Это был просто вопрос времени – когда же тропики все-таки прикончат его. Ему удалось выжить после того смертельного укуса. Летающий крокодил! Жук-арахис! Как обидно было бы погибнуть от челюстей бабочки с таким комическим названием! Он выстоял. Выжил одной только силой духа. Но это была всего лишь единичная победа. Чем закончится следующая битва? А ведь она уже началась. Еще страшнее прежнего. Эпидемия. На их маленький отряд спустился гнев индейских богов. По крайней мере, так думали сами индианки. Семен, блестящий выпускник факультета политологии, в совершенстве владевший четырьмя языками, научился понимать несложный диалект яномамо, пока ждал возвращения Мелиссы Карловны и ее антрепренера Гавриила с ежедневных гастролей. Томительные часы «за кулисами», в каноэ, Столыпин коротал однообразно: прислушивался к резким возгласам индианок, ловивших рыбу на обед, и изучал поразительные тропические растения, которые до сих пор видел только на картинках в Интерсетке или в оранжерее. Подумать только, а ведь когда-то он больше всего на свете любил Императорский ботанический сад на Аптекарской набережной. Проводил там все выходные. Дурак. Лучше бы забрался в морозильник и сидел там, впитывал холод на будущее. Нынешнюю жару уже не было сил выносить. Три дня назад их спасение из испанского плена закончилось неожиданно. Дождавшись наступления темноты, индианки под руководством Кармен набросились на Гавриила и Мелиссу Карловну и связали их лианами. Яномамо обвинили руководителей турпоездки в обмане. Женщинам не понравилось сидеть в бараке, раны от домашних побоев у них подзажили и беглянки осознали, что скучают по своим законным супругам. Не так уж наши мужчины и плохи, говорили между собой смутьянки. Бьют – значит, любят. Начали даже хвастаться, у кого повреждения тяжелее. Чем серьезнее травма – тем серьезней любовь. Словом, яномамо решили вернуться домой. Попросили Кармен помочь. Бразильянка, которую Семен, очевидно, глубоко оскорбил своим отказом, согласилась. Однако у нее был свой Кодекс чести. Связывать Столыпина Кармен не разрешила. Она все еще была благодарна ему за спасение в Ла-Гуайре. К тому же безвольный, вечно напуганный Семен не представлял для бунтарок никакой опасности. Мятежницы планировали стартовать обратно, как только рассветет. Но утром Дети Луны проснулись насквозь больными. Легкая простуда, заставившая Карлоса чихнуть пару раз, уложила яномамо на дно каноэ с температурой и страшным кашлем. Мировая история повторялась. Испанская инфлюэнца достала свои старые болотные сапоги, отлично сохранившиеся с шестнадцатого века, и пошла гулять по джунглям Южной Америки. Индианки, привыкшие к летающим и плавающим крокодилам, оказались беззащитны перед крошечными бактериями простенькой европейской инфекции. И что хуже всего – яномамо были уверены, что боги наказывают их за побег из родной деревни. Побег, отягощенный кражей священного камня Куэка. Они кашляли и молились, молились и кашляли, просили пощады у Луны ночью, а днем забывались тяжелой болезненной дремой. Вирус не пощадил и Кармен. Ее иммунитет рухнул вместе с надеждой на ответные чувства Столыпина. Страстная бразильянка просто не могла пережить равнодушие любимого мужчины. Как говорит мамуля, «если нервная система нежная, заболеть немудрено». Мамочка, милая мамочка… Как же она там одна, без него? Семен думал о мамуле постоянно. Огромных трудов ему стоило не говорить о ней каждую минуту. Алису он тоже помнил, но как-то размыто, неотчетливо. Весь их стремительный лондонский роман, закончившийся спонтанной помолвкой, казался ему теперь чем-то не совсем реальным. Как будто бы он сходил в синематограф и увидел там чудесную, пронзительную мелодраму под условным названием «Апрель в Блумсбери». Они гуляли по Британскому музею, смотрели Микеланджело и Рембрандта, а Семен рассказывал Алисе о том, как искал себя: учился сперва на рекламщика, понял, что не