– В таком случае я свободен, я спасен! – Кто приказал арестовать вас? – спросил инспектор. – Господин де Вильфор, – отвечал Дантес. – Снеситесь с ним. – Господина де Вильфора уже нет в Марселе; вот уже год, как он в Тулузе. – Тогда нечему удивляться! – прошептал Дантес. – Моего единственного покровителя здесь нет! – Не имел ли господин де Вильфор каких-либо причин ненавидеть вас? – спросил инспектор. – Никаких; он, напротив, был ко мне очень милостив. – Так я могу доверять тем сведениям, которые он дал о вас или которые он мне сообщит? – Вполне. – Хорошо. Ждите. Дантес упал на колени, поднял руки к небу и стал шептать молитву, в которой молил бога за этого человека, спустившегося к нему в темницу, подобно Спасителю, пришедшему вывести души из ада. Дверь за инспектором затворилась, но надежда, которую он принес, осталась в камере Дантеса. – Угодно вам сейчас просмотреть арестантские списки? – спросил комендант. – Или вы желаете зайти в подземелье к аббату? – Прежде кончим осмотр, – отвечал инспектор. – Если я подымусь наверх, то у меня, быть может, не хватит духу еще раз спуститься. – О, аббат не похож на этого, его сумасшествие веселое, не то что разум его соседа. – А на чем он помешался? – На очень странной мысли: он вообразил себя владельцем несметных сокровищ. В первый год он предложил правительству миллион, если его выпустят, на второй – два миллиона, на третий – три и так далее. Теперь уж он пять лет в тюрьме; он попросит позволения переговорить с вами наедине и предложит вам пять миллионов. – Это в самом деле любопытно, – сказал инспектор. – А как зовут этого миллионера? – Аббат Фариа. – Номер двадцать седьмой! – сказал инспектор. – Да, он здесь. Отоприте, Антуан. Сторож повиновался, и инспектор с любопытством заглянул в подземелье «сумасшедшего аббата», как все называли этого заключенного. Посреди камеры, в кругу, нацарапанном куском известки, отбитой от стены, лежал человек, почти нагой, – платье его превратилось в лохмотья. Он чертил в этом кругу отчетливые геометрические линии и был так же поглощен решением задачи, как Архимед в ту минуту, когда его убил солдат Марцелла. Поэтому он даже не пошевелился при скрипе двери и очнулся только тогда, когда пламя факелов осветило необычным светом влажный пол, на котором он работал. Тут он обернулся и с изумлением посмотрел на многочисленных гостей, спустившихся в его подземелье. Он быстро вскочил, схватил одеяло, лежавшее в ногах его жалкой постели, и поспешно накинул его на себя, чтобы явиться в более пристойном виде перед посетителями. – О чем вы просите? – спросил инспектор, не изменяя своей обычной формулы. – О чем я прошу? – переспросил аббат с удивлением. – Я ни о чем не прошу. – Вы не понимаете меня, – продолжал инспектор, – я прислан правительством для осмотра тюрем и принимаю жалобы заключенных. – А! Это другое дело, – живо воскликнул аббат, – и я надеюсь, мы поймем друг друга. – Вот видите, – сказал комендант, – начинается так, как я вам говорил. – Милостивый государь, – продолжал заключенный, – я аббат Фариа, родился в Риме, двадцать лет был секретарем кардинала Роспильози; меня арестовали, сам не знаю за что, в начале тысяча восемьсот одиннадцатого года, и с тех пор я тщетно требую освобождения от итальянского и французского правительств. – Почему от французского? – спросил комендант. – Потому, что меня схватили в Пьомбино, и я полагаю, что Пьомбино, подобно Милану и Флоренции, стал главным городом какого-нибудь французского департамента. Инспектор и комендант с улыбкой переглянулись. – Ну, дорогой мой, – заметил инспектор, – ваши сведения об Италии не отличаются свежестью. – Они относятся к тому дню, когда меня арестовали, – отвечал аббат Фариа, – а так как в то время его величество император создал Римское королевство для дарованного ему небом сына, то я полагал, что, продолжая пожинать лавры победы, он претворил мечту Макиавелли и Цезаря Борджиа, объединив всю Италию в единое и неделимое государство. – К счастью, – возразил инспектор, – провидение несколько изменило этот грандиозный план, который, видимо, встречает ваше живое сочувствие. – Это единственный способ превратить Италию в сильное, независимое и счастливое государство, – сказал аббат. – Может быть, – отвечал инспектор, – но я пришел сюда не затем, чтобы рассматривать с вами курс итальянской политики, а для того, чтобы спросить у вас, что я и сделал, довольны ли вы помещением и пищей. – Пища здесь такая же, как и во всех тюрьмах, то есть очень плохая, – отвечал аббат, – а