Жюли подала отцу письмо, полученное ею утром. – И ты ходила туда одна? – спросил Моррель, прочитав письмо. – Меня провожал Эмманюель. Он обещал подождать меня на углу Музейной улицы; но странно, когда я вышла, его уже не было. – Господин Моррель! – раздалось на лестнице. – Господин Моррель! – Это он! – сказала Жюли. В ту же минуту вбежал Эмманюель, не помня себя от радости и волнения. – «Фараон»! – крикнул он. – «Фараон»! – Как «Фараон»? Вы не в своем уме, Эмманюель? Вы же знаете, что он погиб. – «Фараон», господин Моррель! Отдан сигнал, «Фараон» входит в порт. Моррель упал в кресло; силы изменили ему; ум отказывался воспринять эти невероятные, неслыханные, баснословные вести. Но дверь отворилась, и в комнату вошел Максимилиан. – Отец, – сказал он, – как же вы говорили, что «Фараон» затонул? Со сторожевой башни дан сигнал, что он входит в порт. – Друзья мои, – сказал Моррель, – если это так, то это божье чудо! Но это невозможно, невозможно! Однако то, что он держал в руках, было не менее невероятно: кошелек с погашенным векселем и сверкающим алмазом. – Господин Моррель, – сказал явившийся в свою очередь Коклес, – что это значит? «Фараон»! – Пойдем, друзья мои, – сказал Моррель, вставая, – пойдем посмотрим; и да сжалится над нами бог, если это ложная весть. Они вышли и на лестнице встретили г-жу Моррель. Несчастная женщина не смела подняться наверх. Через несколько минут они уже были на улице Каннебьер. На пристани толпился народ. Толпа расступилась перед Моррелем. – «Фараон»! «Фараон»! – кричали все. В самом деле, на глазах у толпы совершалось неслыханное чудо: против башни Св. Иоанна корабль, на корме которого белыми буквами было написано «Фараон» («Моррель и Сын», Марсель), в точности такой же, как прежний «Фараон», и так же груженный кошенилью и индиго, бросал якорь и убирал паруса. На палубе распоряжался капитан Гомар, а Пенелон делал знаки г-ну Моррелю. Сомнений больше не было: Моррель, его семья, его служащие видели это своими глазами, и то же видели глаза десяти тысяч человек. Когда Моррель и его сын обнялись тут же на молу, под радостные клики всего города, незаметный свидетель этого чуда, с лицом, до половины закрытым черной бородой, умиленно смотревший из-за караульной будки на эту сцену, прошептал: – Будь счастлив, благородный человек; будь благословен за все то добро, которое ты сделал и которое еще сделаешь; и пусть моя благодарность останется в тайне, как и твои благодеяния. Со счастливой, растроганной улыбкой на устах он покинул свое убежище и, не привлекая ничьего внимания, ибо все были поглощены событием дня, спустился по одной из лесенок причала и три раза крикнул: – Джакопо! Джакопо! Джакопо! К нему подошла шлюпка, взяла его на борт и подвезла к богато оснащенной яхте, на которую он взобрался с легкостью моряка; отсюда он еще раз взглянул на Морреля, который со слезами радости дружески пожимал протянутые со всех сторон руки и затуманенным взором благодарил невидимого благодетеля, которого словно искал на небесах. – А теперь, – сказал незнакомец, – прощай человеколюбие, благодарность… Прощайте все чувства, утешающие сердце!.. Я заменил провидение, вознаграждая добрых… Теперь пусть бог мщения уступит мне место, чтобы я покарал злых! С этими словами он подал знак, и яхта, которая, видимо, только этого и дожидалась, тотчас же вышла в море.

