— Женщина, если бы ты меня попросила, я бы остановил этот поезд. Он развернул ее и изо всех сил старался не споткнуться, направляя ее к кровати. Трудно было не подхватить ее и не понести, но что-то остановило его. Не только из-за нехватки свободного места в вагоне, но и из-за ощущения, что ей нужна физическая автономия именно сейчас. Взяв на себя инициативу, он сел на кровать и потянулся к ней, позволив ей скользнуть между его раздвинутыми ногами и еще раз потянуть за шелковый узел платка на его горле. — Я знаю, что я смешная, — сказала она со скромной улыбкой. — Но я не могу расслабиться, зная, что тебе что-то жмет и ограничивает тебя. — Разденьте меня на досуге, миледи, — поддразнил он, пряча горько-сладкое тепло в углублениях своих ребер. — Я не буду тебя раздевать, — резко сообщила она ему. — Мне просто нужно, чтобы ты чувствовал себя комфортно. Это тепло... Оно разливалось по его частям тела, как нагретый солнцем мед, пока он сидел с необычной неподвижностью, подчиняясь ее помощи. Ее брови сошлись вместе, когда она дернула и схватилась за узел, который он закрепил довольно туго. Мне нужно, чтобы ты чувствовал себя комфортно. Сколько женщин сказали ему, что он им нужен? Слишком много, чтобы запомнить. Фактически, он забыл каждую… каждую женщину, которая когда-либо нуждалась в нем. Чтобы трахнуть их. Обожать их. Чтобы доставить им удовольствие, возбудить и взволновать их. Женщины часто были очень щедры, особенно в постели. Это было одно из того, что Себастьяну нравилось в них больше всего. Но никогда в жизни ему никто не предлагал что-то столь искреннее и несложное, как это. Рассмотрение его простых удобств. Себастьян не мог уловить ни намека на секс или соблазнение в ее движениях, ни робких взглядов из-под ресниц. Никакого увлажнения губ. Просто концентрация и, в конце концов, победа, когда она наконец освободила его и сняла оскорбительный шейный платок. Он сглотнул, не обремененный одеждой, и все же что-то угрожало задушить его подозрительной тяжестью в горле. Что-то относительное. Ужасное даже. Женщины уже раздевали его раньше. Он оставался пообниматься, выпить или даже переночевать. Но никогда в жизни он не чувствовал такой близости. Такая огромная уязвимость. Это не было прелюдией к злодеянию, а лишь тихим последствием. Что-то, что сделала бы жена. Не скованный этой мыслью, он потянулся к ней, гладя руками форму ее тонкой талии, заключенной в корсет. — Мне тебя развязать? Она покачала головой, расстегнув лишь несколько пуговиц его воротника и расстегнув его, прежде чем подтолкнуть его лечь. Себастьян сделал, как она приказала, вытянувшись поперек кровати и создав колыбель для ее головы в ямке между его плечом и грудью. Она расположилась именно там, где он надеялся, прижавшись к нему, как недостающий кусочек головоломки, прежде чем положить руку на его грудь. — Как странно быть таким спокойным и в то же время нервным, — подумал он, обнимая ее руками. Они лежали молча некоторое время, их мышцы слились воедино, дыхание замедлилось и, в конце концов, синхронизировалось, пока Себастьян наблюдал за игрой света фонаря на навесе наверху. Никогда в жизни он не сидел молча с женщиной, по крайней мере, не удовлетворенный. Что с ним делала Вероника Везерсток? Какого мужчину она бы из него сделала, если бы они провели в компании друг друга больше, чем эти драгоценные часы? Это был вопрос, над которым он не мог позволить себе задуматься. Вместо этого он подарил ей удовольствие один раз, тот, который он обдумывал с тех пор, как вновь открыл для себя ее в этом поезде... — Что мешает тебе позволить мне заняться с тобой любовью? Он сохранял непринужденный тон, как будто ответ значил для него не что иное, как мимолетное любопытство. — Ты боишься, что ты забеременеешь от меня? Ее голова выражала ответ напротив его руки. —Дело не в том… На самом деле, я не думаю, что ты мог бы. Он хмыкнул. — Уверяю вас, графиня, я происхожу из очень плодовитой семьи… Он почувствовал, как напряжение вернулось в руку, лежащую у него на груди, прижимая ее плечи ближе к шее. Не все зависит от вас. Он упрекнул себя, чувствуя себя абсолютным ослом. — Вы имеете в виду, что не можете… — Я так не думаю, — сказала она как ни в чем не бывало, хотя напряжение не спало, когда она лениво подергала пуговицу на его рубашке. — Наверняка тебе сейчас не хочется говорить о грустных вещах. Его рука погладила мягкий рукав