его, перевелся на факультет политологии, пришел на стажировку в Зимний дворец, да так там и остался – Николай Константинович, бывший тогда императором, совершенно неожиданно взял его на службу. Государю ужасно надоел прежний обер-камергер, властный педант, приверженец традиций, который заставлял начальника участвовать в куче статусных мероприятий, которые Николай Константинович терпеть не мог, и не пускал его в Императорский гараж собирать «Фодиатор», который Николай Константинович обожал. В конце концов император стукнул кулаком по столу, что позволял себе крайне редко – да, пожалуй, никогда, – и заявил, что лучше он будет работать с первым попавшимся практикантом, чем с таким замшелым занудой. К счастью, первым государю в коридоре попался как раз Семен. Алиса смеялась до слез, а потом они купили в киоске фиш-энд-чипс и ели их на скамейке в Рассел-сквере. Рыба в Лондоне была изумительной. Рыба в Венесуэле – отвратительной. Но еще более гнусными на вкус оказались местные улитки, которые составляли теперь основной рацион экспедиции. Ловить рыбу было некому – индианки болели. Так что приходилось выбирать между прыгучими жабами-гигантами, наводившими ужас одним своим монструозным видом, и тихими спокойными улитками, которые прилеплялись к корням мангровых деревьев и терпеливо ждали, пока их найдут и проглотят просто так, без соли и хлеба, потому что про ржаную муку в Венесуэле никто слыхом не слыхивал. Возможно, в составе супа склизкие брюхоногие были бы еще ничего, но разводить костры тут было негде – повсюду либо вода, либо жидкий ил. Разумеется, Семен при первой возможности освободил Мелиссу Карловну и Гавриила. Мятежницы-индианки валялись с горячкой и не осознавали происходящее, а значит, никто не мог помешать руководителям неудавшейся экспедиции уплыть восвояси. Однако они решили остаться. Столичные жители были слишком хрупкими (особенно Столыпин) и избалованными (снова Столыпин), чтобы без посторонней помощи дотащить камни до места назначения. Возвращаться не выполнив миссию было стыдно. Мамочка будет очень разочарована, чувствовал Семен, хоть и обрадуется сыну. А уж Алиса точно после этого разорвет с ним помолвку. Кому нужен герой, проваливший задание мирового масштаба? Даже если этот герой выжил после смертельного укуса ядовитой бабочки? А потому Столыпин и его друзья продолжали сидеть в «проклятой жиже», как называла мангровое болото Мелисса Карловна. Каждое мгновение Семен ждал, что заразится от индианок какой-нибудь жуткой мутацией бронхита. И умрет прямо здесь, под чужим мокрым небом. Этим-то двоим, экс-премьеру и креативному директору, все было нипочем, без конца хохотали друг с дружкой, перешучивались, перемигивались, вообще не беспокоились, что могут заболеть! Вот что бывает, если у людей совсем нет фантазии! Легкомысленные, безответственные шалопаи, ругал их про себя Столыпин. А как они себя повели, когда Семен оказался на грани жизни и смерти после того памятного укуса? Полное безразличие! Видимо, некоторые индивиды просто не способны представить себе все последствия различных болезней, которые могут приключиться с человеком в джунглях. У самого Семена, в отличие от его безрассудных товарищей, с воображением все было нормально. Поэтому он не мог себе позволить завалиться на сиесту после очередного противного улиточного обеда. Нет, он брел среди фантасмагорического буйства орхидей и сердился на них. – «В бассейне Ориноко насчитывается до семисот видов орхидей», – бормотал он под нос отрывок из старой энциклопедии «Цветы для царицы», выученной в детстве наизусть. Под ногами хлюпала грязная каша, в которую превратилась местная почва после обильных дождей. Вокруг высились гладкие и шершавые, толстые и тонкие стволы деревьев, все до единого оплетенные разноцветными, немыслимыми, великолепными эпифитами. Орхидеи здесь росли пучками, гроздьями, букетами, гирляндами, полянами и гнездами. Семен словно