— Разве не разумнее, — севшим голосом спросила девушка, — встретиться поздним вечером или даже после полуночи? Гистасп мотнул головой: — Нам вообще не разумно видеться вне тренировок, танин. К тому же, если речь идет о чертоге вашей сестры. Тану Яввуз имеет совершенно неконтролируемый распорядок дня. Она способна обходиться без сна или еды долгое время, может лечь спать за час до рассвета, а с рассветом уже заняться делами, и даже оруженосца Лигдама спрашивать бесполезно, — Иттая озлилась в душе: с какой стати он так много знает о Бану? — Поэтому единственное, что нам остается, — продолжал Гистасп, — надеяться, что в отсутствии военного положения тану, закончив ночные тренировки, мирно пойдет отдыхать. Иттая смотрела, как зачарованная темным колдовством: почему этот альбинос говорит о танше с такой теплотой в голосе? — Может, тогда лучше во время ее упражнений? Пока она будет занята… Гистасп самодовольно и откровенно хмыкнул, и Иттая примолкла. — Нет, — просто отозвался генерал, — не лучше. Иттая сглотнула, облизнула губы, по которым тут же скользнул всполох холодного ветра. — Вы хорошо знаете мою сестру. Гистасп, по-прежнему ухмыляясь, распрямился и степенно кивнул. — Насколько это возможно. Лицо Гистаспа приняло умиротворенное выражение, какое бывает на лице торговца, вернувшегося из долгого-долгого странствия, наконец, в родные стены — с их семейным уютом и запахом домашней горячей пищи. Иттая собралась с духом и, выдохнув на короткое мгновение страх, спросила в лоб: — У вас… вы испытываете чувства к моей сестре? — заявила громче, чем планировала. Гистасп, посмотревший, было, куда-то перед собой, опять скосил взгляд на молодую госпожу: — Да, — ответил он. Иттая почти незаметно вздрогнула. — Одно-единственное чувство. Иттая попятилась. — Глубокое и искреннее. Девушка, уже не таясь, уставилась на одухотворенного мужчину круглыми глазищами и, дабы удержать судорожный вскрик, обвинение, вопрос или еще что-нибудь (Иттая совсем не могла поручиться за себя сейчас), прижала ладонь к губам. Гистасп поглядел с откровенным весельем. Да, не Бану. Но именно поэтому с ней легче иметь дело. Он чуть приблизился к Иттае и доверительно поведал: — Имя ему — преданность. И, не дожидаясь, пока шатенка ляпнет еще что-то, альбинос простился: — Буду ждать вас завтра в пять часов за оружейной. Не опаздывайте. Иттая смотрела в удаляющуюся спину еще несколько секунд, размышляя о том, что по мнению Бану военное положение никто не отменил, и битвы только предстоят. А потом девушка глубоко вздохнула, отбросила грусть и прижала к груди ладонь, из которой октябрьский ветер сдувал отголоски чужого тепла. * * * Весь день Иттая ходила сама не своя: переживая из-за предстоящей встречи с Гистаспом, она старалась всячески подготовиться и предложить наиболее продуманный план действий разведки под ее началом (опыта в которой не имела вовсе), учесть все детали, предусмотреть риск. Кажется, Гистаспу нравились смышленые женщины. Но вместе с тем, не следовало забывать, что генерал все-таки мужчина, и являться неряшливой нельзя ни в коему случае — Иттая перемерила все платья дважды. К закату девица извелась до того, что ходила теперь прямая и скованная, как топор. Говорила сбивчиво и оглядывалась в откровенной панике. Тал, близнец Иттаи, рослый шатен с абсолютно черными глазами, завидев сестру в таком затравленном состоянии, забеспокоился и собственноручно отвел Иттаю отдыхать, пообещав перед уходом ничего не говорить матери и отцу. К чему им тревожиться, настаивала девушка. Тал чмокнул Иттаю куда-то в челку и ушел, наказав заснуть пораньше. Но едва за ним закрылась дверь, девушка выпрямилась на кровати: как тут уснешь. А если и уснешь — вдруг проспишь? Ни в коем случае нельзя опаздывать. Пусть лучше она завтра скажется больной, но до рассвета нужно досидеть без сна. Иначе… иначе Гистасп никогда больше не взглянет в ее сторону. Будучи правой рукой кузины-госпожи, генерал