ее платья, и он поднес руку к ее волосам, чтобы закончить расплетение нескольких ониксовых кос, которые остались нетронутыми. —Я обнаружил, что хочу знать все твои тайные радости и печали. Она уткнулась глубже, давая ему больший доступ к ее волосам. — Боюсь, еще больше горя, — призналась она без драматизма. — Хотя я учусь находить радость. Чтобы… позволить себе возможности для открытий и свободу удовольствия. — Я полагаю, что дети не способствуют свободе, — постулировал он. — Хотя я знаю, что они могут стать большими источниками радости. Длинный вздох заставил ее прижаться к нему, когда он закончил с ее косами. Себастьян тщательно расчесал толстыми пальцами шелковистые волны ее волос, с бесконечной осторожностью распутывая маленькие узелки и клубки, а затем массируя кожу головы. Ему это нравилось, когда у него были длинные локоны, и он стремился доставить ей такое же трепетное удовольствие. — Мне жаль, что тебе когда-либо было отказано в радости… — прошептал он. Поцелуй щекотал его ребро сквозь тонкий хлопок рубашки. — Однажды я забеременела, — призналась она после еще одной тихой паузы. —В начале моего брака. Но на третьем месяце Мортимер… он… он ударил меня ногой в живот, и я потеряла ребенка. Раскаленная ярость пронзила все существо Себастьяна, поджигая его проклятую душу. Он вынул воспоминания о смерти Мортимера Везерстока и вновь пережил их с бурным, диким восторгом. Слава богу, этот ублюдок так и не смог произвести потомство. Темная, эгоистичная мысль сопровождалась стыдом. Сам Себастьян был доказательством того, что человек не похож на своего отца. И возможно, появление ребенка сделало бы ее жизнь менее пугающей и одинокой. Или, возможно, она была бы подчинена аду матери, вынужденной смотреть, как ее муж причиняет боль их ребенку. Сама эта мысль пронзила его когтями и зубами, разрывая сладкую истому, которой он наслаждался всего несколько минут назад. Ему не следовало задавать этот вопрос не только ради собственной выгоды, но он был уверен, что она не хотела бы вновь переживать агонию. Вероника положила теплые руки ему на плечо. — Мне не нужна твоя ярость, — сказала она тихо и нежно. — Все кончено. Он ушел из этого мира, из моей жизни, отчасти благодаря тебе. — Я только сожалею, что клинок держала не моя рука. — Он не осознавал, что произнес гневное желание, пока она не ответила. — У Грача было больше причин. Я рада, что он отомстил. Себастьян не стал спорить, Мортимер держал Эша и Лорелею на расстоянии друг от друга почти двадцать лет. Он был причиной того, что мальчик стал Грачом… выжил в адских безднах, чтобы вернуть свою проклятую душу женщине, которую он любил в детстве. Обрушил свой гнев на злодея, который разлучил их только из-за своей собственной жестокости. Но Мортимер Везерсток провел несколько лет, причиняя боль женщине, которую Себастьян… Что? Он даже не мог подумать об этих словах… Не мог превратить странный водоворот своих эмоций в осязаемую вещь. Он не знал как. Что он действительно знал, так это то, что она просила его сдержать гнев. Ей нужно было его уважение. Его аристократизм. Его понимание. Он мог бы подарить ей эти вещи, а позже предаться своей ярости. Это было меньшее, что он мог сделать. — Вам не обязательно мне ничего говорить, — сказал он, измеряя свой голос. — Но, возможно, тебе будет полезно разгрузить свой разум. Она сделала подготовительный вдох. —После этого, я так и не забеременела. Некоторые врачи говорили, что моя матка слишком мала, другие говорили, что температура моего тела была слишком низкой или что-то внутри меня имело… неправильную форму. Меня осматривали всеми способами, и никто не мог дать мне ответа. Это не помогло уменьшить его гнев. — А как насчет вашего мужа? Его обследовали?— казалось, этот вопрос ее напугал. — Никто… никто не предполагал, что вина может лежать на нем. — Невероятно, — отрезал он. — Есть все шансы, что бесплодие принадлежит ему. — Ой? Вы еще и врач, а также пират и граф? — спросила она с удивительным легкомыслием. — Очевидно нет. Но, конечно, если женщина может… внутренне дать сбой, то, само собой разумеется, и мужчина тоже. Невозможно заглянуть внутрь нашего тела, так что, кто что скажет… трубы, каналы, детали могут быть неисправными. Это вполне логично. — Мне нравится, что вы так думаете, но медицинское сообщество, похоже, согласно с тем, что если мужчина может закончить, то он способен и к потомству.