оказался во сне художника-импрессиониста, махнувшего пол-бутылки абсента и закусившего галлюциногенными грибами. – «Нигде больше вы найдете такого богатства форм и красок», – бубнил он, просто чтобы не сойти с ума, – «во влажных тропических лесах императрица цветочного мира чувствует себя лучше всего. Неудивительно, что бледно-лиловая орхидея стала национальным цветком страны». Лучше бы ромашка или полынь были символами Венесуэлы. Как жаль, что тут они не растут. От этих сумасшедших фаленопсисов и каттлей никакого проку для будущего больного. Столыпин откинул с лица особенно навязчивую гроздь – необычайно эффектную, синюю в белую крапинку, – и остановился перевести дух. Цветы, цветы, цветы. Вокруг одни бесполезные орхидеи. А Семен поставил себе задачу найти какое-нибудь лекарственное растение. Не стоит недооценивать значение профилактики. – Позвольте, а это что? В первый момент Столыпин испугался, что он уже заразился от индианок, потому что иначе как высокой температурой нельзя было объяснить явившееся ему видение. В нескольких метрах от него росла ольха. На ней сидел снегирь. С красной грудкой. Скажите на милость, ну откуда в жарких гнилых тропиках могла бы взяться наша среднерусская ольха? Да еще и со снегирем на ветке? Семен крадучись подошел поближе. Нет, не мираж. Снегирь был самым настоящим. Зимним, северным. Но что он тут делал, было совершенно непонятно. А вот дерево оказалось совсем не ольхой, а хиной. Издали хинное дерево смахивало на ольху. Однако листья у хины были блестящими и розоватыми. А самое главное – целебными. – Мы спасены, – прошептал Столыпин, интуитивно прикасаясь к шраму от укуса летающего крокодила. Шрам этот всегда теперь будет напоминать ему о том, что он счастливчик, неуязвимый и избранный. – Я не умру. Он бросился собирать крупные кожистые листья, напугал снегиря, тот упорхнул восвояси. Столыпин нарвал целую кучу лечебных листьев, потом понял, что их некуда складывать. Снял рубашку от Лидваля, в которой когда-то представлял интересы монарха на заседаниях парламента. Расстелил на мокрой земле, набросал листья туда. Связал в плотный, тяжелый узел, взвалил на плечо и потащил обратно, в свой плавучий лазарет. Следующие несколько дней прошли в огромных хлопотах. Самым трудным было высушить хинные листья. Дожди шли почти без перерыва. Но и тут Семену повезло – рядом с их стоянкой нашлось редкое дерево чапарро. Наверное, этот счастливчик Столыпин и правда был избранным. Огнеупорная кора чапарро стала отличной площадкой для разведения костра прямо на дне командирского каноэ. Над лодкой Семен с Гавриилом натянули навес из своих рубашек. Наконец-то можно было готовить! Суп варили на всех, и на Кармен, и на индианок – во время болезни нет ничего лучше горяченького бульона, даже если он и из улиток. Над дымом от костра сушили хинные листья. А потом катали из них лечебные сигары. Семен взял Мелиссу Карловну и они вдвоем ходили по индейским каноэ и заставляли пациенток вдыхать хинный дым. Мелисса Карловна показывала больным, как правильно курить, а Семен читал им познавательную лекцию про ингаляции и местные антибиотики. Впрочем, язык яномамо был весьма беден на различные медицинские термины, так что Столыпину приходилось ограничиваться фразами вроде «дым – это хорошо» и «курительные палочки – дар богов», однако эффект от лечения говорил сам за себя. Спустя неделю индианки начали поправляться. Даже Кармен понемногу приходила в себя, хотя по-прежнему не желала разговаривать со Столыпиным. Как-то раз, в самом конце августа, Семен сидел у костра под навесом, дышал антисептическим дымом, исходящим от связок розовых листьев, и рассказывал Гавриилу, которому все было интересно, про первооткрывателя хины Бернабе Кобо – члена могущественного Ордена Иезуитов и гражданина Великой Испанской империи. Как вдруг к их каноэ подошла целая делегация женщин яномамо – человек десять. Кармен среди них