помещение, как видите, сырое и нездоровое, но, в общем, довольно приличное для подземной тюрьмы. Дело не в этом, а в чрезвычайно важной тайне, которую я имею сообщить правительству. – Начинается, – сказал комендант на ухо инспектору. – Вот почему я очень рад вас видеть, – продолжал аббат, – хоть вы и помешали мне в очень важном вычислении, которое, если окажется успешным, быть может, изменит всю систему Ньютона. Могу я попросить у вас разрешения поговорить с вами наедине? – Что я вам говорил? – шепнул комендант инспектору. – Вы хорошо знаете своих постояльцев, – отвечал инспектор улыбаясь, затем обратился к аббату: – Я не могу исполнить вашу просьбу. – Однако, если бы речь шла о том, чтобы доставить правительству возможность получить огромную сумму, пять миллионов, например? – Удивительно, – сказал инспектор, обращаясь к коменданту, – вы предсказали даже сумму. – Хорошо, – продолжал аббат, видя, что инспектор хочет уйти, – мы можем говорить и не наедине; господин комендант может присутствовать при нашей беседе. – Дорогой мой, – перебил его комендант, – к сожалению, мы знаем наперед и наизусть все, что вы нам скажете. Речь идет о ваших сокровищах, да? Фариа взглянул на насмешника глазами, в которых непредубежденный наблюдатель несомненно увидел бы трезвый ум и чистосердечие. – Разумеется, – сказал аббат, – о чем же другом могу я говорить? – Господин инспектор, – продолжал комендант, – я могу рассказать вам эту историю не хуже аббата; вот уже пять лет как я беспрестанно ее слышу. – Это доказывает, господин комендант, – проговорил аббат, – что вы принадлежите к тем людям, о которых в Писании сказано, что они имеют глаза и не видят, имеют уши и не слышат. – Милостивый государь, – сказал инспектор, – государство богато и, слава богу, не нуждается в ваших деньгах; приберегите их до того времени, когда вас выпустят из тюрьмы. Глаза аббата расширились; он схватил инспектора за руку. – А если я не выйду из тюрьмы, – сказал он, – если меня вопреки справедливости оставят в этом подземелье, если я здесь умру, не завещав никому моей тайны, – значит, эти сокровища пропадут даром? Не лучше ли, чтобы ими воспользовалось правительство и я вместе с ним? Я согласен на шесть миллионов; да, я уступлю шесть миллионов и удовольствуюсь остальным, если меня выпустят на свободу. – Честное слово, – сказал инспектор вполголоса, – если не знать, что это сумасшедший, можно подумать, что все это правда: с таким убеждением он говорит. – Я не сумасшедший и говорю сущую правду, – отвечал Фариа, который, по тонкости слуха, свойственной узникам, слышал все, что сказал инспектор. – Клад, о котором я говорю, действительно существует, и я предлагаю вам заключить со мной договор, в силу которого вы поведете меня на место, назначенное мною, при нас произведут раскопки, и если я солгал, если ничего не найдут, если я сумасшедший, как вы говорите, тогда отведите меня опять сюда, в это подземелье, и я останусь здесь навсегда и здесь умру, не утруждая ни вас, ни кого бы то ни было моими просьбами. Комендант засмеялся. – А далеко отсюда ваш клад? – спросил он. – Милях в ста отсюда, – сказал Фариа. – Недурно придумано, – сказал комендант. – Если бы все заключенные вздумали занимать тюремщиков прогулкою за сто миль и если бы тюремщики на это согласились, то для заключенных не было бы ничего легче, как бежать при первом удобном случае. А во время такой долгой прогулки случай, наверное, представился бы. – Это способ известный, – сказал инспектор, – и господин аббат не может даже похвалиться, что он его изобрел. Затем, обращаясь к аббату, он сказал: – Я спрашивал вас, хорошо ли вас кормят? – Милостивый государь, – отвечал Фариа, – поклянитесь Иисусом Христом, что вы меня освободите, если я сказал вам правду, и я укажу вам место, где зарыт клад. – Хорошо ли вас кормят? – повторил инспектор. – При таком условии вы ничем не рискуете: и вы видите, что я не ищу случая бежать; я останусь в тюрьме, пока будут отыскивать клад. – Вы не отвечаете на мой вопрос, – прервал инспектор с нетерпением. – А вы на мою просьбу! – воскликнул аббат. – Будьте же прокляты, как и все те безумцы, которые не хотели мне верить! Вы не хотите моего золота – оно останется при мне; не хотите дать свободу – господь пошлет мне ее. Идите, мне больше нечего вам сказать. И аббат, сбросив с плеч одеяло, поднял кусок известки, сел опять в круг и принялся за свои чертежи и вычисления. – Что это он делает? – спросил инспектор, уходя. – Считает свои сокровища, – отвечал комендант.