Глава 1 …Весь мир он был готов к ногам прекрасным возложить И сердце вырвать свое, и душу, и мечты. Но был он роком наделен: незримый груз нести. И недоступны для него заветы о любви…. Баллада о Вечной Анфее. Чем ближе ты к огню, тем вернее опалишь свою душу. Народная поговорка графства Кросс. Когда Грегори очнулся, палило нещадно: Светила слишком щедро награждали окружающий мир своим теплом. Мужчина недовольно поднялся и сплюнул прилипший к губам песок. Перед взором простиралась красная, кажущаяся бескрайней, пустыня. Должно быть жарко, он это точно знал: одно Светило в зените — нависало прямо над ним, старательно и метко направляло лучи, высушивало воздух. И этот раскаленный воздух дрожал над песком. Но Грегори не чувствовал жары, только понимал: должен чувствовать. Но иссушенный воздух не обжигал легкие, напротив, дышать было слишком легко. Мысли путались в неприятной дымке, но голова не болела. Боли вообще не было. Хотя он точно знал: должно быть больно. Не могло не быть, после того как пика пробила его поясницу. Что потом? Грегори нахмурился, старательно пытаясь собрать мозаику воспоминаний. Он помнит: острие, боль, мир замирает. Он помнит, как видит всё: видит бой и солдат, видит отряд, который, слепо веря, идет за командиром — за ним, видит костры и выжженную землю, видит врага, но враг этот ничем не отличается от него. У врага такого же цвета кожа, такие же глаза и тела. И только знамя над ним другое. Боль переходит в душу, овладевает ей. «Прекратить, прекратить всё», — бьется мысль. Его разум существует отдельно, наблюдает, но не контролирует. Грегори поднимается с колен, вонзает в землю белый меч. Сияние. Все взоры устремлены на него. Все губы шепчут что-то. Он распахивает руки, готовый обнять весь мир. И воины падают ниц, склоняют головы перед его могуществом. — Конец боя, конец вражды. — Его голос звучит совершенно иначе. — Хранитель, — шепчут все. — Фаэтон, — нарекают они его именем планеты. Он смотрит на руки и понимает, что грубые бурые перчи сменились на белые, из мягкой ткани, почти не ощущаемые кожей. Но разрезать их не сможет даже самый острый нож. Он это точно знает. Откуда? Он говорит еще, повелевает. И перед ним смиренны даже те, кто готовы были в пепел обратить поселения, затоптать зеленые всходы, лишить детей их отцов. Что потом? Провал, пустота. Хочется вспомнить, но не хочется вспоминать. Приложив ладонь козырьком ко лбу, а затем резко вскинув над головой, отдавая честь небосводу, он постарался как можно внимательнее рассмотреть верх. Слишком светлое небо, второе Светило слишком близко к первому. Да и красных песков он никогда ранее не видел. Так не должно быть. К этому, впрочем, начинает привыкать. Осмотрел себя: на теле ни следа от ран. И одеяние на нем другое: нет блестящих лат, нет плаща с красным подбоем, вместо них — белые штаны и белая рубашка, на которой изображены три извилистые линии, идущие из одной точки снизу вверх. Всё обтягивает, как самый дорогой наряд. А за спиной фиолетовый плащ — цвет величия и победы. Порывистый ветер вновь оставил на губах прилипчивые песчаные крупицы и горьковатый привкус. Вместе с ними ветер принес едва уловимый сладкий аромат. Действуя скорее интуитивно, мужчина направился вперед. Идти было легко, он пересекал барханы один за другим. Разум постепенно прояснялся, и уже вскоре мужчина точно мог сказать: кто он, как зовут и откуда. Грегори — так нарекли его. Он родился на севере графства Кросс, первенец в семье досточтимого мужа, хозяина земель Дома Первого, и его единственный наследник, — иных детей судьба не подарила. Отец ценил его, заботился, проявляя это в тренировках разума и тела, — так это называл. Новые веяния, пришедшие от ученых мужей с юга. Но Грегори это нравилось: нравилось постигать науки и нравилось сражаться на мечах, — оружие это применяли уже не так, как ранее, на смену ему приходило другое, но только меч он считал совершенством. Жизнь на севере была прекрасной, хотя и непростой. Холодные ночи, жаркие дни. Но белый камень дома дарует прохладу, а огонь в каминах делится теплом. Грегори быстро возмужал. Пусть его рост был не самым высоким для мужчины, ежедневные тренировки налили мускулы и тело рельефным сделали. Пусть черты его лица были грубоваты — азы учений постигал он быстро, а к шестнадцати летам заменял отца во многих делах. В том же возрасте Грегори, как и положено, женился — на дочери хозяина Третьего Дома. Его жена была хороша: смуглая, как ночь, пышнотелая, цветущая здоровьем, высокая и скромная, она была верной и, в отличии от других графинь, никогда не лезла в дела мужа. Вот только спустя десять лет она так и не подарила ему ни сына, ни дочь. Граф-отец настоял на расторжении брака, напирая на то, что мир меняется и сие не зазорно для мужчины. Грегори не ослушался отца. Его жена была отдана дальнему родственнику — вдовцу из Пятого Дома, отцу двоих дочерей. И союз этот был выгоден для обоих Домов. А когда есть выгода, то и проблем быть не может. Спустя пол-лета, Грегори вновь женился на юной графине — своей только-только расцветшей троюродной сестре, с младых лет в него влюбленной. Она была весела и беззаботна и с его молчаливого согласия позволяла себе вольность, любовно называть супруга