Сумку я потеряла в поезде, но телефон лежал в кармане. Я невольно набрала номер Дункана. В трубке прозвучал гудок. — Набранный вами номер не обслуживается. Руки затряслись. Телефон чуть не выскользнул из пальцев. — Эй, девочка моя, ты как? — Ко мне подскочила пожилая чернокожая женщина с копной седых волос и рваной ссадиной под глазом. Еще одна выжившая. Отобрав телефон, она прижала меня к своей груди. От такого искреннего, человеческого участия перехватило горло. Это глупо. Так же глупо, как и то, что я каждое утро в постели до сих пор тянусь к мужу, хотя он мертв дольше, чем мы прожили в браке. Всякий раз, когда пальцы натыкаются на холодные простыни, я вздрагиваю. Прошло столько времени, а я все еще жду, что он будет там, рядом со мной, — как ждала сейчас, что он ответит на звонок. Его смерть превратила мою жизнь в выжженную пустыню; все, что мне осталось, — пыль и камни. Говорят, «лучше любить и потерять, чем никогда не знать любви». Полный бред. Каждую секунду я чувствовала в груди сосущую, глухую тоску. Как забыть тебя, Дункан? Я предпочла бы вовсе тебя не знать, лишь бы не жить больше одной в этой бездне. — Все хорошо. Я рядом, — сказала женщина, прижимая меня щекой к груди. Она была очень теплой, заставляя вспомнить о прошлой жизни. — Там, в школе, размещают пострадавших. Нас тоже ждут. Давай, милая, пойдем. — Все хорошо. Я нормально. Женщина развернула меня, взяла за руки и внимательно заглянула в лицо. Она была низкого роста и все равно возвышалась надо мной чуть ли не на целую голову. А еще смотрела очень строго, совсем как мой сержант, отвечавший за строевую подготовку, особенно когда заговорила: — А по-моему, выглядишь ты неважно. У тебя очень глубокий порез на лице. Наверное, придется накладывать швы. Столько шума из-за капельки крови! В пустыне мы на такие мелочи даже не обращали внимания. В крайнем случае, заливали суперклеем — он скрепляет края ран не хуже ниток. В вещмешке всегда лежал тюбик-другой. В полевых условиях надо довольствоваться тем, что есть. Как-то раз один парень из нашего отряда получил пулю в бедро. Почему-то ни аптечки, ни перевязочного материала у него при себе не оказалось. Зато нашлась пара чистых носков. Я распаковала их, скрутила в тампон и запихнула в рану, а потом оторвала от формы рукав и закрепила повязку. Я не медик, но получилось не хуже. Наверное, стоит рассказать об этом женщине, однако сил на разговоры уже не осталось, да и смысла, если честно, я не видела. — Идите, — сказала я. — Я догоню. Только сперва позвоню. Она ушла, а я снова взялась за телефон. На сей раз набрала номер Джека Вулфа. Глава 6 На будильнике — семь часов семь минут седьмого октября. Идеальный момент. Семь, семь, семь. Три семерки. Мужчина, называвший себя Рагуилом, бросил один лишь мимолетный взгляд на светящиеся цифры и сел в постели. Ноги свело судорогой от длительного пребывания в позе эмбриона — он всегда так спал. Ему хотелось посмотреть на часы еще раз, но он не отважился. Через шестьдесят секунд цифры сменятся, и будет уже поздно. Семь ноль восемь — бессмысленно, даже мерзко. Семь ноль семь — другое дело. Эта минута — святая! Рагуил отключил будильник, свесил ноги с кровати и нашарил тапочки. Мягкие и коричневые, с твердой пластиковой подошвой, не поролоновые желтые тряпочки, как прежде. Он наклонился, дотягиваясь до пальцев ног, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, и в голове зазвучали голоса. — Скорей, — свистяще зашептали они ползучими гадами. — Скорей, спеши, скорей, а то ее упустиш-шь… Он нараспев забормотал «Отче наш» и на цыпочках, бесшумно двинулся в ванную. Ни к чему вести себя тихо, но он все равно осторожничал. Давние привычки уже не искоренить. Рагуил помочился, затем открыл кран. Вода была холодной, руки быстро покраснели. Хорошо бы ее слить, пусть немного согреется, да только времени нет. Надо управиться за десять минут, к семи семнадцати, а впереди еще столько дел! Он подставил руки под воду. Досчитал до семи. Перевернул. Досчитал до семи. Снова перевернул. Досчитал до семи. И еще раз, и еще, пока