дорогу. Но разве ты, Берад, в молодости не переплывал Летнее море? Берад только молча кивнул. — И там ничего нет, не так ли? — Так, — признал мужчина. — В Летнем море нет ни одного острова — это все знают, как и то, что для моря оно слишком уж маленькое, и чаще его зовут озером. И ты ведь давно уже знаешь правильный ответ? — Шиада сама кивнула головой. — Правильно, Ангорат находится не в Этане. Его нет в Этане, он за нашим миром, и чтобы попасть в него нужно всего лишь на мгновение истончить завесу. Это можно сделать где угодно, но в Летнем море это сделать легче всего, потому что Тандарионы и племена из Ургатских степей тысячелетиями верили, что проход именно там и тысячелетиями для посещения острова отверзали завесу у Часовых. Там она истерлась, как истирается любая ткань. Видишь, как все просто? — Это ни черта не просто, — шепнул Берад, растерянный окончательно. — Мы ведь сами видели, как вы заставили замереть ту жрицу. — А Сайдр, — признался Берад, — тот тип, твой знакомец, однажды заставил замереть меня. — Никто из нас не может изменить природу человека или заставить его замереть. Но время — не природа человека, это иллюзия, и я могу остановить его вокруг человека, не давая ему пошевелиться. Хотя человек продолжает думать и чувствовать. Наблюдая за мужчинами, жрица тоже сникла: — Вот вся моя сила, и другой у меня никогда не было. — Ведь если бы ты была властна над людьми, — наконец, уловил Берад, — наша дочь… Шиада сглотнула, отведя заблестевшие глаза. Да, будь у нее власть над человеком, Тайрис сейчас стояла бы рядом, рука в руке. — Наше время закончилось, Берад, — сказала жрица вслух. — И это было хорошее время. Поэтому я говорю тебе спасибо. Как и тебе, Ганселер. — Да зачем ты вообще жила со мной? — лицо Берада перечеркнуло ладонью ненависти. — Потому что никто другой не был бы ко мне так заботлив, а вернуться на священный остров я не могла, — честно отозвалась женщина. — Поэтому — спасибо. — На черта мне твое спасибо? — крикнул Берад, срываясь. Подлетел, ударил, встряс. — Ты прав, тебе оно ни к чему, — ответила жрица, приходя в себя от звона в ушах. — Поэтому, если ты захочешь, я сотру себя из твоей памяти и памяти твоих людей. Тайрис, — жрица вздохнула, — больше нет, и ничто не напомнит обо мне. Но я не могу сделать это без твоего согласия. — А к чему оно тебе? — разошелся Берад. Всплеснул руками, отстранился от жены, как от чумной. — Сколько раз ты спрашивала согласия, перед тем как залезть мне в голову? И к чему ты вообще спрашиваешь теперь? Могла бы все сделать, как хочешь сто раз, разве нет? Откуда я знаю, что ты и так этого не делала? Откуда я знаю, что Тайрис, которую я помню, не плод моей измученной фантазии, навеянной твоими демонами? Что ты сделала со мной, Шиада? Берад схватился за голову. Шиада сжала дрожащие губы. Под столь же дрожащими ресницами влажнели красивые черные глаза. Жрица набрала полную грудь воздуха — и Берад понял, что его опять настигло омерзительное чувство полной бездвижности. — Не смей, ведьма, — заорал он. Шиада подошла очень близко. — Расколдуй меня немедленно, — и надолго приложилась к губам Берада. Потом отступила на шаг и широко раскрыла глаза. — Тебе, — она облизнулась, — не нужно меня прощать. И не нужно даже пытаться, Берад Лигар. Она сделала шаг назад, потом еще и еще. А потом развернулась спиной, накинув черный капюшон плаща, и, опираясь на посох, побрела вперед, в неизведанный сумрак. Одна. Без всего и всех. Хотя заклятие пало вместе с поцелуем, Берад так и не мог пошевелиться, наблюдая, как в закатных лучах удаляется одинокая фигура. — Кажется, — хрипло шепнул герцог, — она все же наколдовала дождь. — Разве? — переспросил Ганселер, поглядев в небо. — Я не вижу туч, да и сухо как — то. Милорд? Милорд коротко всхлипнул и быстро, рваным жестом стер с лица слезы обиды. Обдуваемая ветрами фигура на вершине холма не сбивалась и все шла. Но вот случился какой-то странный шаг, и еще один — будто женщина повисла над воздухом или ее ноги стали невидимы. Потом в воздухе растворились туловище и плечи. Хотя мгновением раньше жрица была не так уж далеко (Берад мог поклясться, что с легкостью подстрелил бы ее из лука даже в подпитии), ее вдруг стало не видно. И Берад понял, что вот теперь жрица исчезла вовсе.