Грег. Этому браку судьба отмерила четыре коротких лета, пока сыпь чакхи, завезенная с партией зараженной рыбы из речного города, не унесла молодую супругу в мир снов. Два лета Грег хранил верность её памяти. А потом с востока пришла война. Пришла с лучами второго Светила, с ярко-оранжевыми знаменами противника, пришла, топча поля, пришла с запахом пороха, с пиками и ружьями, с машинами, огонь метающими. И встал он под знамена — белые полотна в полосу лиловую — цвета надежды, цвета победы. И повел он за собой войска от Дома его. Он не хотел вести свой народ на войну, он не хотел убивать. Но есть честь, есть то, что всегда важнее желаний. А затем острая пика пробила его со спины. И он стал другим. Он вырвал из себя пику, он встал с колен и вонзил белый, сияющий, меч в землю. И все преклонились перед ним. И он в один миг короткий вспомнил: как давно мать пела на ночь об отважном воине, кто оберегал бренный мир, кто приносил с собой покой и благо, кто усмирял раздоры. Но то лишь песнь — лишь мечты простого народа. «А если мечты эти не на пустом месте возникли? Я пресек раздор? Или же мир снов поглотил меня?» — подумалось Грегу. В последнее верить не хотелось. Да и мир снов был уж слишком реальным. Скорей — он был ранен в бою, и все последующие воспоминания — лишь агония. На самом деле, его схватили, взяли пленником, выкинули… нет… он бежал. Зачем только переодевали? Разве что, хотели вернуть за монеты, а ценный товар стоит держать в надлежащем виде. Это объяснение Грегори устроило. Оставалось понять, где он и как далеко от родных земель. Слишком светло, ни одной звезды на небе не видно. И только внутреннее чутье упрямо ведет вперед, как будто что-то влечет туда, что-то непреодолимо манящее, что-то близкое. Вскоре впереди показались небольшие палатки — тяжелые цветные покрывала были накинуты на несколько шестов, образуя тень над сидящими под ними. В палатках сидели, скрючившись, мужчины и женщины в невиданных Грегом мешковатых полосатых одеждах до пола. Палаток было совсем немного, но видно, что дальше их число увеличивалось. И палатки эти плавно перетекали в город. Там — длинные, невысокие дома с небольшими окнами стояли симметрично и ровно, один за другим, и постепенно, сменялись домами чуть выше. И в самой дали виднелось самое высокое сооружение — похожее на пирамиду с отсеченным верхом. — Где я? В каком графстве нахожусь? — спросил Грег у ближайшего мужчины в палатке. Тот поднял взгляд, улыбнулся беззубым ртом и провел руками, показывая на лежащие перед ним предметы: потрескавшиеся кувшины и что-то отдаленно напоминающее дамские украшения. — Раг-ги-и-с, — произнес он, впрочем Грег не был уверен, что точно расслышал. Мужчина сказал еще что-то непонятное. «Никогда не слышал такую речь. Рыбаки с речного города говорят торопливо, часто не разборчиво и многие слова их дивны. Но суть всегда можно уловить», — Грег еще раз внимательно посмотрел на беззубого и догадался, кто перед ним: «Оседлый торговец». Грег похлопал себя — увы, монет в этом новом одеянии не было, и даже потайных мешочков для них не водилось. Да и с чего давать пленнику монет? Грегори облизал губы — должен хотеть пить, учитывая пройденный путь, но не хотелось, и губы даже не высохли. Но торговец понял его по-своему, отвернулся на секунду, достал небольшой мешочек с горлышком, открутил то, сделал глоток и протянул Грегу. — Фи-и-и, — сказал торговец. Грег благодарно кивнул и, взяв мешочек, отпил: вода была противной с привкусом зеленой тины, но он, улыбнувшись и почтительно поклонившись, вернул мешочек и побрел в город. «Рано или поздно, я пойму, как далеко от Дома и от Кросса», — с надеждой подумал Грег. * * * По его подсчётам, давно должна была настать ночь и одно из Светил — скрыться за диском луны. Когда-то давно гость из далекого графства рассказывал о редком явлении — самой светлой ночи. Но увидеть её можно было лишь в определенном месте и в определенное время: в сезон жатвы. Грегори неторопливо бродил по узким улочкам этого странного города. Горожан было совсем немного, а те что встречались, с опаской награждали его заинтересованными взглядами, но торопливо проходили мимо. Как понял Грег, все направлялись к пирамиде с отсеченным верхом. «Тебе туда», — услышал он мягкий женский голос. Осмотрелся: никого поблизости. Грегори даже не был уверен, что слышал — больше это походило на образы и символы появившиеся в разуме. «Морок. Слишком долго бродил по пустыне», — нахмурился, но вопреки всему пошел, ругая себя. Он дошел до пирамиды. Это было цельное сооружение — камень ровно на камне. «Так похожа на путь к небу, к Светилам», — подумалось ему или не ему: Грег не мог понять, но как будто он вновь услышал тот женский голос. Протиснулся через толпу вокруг. У самого подножия пирамиды на коленях стояли двенадцать мужчин — по шестеро друг напротив друга. Одеяния у них были такие же длинные, как у торговца — странные рубахи в пол, подвязанные поясом, только чистые. Между мужчинами, посередине: лицом к пирамиде и спиной к нему — стояла девушка. Плотный комок подступил к горлу, стало трудно дышать: ничего более развратного, Грегори ранее не видел и предположить не мог, что приличная дева может позволить себе такое облачение.