обе стороны не были омыты водой по семь раз в течение семи секунд. Важно все сделать правильно. Иначе будет плохо. Рагуил вернулся в спальню. Он жил тут не первый день — и все равно воспринимал уединение как роскошь, как невиданную прежде радость. — За все благодарите, ибо такова о вас воля Божия[2], — произнес он вслух молитву, осеняя себя крестным знамением. Голоса в голове одобрительно зашептали: — Хорош-шо. Хорош-шо. С-славно. Темная фигура в углу шевельнулась. Семь одиннадцать. Тик-так. Надо спешить. Рагуил принялся застилать постель, разгладил верхнюю простыню и одеяло, поправил их, чтобы равномерно свисали со всех боков, подсунул лишнюю ткань под матрас. Семь тринадцать. Оставалось четыре минуты. Четыре и три в сумме дают семь. Все будет отлично. — Ибо такова воля Божия! — договорил он торопливо, чтобы голоса хоть немного унялись. Принявшись считать вслух, Рагуил снял полосатые пижамные штаны и сложил их на подушку. Затем стянул рубашку, аккуратно свернул ее и пристроил поверх штанов. Потом, по-прежнему ведя счет, надел трусы, белые носки, темно-синие брюки, рубашку и галстук, не берясь за следующий предмет одежды, пока не досчитает до сакрального числа. Посмотрел в зеркало и улыбнулся, довольный своим отражением. Мало кто в наши дни носит галстук. Рагуил считал, что так выглядит умнее, и ему это нравилось. «Хорошие манеры красят мужчину», — всегда говорила мать. Достойный наряд вызывает уважение. Он полил фикус на подоконнике семью порциями воды из зеленой лейки. Съел банан в семь осторожных укусов. Семь раз почистил зубы: нанес пасту, сплюнул, прополоскал; нанес пасту, сплюнул, прополоскал. И все это время не отрывал взгляда от часов. Семь семнадцать. Он успел. День обещает быть замечательным! Господь будет доволен, как в тот раз, когда Рагуил впервые откликнулся на Его зов и в сиянии красной луны получил новое имя. Рагуил. Он сидел тогда у воды и на длинных пальцах пианиста пересчитывал буквы, вспоминая шифр, которому давным-давно, когда он был маленьким, научила его мать. У каждой буквы в алфавите есть свой номер, говорила она. А — один, Б — два, и так далее. В слове Рагуил получилось шестьдесят четыре. Никаких семерок! «Быть того не может», — подумал он, царапая кожу. Больно, до крови. Пришлось поломать голову, прежде чем он понял, в чем суть. Шестьдесят четыре. Шесть и четыре. Шестью четыре — двадцать четыре. Двадцать четыре тысячи священников служили в храме царя Давида. А если вычесть единицу, Божье число, то получится шестьдесят три. Шестьдесят три разделить на семь будет девять. Христос умер в девятом часу и после воскрешения явился девять раз. Все хорошо. Цифры сошлись. Семь и девять. Шестьдесят четыре. Святые числа, связанные вместе, чтобы породить имя, призванное его уберечь. Вслед за этой мыслью пришла другая: невольная, непрошеная. О том, что случилось давным-давно. И о Кэти, которая его бросила. Рагуил со стоном схватился за голову. У него были таблетки, чтобы успокоиться, но от них тряслись руки и все плыло перед глазами. Вопреки советам врачей, он предпочитал заниматься самолечением. Конечно, у него могут быть серьезные неприятности, если кто узнает о его пристрастии к наркотикам, но оно того стоит. Тем более день ожидается непростой, и лишние силы будут кстати. Рагуил сунул в пакетик кончик ножа и вдохнул пудрообразные кристаллики. «Вот видишь, — подумал он. — Тебе не нужна Кэти. Ты можешь сам о себе позаботиться». А через секунду: «Да к черту эту Кэти!» В следующую минуту он и вовсе выбросил ее из головы. Тело охватила эйфория. «Забудь про Кэти. И про семь. Забудь про все, что хочется забыть». Он непобедим. Способен делать что угодно. Он — царь этого мира! Часы запищали. Рагуил убрал пакетик обратно в шкаф и поспешил к выходу, задержавшись на секунду поправить вазу с фруктами, чтобы она стояла строго посреди стола. Потом он ушел. Глава 7 Был уже вечер. Рагуил вернулся на станцию, теребя в кармане петлю из бечевки и покусывая нижнюю губу. Он видел своего ангела — та ждала поезд, в одной руке держа газету, а в другой — сумочку.