не было. Она все еще дулась в самой дальней лодке. По невыразительным лицам индианок трудно было понять их намерения. Гавриил напрягся: – Эге-гей, девочки, в чем проблема? Не успели выздороветь, как опять взыграло ретивое? Жизнь не мила, если кому-нибудь кляп в рот не сунули? Что за кровожадный народец, Семаргл их покарай! Так, Мелисса, передай-ка мне вон ту палку. Я из нее факел сооружу. Смертоносный. На этот раз они так просто нас не возьмут! – Габи, если бы они хотели на нас напасть, они бы уже сто раз это сделали, пока ты тут разглагольствовал, – усмехнулась Мелисса Карловна. – К тому же эта палка – из чапарро. Она жаростойкая. – От моего пламенного сердца что угодно вспыхнет, – самоуверенно заявил Гавриил. – Тебя же вот зажег. А ты была жаропрочная, как чугунная сковорода. И ледяная, как чугунная сковорода, которую тысячу лет хранили в вечной мерзлоте. А сейчас огонь любви тебя буквально пожирает изнутри. Я прав? Мелисса Карловна расхохоталась так искренне, как никогда не смеялась в Зимнем дворце. Столыпину было приятно видеть ее в таком хорошем расположении духа. – О Майн Готт, Габи, мы же договорились с тобой перенести эти обсуждения в менее людное место! Решили ведь отложить всякие любовные штучки до завершения миссии. Не позорь меня перед коллективом, Габриэль! Думаю, что девушки пришли принести мне свои извинения. Я же их духовный лидер! Возглавляю их борьбу против мужчин! А ты тут лезешь со своей любовью. Отстань. Не порти мне имидж сильной и свободной женщины. Сейчас мои клиентки скажут, что одумались и готовы вновь идти за мной куда угодно. От толпы отделилась старшая индианка, с длинной зеленой веткой бамбука в носу. Нос был все еще красным и воспаленным от насморка, бамбук наверняка причинял индианке страшную боль, однако женщина, очевидно, не собиралась жертвовать красотой ради здоровья. Индианка отвесила поясной поклон президиуму в каноэ и залопотала что-то на своем смешном языке. – Ну что, Сеня? – спросила Мелисса Карловна. – Все, как я и говорила? Они за мной в огонь и воду? И к устью Апуре с магнитами под мышкой? – Не совсем, – растерянно отозвался Столыпин. – Они действительно готовы продолжить путь к Ориноко. Но не под вашим руководством, Мелисса Карловна. Они считают, что вы довели их до беды, и отныне будут покоряться только мужчинам. Гавриил кивнул: – Понимаю. Что ж, я готов возглавить этот девчачий батальон! Семен почувствовал, что краснеет, нерешительно взъерошил белые кудри, отросшие за последние месяцы до самых плеч, но все-таки продолжил: – Вы не поверите, друзья, но эти сударыни назначили меня своим предводителем. Говорят, я подарил им новый воздух, а то старым они не могли дышать. Похоже… Похоже, они считают меня богом. И Столыпин смущенно улыбнулся. * * * 2 сентября Российская империя. Холм Кропоткина между Долиной вулканов и озером Байкал Николай Огонь. Огонь был повсюду. Пузырился в алых разломах свежей лавы. Вспыхивал искрами на верхушках черных деревьев. Прятался в обугленных остовах изб, среди полуразрушенных печей, узнавших пламя гораздо более жестокое, чем то, что мирно трудилось в уютном домашнем очаге. Зеленая, полная свежести и мягкой прохлады долина превратилась в темную пустыню, пышущую жаром и враждебностью. Николай Константинович словно оказался на чужой планете – агрессивной, не желающей признавать право человека на жизнь. Но Николаю Константиновичу этот пейзаж ужасно нравился. Лава была для него просто подарком Перуна, в которого он не верил. Руководитель экспедиции порылся в кармане своей клетчатой набедренной повязки. Софи смастерила ему этот пещерный наряд из старой рубахи Алексея. Духотища здесь стояла такая, что мужчины ходили в одних шортах, переделанных из штанов. Один только Николай Константинович был вынужден носить неудобный театральный реквизит. Когда выдаешь себя за верховного славянского бога, приходится идти на некоторые имиджевые жертвы. К