— Могло произойти что-то еще, — сказала Катя. — А что вы сами думаете о случившемся? — Я не знаю. Я не могу себе простить, что улетела тогда отдыхать. Оставила Пелопею и… весь этот ужас обрушился на нее и искалечил ее не только физически, но и всю жизнь ей сломал. А меня не было рядом. Я не смогла защитить свою дочь. Может, не смогла тогда защитить, но отомстить сумела. Отомстить маньяку и похитителю. Прикончить его. Обезглавить. Отрубить руки, чтобы никто не сумел опознать его и связать с той аварией, связать с Пелопеей. Все это пронеслось в голове Кати. Но она тут же отогнала от себя этот бесполезный, назойливый рой догадок. Рано, рано, ничего пока не ясно. — Да ничего вроде не предвещало тогда всего этого кошмара, Регин, — молчавшая доселе Сусанна Папинака положила руку на плечо подруги. — Я рассказывала тебе. Ло казалась такой жизнерадостной, такой веселой. Я встретила ее здесь, на Патриках, примерно за неделю до того, как все случилось, — она обернулась к Гущину и Кате. — У нас в Спиридоньевском имеется лавочка — наша зеленная эколавочка. Я встретила Ло там, она покупала хлеб, багеты и еще что-то, уже не помню. Мы поболтали, я сказала, что сама, может, на днях слетаю в Монте-Карло, пока у меня шенген не закончился. Ло выглядела как принцесса. Она вообще была чудо как хороша. Регин, покажи им фотографию! Ло выглядела такой радостной, такой счастливой. Она просто вся светилась. Регина поднялась с дивана и направилась в глубь огромной квартиры. — Для меня был настоящий шок, когда я узнала, — шепнула Сусанна, понизив голос. — Голая… ночью… где-то у черта на куличках, в какой-то деревне… — В лесу, — поправила Катя. — Это произошло на лесной дороге, недалеко от дачного поселка Петровское. Регина вернулась с большой фотографией в руках. Они все стояли обнявшись на этой семейной фотографии и улыбались в объектив. Отец, мать и их дети. Катя увидела в центре между родителями невысокую девочку лет четырнадцати — довольно невзрачную, серенькую как мышь, — младшую дочь Грету. Парень столь же непримечательной внешности, в круглых очках, слегка сутулый, стоял рядом с Региной. Сын Гаврила. А рядом с отцом стояла она… Пелопея… Катя ощутила, как у нее перехватило дыхание. Девушка отличалась редкой, изысканной красотой. И даже в сравнении с ослепительной красавицей матерью она как магнит привлекала к себе все взоры. Если Кравцов и правда маньяк, неудивительно, что он возбудился, лишь увидев ее случайно, и украл, увез ее — для себя. Если он не маньяк, то опять же неудивительно, что он мог влюбиться в нее без памяти после аварии. И бросить все — и жену, и детей. Гущин смотрел на фото. Потом посмотрел на Регину, словно сравнивая мать и дочь. — Вот какая она была. Теперь идемте, увидите, что с ней стало. Во что этот человек — Кравцов — превратил ее, — тихо сказала Регина. Они не стали больше расспрашивать ее. Им было необходимо встретиться с Пелопеей. Сусанна осталась, а они спустились во двор. Регина набрала номер мобильного. — Они в сквере, — сказала она, кивая на желтый павильон ресторана у Патриаршего пруда. Но повела их не к павильону, а по аллее. Дорожку усыпала палая листва. Но вот странность — ни один желтый лист не плавал на зеленой поверхности воды, гладкой как стекло. Они прошли мимо скамейки, на которой никто не сидел. Катя оглянулась — скамейка напротив пастельного дома с башенками и нелепым подъездом в виде кокошника. Наверное, именно здесь все и случилось — как о том повествует булгаковский роман. Толстый кот… Регент в клетчатом, и тот, другой, у которого один глаз зеленый… нет, карий, а второй мертвый… Никто не сидел на этой скамье, словно ее заколдовали. А вот на соседней, поодаль, сидел парень лет двадцати пяти — тот самый, с фото. Катя сразу его узнала. Брат Пелопеи и Греты Гаврила. Только без очков. Но вид все равно несколько чахлый и потерянный. Серые джинсы, серая толстовка. Он не смотрел на полный великолепия сквер Патриарших. Со скучающим видом он пялился в свой айфон. — А где девочки? — спросила Регина. — Мам, они сейчас, минутку. Пелопея захотела пить. Они пошли в кафе на углу — кофе купить, — ответил паренек. Катя подумала: Пелопея это специально. Решила потянуть время, когда узнала, что приехали полицейские. Отчего она так решила — Катя не знала, но была уверена: Пелопея не торопится с ними встретиться. — Это из полиции, — сказала Регина. — Снова подняли наше дело. Представляешь, сказали мне — этот человек… Кравцов убит. Глаза парня вспыхнули. — Правда? Это точно, без обмана? Он убит? — Он уперся ладонями в колени. — Ха! Не станем делать