1. Италия. Синдбад-мореход

В начале 1838 года во Флоренции жили двое молодых людей, принадлежавших к лучшему парижскому обществу: виконт Альбер де Морсер и барон Франц д’Эпине. Они условились провести карнавал в Риме, где Франц, живший в Италии уже четвертый год, должен был служить Альберу в качестве чичероне. Провести карнавал в Риме дело нешуточное, особенно если не хочешь ночевать под открытым небом на Пьяцца-дель-Пополо или на Кампо-Ваччино, а потому они написали маэстро Пастрини, хозяину гостиницы «Лондон» на Пьяцца-ди-Спанья, чтобы он оставил для них хороший номер. Маэстро Пастрини ответил, что может предоставить им только две спальни и приемную al secondo piano,[17] каковые и предлагает за умеренную мзду, по луидору в день. Молодые люди выразили согласие; Альбер, чтобы не терять времени, оставшегося до карнавала, отправился в Неаполь, а Франц остался во Флоренции. Насладившись жизнью города прославленных Медичи, нагулявшись в раю, который зовут Кашина, узнав гостеприимство могущественных вельмож, хозяев Флоренции, он, уже зная Корсику, колыбель Бонапарта, задумал посетить перепутье Наполеона – остров Эльба. И вот однажды вечером он велел отвязать парусную лодку от железного кольца, приковывавшего ее к ливорнской пристани, лег на дно, закутавшись в плащ, и сказал матросам только три слова: «На остров Эльба». Лодка, словно морская птица, вылетающая из гнезда, вынеслась в открытое море и на другой день высадила Франца в Порто-Феррайо. Франц пересек остров императора, идя по следам, запечатленным поступью гиганта, и в Марчане снова пустился в море. Два часа спустя он опять сошел на берег на острове Пианоза, где, как ему обещали, его ждали тучи красных куропаток. Охота оказалась неудачной. Франц с трудом настрелял несколько тощих птиц и, как всякий охотник, даром потративший время и силы, сел в лодку в довольно дурном расположении духа. – Если бы ваша милость пожелала, – сказал хозяин лодки, – то можно бы неплохо поохотиться. – Где же это? – Видите этот остров? – продолжал хозяин, указывая на юг, на коническую громаду, встающую из темно-синего моря. – Что это за остров? – спросил Франц. – Остров Монте-Кристо, – отвечал хозяин. – Но у меня нет разрешения охотиться на этом острове. – Разрешения не требуется, остров необитаем. – Вот так штука! – сказал Франц. – Необитаемый остров в Средиземном море! Это любопытно. – Ничего удивительного, ваша милость. Весь остров сплошной камень, и клочка плодородной земли не сыщешь. – А кому он принадлежит? – Тоскане. – Какая же там дичь? – Пропасть диких коз. – Которые питаются тем, что лижут камни, – сказал Франц с недоверчивой улыбкой. – Нет, они обгладывают вереск, миртовые и мастиковые деревца, растущие в расщелинах. – А где же я буду спать? – В пещерах на острове или в лодке, закутавшись в плащ. Впрочем, если ваша милость пожелает, мы можем отчалить сразу после охоты; как изволите знать, мы ходим под парусом и ночью, и днем, а в случае чего можем идти и на веслах. Так как у Франца было еще достаточно времени до назначенной встречи со своим приятелем, а пристанище в Риме было приготовлено, он принял предложение и решил вознаградить себя за неудачную охоту. Когда он выразил согласие, матросы начали шептаться между собой. – О чем это вы? – спросил он. – Есть препятствия? – Никаких, – отвечал хозяин, – но мы должны предупредить вашу милость, что остров под надзором. – Что это значит? – А то, что Монте-Кристо необитаем и там случается укрываться контрабандистам и пиратам с Корсики, Сардинии и из Африки, и если узнают, что мы там побывали, нас в Ливорно шесть дней выдержат в карантине. – Черт возьми! Это меняет дело. Шесть дней! Ровно столько, сколько понадобилось господу богу, чтобы сотворить мир. Это многовато, друзья мои. – Да кто же скажет, что ваша милость были на Монте-Кристо? – Уж, во всяком случае, не я, – воскликнул Франц. – И не мы, – сказали матросы. – Ну, так едем на Монте-Кристо! Хозяин отдал команду. Взяв курс на Монте-Кристо, лодка понеслась стремглав. Франц подождал, пока сделали поворот, и, когда уже пошли по новому направлению, когда ветер надул парус и все четыре матроса заняли свои места – трое на баке и один на руле, – он возобновил разговор. – Любезный Гаэтано, – обратился он к хозяину барки, – вы как будто сказали мне, что остров Монте-Кристо служит убежищем для пиратов, а это дичь совсем другого сорта, чем дикие козы. – Да, ваша милость, так оно и есть.