большому сожалению экс-императора, сармовчане представляли себе Перуна именно таким – в легкомысленной юбочке, прелестном варианте для любого бога на каждый день. Николай Константинович вытащил из кармана истрепанный листок. Когда-то государь не расставался с фотографией Василисы, но те времена давно прошли. Теперь он носил с собой «Высочайший Указ о назначении г-жи Майер Мелиссы Карловны на должность Главы Правительства Российской Империи», который он сам же и подписывал пару лет назад. На документе также красовался росчерк самой Мелиссы: «С Указом ознакомлена», так что сей правовой акт являлся воплощением высокопоставленной романтики. Экс-император достал карандаш, который по старой студенческой привычке тоже всегда таскал в кармане и принялся за дело. «МЕЛИССЕ КАРЛОВНЕ МАЙЕР. ЛИЧНО В РУКИ. Ненаглядная моя Мелисса! Ненаглядная – потому что не вижу тебя и не знаю, что с тобой и где ты. Но я уверен, что ты не пропадешь даже на Марсе. Очень скучаю по тебе. Нет-нет, я больше не рассчитываю на взаимность. Но ты единственная, к кому может обратиться с просьбой опальный монарх. Я сейчас нахожусь в Долине вулканов, рядом с твоей ветровой дамбой. Жаль, что ее смело огненной лавой. Прекрасное было произведение инженерного искусства. Да, у нас тут много чего произошло за последние месяцы. Возможно, ты слышала, что мы должны были построить в долине большой магнит. Даже привезли сюда вакуумные трамваи из С.-Петербурга. Среди них был тот, в котором я признался тебе в любви, №1193. Этого вагона тоже больше нет. И его не пощадила кипящая магма. К счастью, она пощадила моих друзей и меня самого. Хотя именно мы вулкан Перетолчина и разбудили. Мы – это я, моя дочь Софи, мой будущий зять Алексей, глава Академии наук Блюментрост и инженер-геолог по фамилии Савельев, ты его не знаешь. Извержение случилось 2 недели назад. Магма вырвалась из жерла и разлилась по всей долине, как красная гуашь из опрокинутого стаканчика. Мы едва успели. Прыгнули на лошадей и помчались. Лава преследовала нас по пятам. Обезумевшие лошади неслись, не разбирая дороги. Как повезло, что на нашем пути оказался этот холм в конце долины! Ты наверняка его помнишь – это старый, спящий вулкан Кропоткина. Мы из последних сил вознеслись на вершину холма. Лава бурлила у его подножия, но до нас ей было не добраться. Алексей, помнится, еще сострил: «Разве не прикольно, что один вулкан нас чуть не убил, а другой спас?» – это перед тем, как потерять сознание и свалиться с лошади. Бедняга был истощен. Он практически в одиночку монтировал магнитную стену из вагонов. Увы, плоды его труда сохранились только в нашей памяти. Мы в ужасе наблюдали сверху, как кипящий поток лавы раздвоился у основания нашего холма. Две огненных реки выжгли широкие параллельные полосы в лесу позади Кропоткина и ушли в Байкал. Ты бы слышала это шипение! Участникам ВулканФеста, даже самым отвязным рокерам, такие децибелы и не снились. Тут все сразу заволокло не только дымом, но и паром. Честно говоря, дышать и сейчас, спустя полмесяца, тяжело. Сверху постоянно моросит пепел. Отмыться от копоти невозможно. С озера сильно пахнет рыбным бульоном. Вода на мелководье до сих пор так горяча, что нам на берег выносит вареных осетров и сигов. Без соли и хлеба они совсем невкусные. К тому же приходится конкурировать за рыбу с дикими животными, которые оказались вместе с нами на этом необитаемом острове посреди безбрежной лавы. У нас тут пара бурых медведей, гигантская змея полоз, похожая на питона, и три рыжих лисицы. Они прячутся в кустах возле пляжа и время от времени совершают проворные вылазки к импровизированному фуршетному столику, который ты бы наверняка в шутку назвала «Дары Байкала». Ты не обидишься, если я скажу, что одна лисичка очень напоминает мне тебя? Она так же насмешливо на меня смотрит и так же быстро от меня прячется. Иногда я ей отдаю всю свою рыбу. Но она все равно убегает.