многому у нее обучился, в особенности — не давать людям второго шанса. Так что… Сердце Иттаи упало: да он и прежде-то не особо на нее смотрел. Весь его мир сосредоточен на одной Бану и ее делах. И то, что он проводит время с ней, Иттаей, — не более, чем желание безукоризненно выполнить приказ. Девушка закусила губу: Бану, конечно, хорошая, но чересчур жадная. Зачем ей еще и Гистасп? У них же явно ничего не может быть. И у нее, Иттаи, с генералом тоже ничего не получится. Хотя, не просто же так альбинос позвал ее встретиться тайно от Бансабиры. * * * Когда Бансабира вернулась в покой за полчаса до рассвета после ночных упражнений, идея, которая прежде казалась проявлением паники, превратилась в осознание необходимости. Лигдам помог госпоже наскоро принять ванну и переодеться. — Можешь идти, — поспешно отослала оруженосца спать. Едва закрылась дверь, женщина накинула теплый халат до полу, затянула тесемки, выпростала отросшие влажные волосы, взяла со стола лампу, мешочек с разноцветными камешками и выскользнула в коридор. На втором этаже западного крыла чертога Бансабира расселила охрану. Места здесь хватало, но как бы ни разросся отряд телохранителей, кров в самом чертоге уготован только тем, кто с ней прошел Бойню. Женщина вошла без стука, почти неслышно затворила дверь. — Вал, — позвала Бансабира. — Тану? — тот подобрался мгновенно. В личной охране Матери лагерей нельзя просыпаться со второго оклика. Вал принялся подбираться на постели, но Бансабира остановила мягким жестом. — Не суетись, — прошла внутрь, поставила лампу на прикроватный столик. Комната была маленькая, но Вал с самого возвращения танши в чертог занимал ее один. Всем было ясно, что этот парень знает больше остальных и ответственен за что-то, помимо охраны. В нос Бану ударил острый сивушный запах. Женщина поморщилась: — Пил вечером, что ли? Вал, расслабленный позволением танши, просыпался неспешно. Выбрался из-под одеяла, огляделся, чтобы накинуть поверх голого торса. Бану махнула рукой: мол, брось, что я там в походе не разглядела? — Да, госпожа, простите, — скинул ноги с постели и быстрыми движениями попытался разгладить смявшиеся во сне штаны. Эффекта не дало. — Раду вчера проспорил Дану дюжину пинт эля. Здорово нахлестались. Извините, — еще раз протянул мужчина. Бану оглядела его оценивающе и немного брезгливо — сугубо в воспитательных целях. Право, милые мальчишки. — И о чем спорили? — тану расположилась на стуле возле тумбы и спросила без особого интереса. Вал затушевался, отведя глаза и почесав затылок. — Э… да как сказать… — Интригующее начало, — бесцветно отозвалась госпожа. Вал облизнулся, потер подбородок, подбирая слова. — Словом, спорили о том, что будет, если напоить элем коня: начнет он неугомонно ржать и бегать или сразу завалится. Бансабира впервые в подобной ситуации подумала, что, наверное, спит. — Ч… чего? Вал счел, что повторять смысла нет. И так ясно. Бану просто схватилась за живот и беззвучно согнулась пополам, сотрясаясь от молчаливого хохота всем телом. — Вс… Все… Всесильная. Ох. Ах-ха-ха. Вал… Серьезно? Мужчина улыбался, но с ответами не лез. — Погоди-ка, — вдруг угомонилась танша. — То есть они действительно проверяли, что будет с конем? Рисковали порядком на конюшне? Здоровьем животного? Да? — Не уточнял, — Вал быстро сориентировался и ответил очень уклончиво. — Меня сграбастали пить уже по дороге в кабак. Бану прощупала подчиненного взглядом прищуренных глаз. Наверняка врет, но по лицу ничегошеньки не скажешь. Берет удар на себя, дурень. Ладно, если все обошлось, Бансабира сделает вид, что все в порядке. Она театрально вздохнула: — Похоже, Раду готов спорить с кем угодно и по какому угодно поводу просто для того, чтобы спорить. Вал ухмыльнулся: да, есть доля правды. Все время с кем-то соперничает. — Или выпить, — поддакнул телохранитель. — Того же эля, которым поили коня? — уточнила танша. Вал молча пожал плечами.