Стоим среди пацанов на набережной двумя ягодками в горьком шоколаде, я клубника, она малинка, и от нечего делать сладенько задираем с ней друг дружку. Йонас, обычно чуждый до расстройств, поедает меня глазами, как будто хочет как можно больше отхватить от дефицитного десерта, прежде чем тот уберут окончательно. Вид у него, конечно, жалобный, даже страдальческий. Только пусть кто-нибудь другой его жалеет – я жалеть так и не научилась. — Девчат, давайте че-нить замутим, — скулит он, очевидно, не в силах поверить, что сейчас я ускользну от него. — Не-е-е, мы устали, — с пьяным хохотом отмахивается Рози. Я – вот пьяная дылда – одной рукой «вишу» у нее на шейке и бормочу нечленораздельно: «мгм-м... устали...» — Поехали отдохнем, — предлагает кто-то. — Не-е, мне еще ее отвозить... – эта говнючка берет надо мной шефство. Отклоняя назойливые предложения Йонаса «проводить», Рози запихивает нас с ней в такси и везет к себе ночевать. Отсюда к ней ближе. Остаток «вечера» я помню смутно – кажется, сама доковыляла к ней по лестнице, туфли в кулаке. Оттуда – густая, ровно-бархатная ночь. *** Ближе к обеду просыпаюсь в незнакомой квартире в обнимку с чем-то теплым – это Рози. — Привет, красотка, — шелестит мне она, сонно отирая остатки не смытой косметики. Мы с ней в одном нижнем белье, причем, давлюсь от смеха, на ней – мое, а на мне – ее. — Привет, шалопай, — говорю. – А у тебя удобный лифчик. — А у тебя – трусики. А лифчик твой мне всю правую отдавил. — Спала бы без лифчика. — Косая была, снять не догадалась. Лови. Обмениваемся «нательным». Целоваться больше не тянет. — Слушай, — зеваю я. – Я там вчера не хулиганила? — Да нет... – робеет-смущается Рози. – А могла бы?.. — Да мало ли... я сто лет так не на... – тут до меня доходит: — Сахарок, да я ж про выпивку! В смысле, плохо мне не было?.. — А-а-а... – тянет Рози с обрадованным облегчением. Теперь мне все-таки хочется ее расцеловать, и я заключаю ее, полуголую, в объятия и ласково целую. — Рози, ты – а-гонь, а наши вчерашние поцелуи – это просто сказка. Ты очень красивая девочка, но... — ...но тебе нравятся мужчины, — с готовностью кивает она, тоже меня обнимая. — Мне нравятся мужчины. – Мне тоже. И ты тоже очень красивая девочка. — Умничка моя. За «девочку» — отдельное спасибо. Пойдем завтракать. Я угощаю. *** Уезжаем на поздний бранч. Нигде ничего не находим и двигаем в ДольчеФреддо. И офигеваем – тут открыто, а сегодня дают не только мороженое. — О-о, какие люди, — радуется хозяин. – Приветствую очаровательных дам. — Это мы очарованы, — тянет Рози, — что у тебя сегодня такой выбор. — Это я специально для вас. Как чувствовал. — Давно устраиваешь бранчи? – интересуется Рози. — Пару месяцев, как. — Идет? — Посмотрим. Кто его сейчас знает, по нынешним-то временам. А я подумал: дай, попробую. Рози кивает с одобрительной улыбкой, а он – так вообще места себе не находит от счастья. Кажется, она никогда так много с ним не разговаривала. — Возьмите ковриг, пока есть, — суетится хозяин. — Ковриги! – чуть ли не хлопает в ладошки Рози, а хозяин улыбается ей с умилением. – Вот сюда садитесь... – он «уходит» засидевшихся: — Die Herrschaften, господа же уже всё?.. – и присаживает нас. — Ты неужели сам все это?.. – восклицает Рози, когда набираем завтрак, а хозяин только польщенно кивает, просит не забывать еще и про омлет с грибами. Рози поясняет, что в Румынии таким и завтракают, а я нахожу, что после вчерашнего это «самое то». — Сказала б ему, чтоб бросал мороженое и полняком на кафешное переходил, да только куда мы с тобой ходить-то будем?.. – шепчет мне Рози, а я лишь молча киваю, уписывая за обе щеки. Рози наблюдает за мной и взгляд у нее вдруг становится какой-то странный, я бы даже сказала, сострадающий. — Ты чего, сахарок?.. Я тебя часом не расстроила, хм-м?.. Когда отшила сегодня утром... — Хей, это я тебя отшила... – смеется она. – И насчет мужчин я по-серьезке. — Да я-то тоже. Что мы там вчера еще вытворяли-то? Не стриптиз же друг дружке устраивали? От слова «стриптиз» за соседним столиком троица мужиков-парней с налитыми кровью глазами начинает заметно ерзать на стульях. — Я-то и сама плохо помню. Просто показ нижнего белья, — хихикает она. «Соседние» и вовсе смолкают и, не стесняясь, развешивают уши. Рози видит это и, взяв меня за руку, понижает голос: – Да нет... ты потом... плакала в кровати. Навзрыд прям. — Какой кошмар, — сокрушаюсь я искренне. – Пить надо меньше. Тебе еще и утешать меня пришлось?.. Прости, а. — Да ерунда, ты что. Слушай, тебе прям так плохо? — Сразу «после» было плохо, — признаюсь просто. – Очень плохо. — Зря мы, значит... ну, вместе с Каро... пакт стряпали... — Смешная. И пакты ваши смешные. И без пактов ваших все состряпалось. Кстати, у меня к тебе просьба: за моей спиной больше не мути, ладно? Я сама во всем разберусь. И с Каро разберусь – коза, все никак старое забыть не может. — Ты не рассказывала, — замечает Рози. — Нечего рассказывать – сто лет назад было. И по отношению к ней, скорее, не было. — Она, между прочим, говорила мне, мол, когда-то ты встала у нее на пути, но тот твой поступок не имеет ко всему этому никакого отношения. — «Поступок»! Сама себе не врет пусть, — сержусь я. – И пусть не думает, что тебе врать может. Рози снова смотрит на меня с сожалением: — И спросить боюсь... ты его все-таки... — ...и правильно, не спрашивай. Все проходит. И все пройдет. — А теперь тебе как? — А теперь мне никак. — Я не про похмельный синдром. — Я тоже. Слушай, мне реально ничего не надо, — говорю вдруг с неожиданной для самой себя решительной серьезностью. – Ничего и никого. — Конфет... да это... печально очень... — А как я до него жила? – осведомляюсь.