Фея саспенса закрыла глаза. Она представила себе во всех подробностях эту сцену из далёкого прошлого. — И небо тоже было красным, — добавила она. Глава 3 Июль 1970 Я сидела, прислонившись лбом к одному из иллюминаторов, на заднем сиденье нашего «панара» и уже несколько часов молчала. Я высматривала первые признаки ночи. Боялась, что машина сломается и нам придётся опять спать на обочине. Меня пугал лес, из которого мы только что выехали. Но и облезлые холмы, показавшиеся впереди, мне тоже не нравились. — Ну, — проговорила мать, выключая зажигание, — кто был прав? Я отлепила лоб от стекла и увидела две колонки заправки, а чуть подальше — магазинчик с чудно?й закруглённой витриной. — Ты, — признала я с облегчением. — Очень важно, чтобы ты мне доверяла, Консолата. Иначе у нас ничего не получится. Я повернулась к ней. В свои четыре года (почти пять) я уже понимала, какой моя мать была красивой, юной и одинокой. Слишком красивой, слишком юной и слишком одинокой, чтобы заботиться о таком количестве детей. — Ты не голодна? — Всё нормально, — соврала я. После варёных яиц, которыми мы закусили в Сен-Бонне, у нас в желудках ничего не было. Яйца уже давно переварились. Хорошо, что малыши спят. — Мне тоже нормально, — сказала мать. — Но я бы не отказалась от чего-нибудь вкусненького. Например, от супа из тапиоки. А ещё тартинок с тунцом-и-помидорами и перчёных сухариков! У меня тут же слюнки потекли. Роз-Эме умела подобрать верные слова. Она знала их силу, их вкус. Жонглировала ими, как мячиками. — Ух ты, смотри! Думаешь, вон тот месье не угостит нас? Она распахнула дверь фургона и вытянула наружу ноги, длинные и стройные, как у фламинго. Из глубины «панара» я хорошо видела этого типа: он стоял у заправки, неподвижный, как манекен, и смотрел на мою мать. На нём был рабочий комбинезон, в левой руке — пластмассовая канистра, а над головой — нимб. То есть всего лишь закат, красное солнце, которое залило всё вокруг и подожгло витрину магазина у него за спиной. Я перебралась через сиденья и тоже выпрыгнула из фургона. Мне совсем не хотелось, чтобы опять было как в сквоте и чтобы этот тип возомнил себе всякое про мою мать. Я думала, что моё присутствие хоть как-то защищает её от мужчин. — Я уже закрываю, — сказал он. — Мы на секунду, — ответила мать. — Наверное, вы наш ангел-хранитель. Заправщик направился к ней, щурясь от яркого света заката. — Уж не знаю, кто из нас двоих ангел, — сказал он, опуская канистру на землю. Я поняла, что он меня не увидел, поэтому подбежала и вцепилась в мамины ноги. Пусть знает, что это моя территория. — О… — произнёс заправщик, впервые взглянув в мою сторону. — Так вон он где, ангел! — Её зовут Консолата, — сказала мать. — Это итальянское имя. — Вы итальянки? — удивился заправщик, глядя на наши светлые волосы. — Нет, но у меня большая страсть к языкам! — Роз-Эме рассмеялась как-то чересчур громко. Заправщик тоже чересчур громко рассмеялся, и я нахмурилась. С тех пор как восемь дней назад мы уехали из сквота без единого су в кармане, нам встретилось уже несколько ангелов-хранителей: старик-свиновод, сваривший нам сосисок, хозяйка продуктовой лавки, у которой я спала в настоящей постели и пила лимонад, добрая женщина из Сен-Бонне с варёными яйцами… Но на сей раз, хоть у нас и не осталось ни капли бензина, я была недовольна. Я люто невзлюбила этого типа с заправки — конечно же, из-за того, что он понравился матери. — И куда же вы едете? — спросил он, снимая с колонки заправочный пистолет. — Куда глаза глядят, — сказала Роз-Эме, играя прядью волос. — Я работу ищу. Я вздрогнула. — Но ты же сказала, что нам надо найти… — Конечно, мы найдём что-нибудь поесть! — перебила мать и пристально посмотрела на меня. — Но для этого, представь себе, надо сначала найти работу. Она с раздражением закатила глаза. Мне хотелось её укусить. — Какую работу ищете? — поинтересовался заправщик, пока бензин рывками заливался в бак фургона. — У меня много талантов, — соврала мать. — А, ну да! Например, к языкам! — расхохотался он. — Не знаете никого, кому я могла бы пригодиться? — вдруг очень серьёзно спросила Роз-Эме. Тип медленно вернул пистолет в гнездо и, не сводя с неё глаз, вытер руки о комбинезон. — Уже поздно, — сказал он. — Тут, на возвышенности, даже летом ночи холодные. Я живу в Сен-Совере, несколько километров отсюда. Вам есть где ночевать? Помимо всех прочих талантов моя мать обладала великолепной улыбкой. В тот самый миг, когда солнце окончательно исчезло за линией горизонта, она подарила её заправщику. Вот так и получилось, что на следующий день, припарковав фургон на склоне, мать подсунула под передние колёса тормозные колодки и принялась выгружать из машины наши вещи. Я пыталась ей помешать. — Консолата, прекрати! Но я не слушалась. — Перестань! — крикнула мать, уронив сумку в мокрую траву. — Но ты обещала, что мы поедем к… Она приложила палец к моим губам. — Поедем чуть позже, Консо. Но, если я ещё хоть раз об этом услышу, не поедем уже никогда, понятно? Вне себя от злости, я развернулась и побежала прочь. Мать даже не попыталась меня остановить. Вокруг была такая глушь — куда здесь было деваться малышке четырёх лет (почти пяти)? Метров через сто я остановилась и посмотрела на свои ноги. Как сейчас помню: стёртые на мысках белые сандалии с вышитым цветком сбоку. Мне ничего не оставалось, только повиноваться матери. Я вернулась к дому. Заправщик сидел на подоконнике, голый по пояс, свесив одну ногу вниз. Он умиротворённо курил, а за его спиной громоздились рыжие кровли Сен-Совера, похожие на кубики, которые кто-то рассыпал у подножия церкви. Утреннее небо над головой было совершенно прозрачным. Проснувшись в тот день довольно рано, я слышала через перегородку, как они разговаривают — моя мать и он. — В издательстве каталогов есть рабочие места, — говорил заправщик. — Я там кое-кого знаю. Могу про тебя спросить. Мать в ответ хихикнула, и вскоре из-под одеяла донеслось их приглушённое дыхание. Роз-Эме, как обычно, думала только о себе, забывала свои обещания, не считалась со мной, не говоря уж о малышах. У меня даже в глазах потемнело от бешенства. — Не хочу тут оставаться! Не хочу тут оставаться! — вопила я и изо всех сил топтала насыпь над дорогой. Каблуки сандалий крушили комья глины, из-под ног врассыпную мчались муравьи и выползали из укрытий дождевые черви. — Не хочу! Не хочу! Не хочу! Конечно, никакого проку от этого не было, но я топтала землю и кричала ещё довольно долго. А потом колокола церкви Сен-Совер пробили полдень, я вернулась к дому и прямо в сандалиях, облепленных землёй, направилась на кухню. — Есть хочешь? — спросил заправщик. Я в те времена всегда хотела есть. Его бёдра были обвязаны таитянским парео, он что-то помешивал в кастрюле; пахло очень вкусно. — Картошка со шкварками, моя фирменная. Жареный лук и омлет с зеленью.