вид, мама, что нас эта новость огорчила. Черт… Собаке — собачья смерть. — Думай, что говоришь, следи за языком. Это полиция! — одернула его Регина. — Вы идите. Спасибо вам. Мы с вашим сыном вместе подождем Пелопею, — Катя дала ей понять, что они хотят поговорить с младшими Кутайсовыми наедине. Гущин излишне горячо, продолжая пылать как мак, поблагодарил Регину за помощь. Интересно, чем это она нам помогла? Совсем поплыл Федор Матвеевич… Ишь как глазки горят! Понравилась она ему, ох понравилась… — Вы, Гаврила, как мы узнали, когда ваша сестра пропала, первым подняли тревогу? — спросил Гущин, кое-как справившись с потрясением от вида «женщины Патриарших». — Не я. Мне отец позвонил. — Гаврила поднялся со скамьи. — Сказал, что звонит-звонит, а Ло не отвечает. Гаврила помнил то утро как сейчас. Отец не ночевал дома на Новой Риге. Как только мать улетела за границу, он все ночи подряд отсутствовал. Гаврила считал, что он проводит время с этой потаскухой… с Феодорой, которая… Которая теперь полная хозяйка в их доме. А тогда они все еще скрывались, трахались тайком, хотя все это уже вылезло наружу. Вся эта собачья свадьба… Гаврила помнил, как он гнал машину по Садовому кольцу после звонка отца. Как влетел в подъезд розового дома, бежал по лестницам, звонил, звонил, потом стал стучать, колотить в дверь: Ло! Ло, открой! Ло, что с тобой, ради бога, открой мне!!! На стук и крики вышел сосед. Спросил, что случилось. Они вместе попытались «отжать» дверь от косяка — куда там! Бронированная, крепкая. Такую не взломаешь и не выбьешь. Надо вызывать службу «вскрытия дверей». Ло, открой! Открой мне! Гаврила помнил все как сейчас — это никуда не делось, это с ним навсегда. — Я думал, она там. Я испугался. Я хотел взломать дверь. — Вы испугались, что у вашей сестры… что ваша сестра… — Катя не закончила. — Что у нее передоз. Что она умирает в квартире, — сказал Гаврила. — А ее там не было вообще. — Вы знали о ее проблемах с наркотиками? — Все знали. И сестра, и отец, и мама. Но мы не знали, что с этим делать. Думаете, легко смотреть, как близкий человек превращается в хронического нарика? — Гаврила вздохнул. — Только вы, пожалуйста, сейчас с ней о наркоте не говорите, ладно? — Почему? — Потому что она все забыла. — На лице Гаврилы появилась растерянная улыбка. — Странно так… не помнит, представляете? Она и про наркотики ничего не помнит. Совсем. Ей в больницах столько лекарств вводили, что для нее и ломка совершенно бесследно прошла. Она с наркоты своей просто на лекарства перескочила — обезболивающие и другие. И они как клин наркоту выбили. А память… В памяти у нее про наркоту ничего нет. И мы ей об этом не напоминаем. Вот амнезия что делает… Нет, оказывается, худа без добра. Хоть в этом какая-то польза есть от потери памяти. Так что вы ей не говорите, ладно? Если что, спрашивайте у нас — у меня, у предков, у Греты. Только не у Ло про наркоту. Вон они идут, пожалуйста, помните, очень вас прошу! На аллее у детской площадки с памятником баснописцу Крылову как фантом возникли две фигуры. Женщины Патриарших… Только эти молодые женщины Патриарших. Они приближались. Высокая и невысокая, обе в джинсах, кроссовках, куртках нараспашку, намотанных вокруг шеи шелковых шарфах, с одинаковыми картонными стаканчиками с кофе в руках. Катя узнала младшую, Грету. Выросла за эти три года, но все такая же серая мышка, как и на фото. А вот Пелопею Катя не узнала. Кажется, не узнал ее и полковник Гущин. Тяжко, трагично вздохнул. О жизнь… О смерть, что ты делаешь с нами… Пелопея шла довольно уверенно, но что это была за походка! Она раскачивалась из стороны в сторону, сильно хромала. Одна нога ее стала заметно короче другой, причем ноги выглядели безобразно кривыми, словно вывернутыми в суставах. Операции собрали раздробленные кости по кусочкам, но врачи так и не сумели превратить хромую калеку в прежнюю Пелопею. Да и многое другое в ней изменилось: некогда изящная стройная фигура теперь напоминала своим видом грушу — таз заметно раздался вширь, утяжелился. Пелопея очень сильно прибавила в весе. Но лишние килограммы скопились только на бедрах и животе, оставляя кривые ноги, обтянутые джинсами, тоненькими. В этом раздувшемся туловище и тонких ногах было что-то паучье. Лицо тоже изменилось: черты его заострились, а вот щеки и подбородок опухли, под глазами появились мешки, светлые волосы стали тусклыми и ломкими. Красота пропала. Пелопея выглядела заметно старше своего возраста — ей, двадцатисемилетней, можно было дать лет тридцать пять. Она с видимой жадностью глотала кофе из картонного стаканчика и не спускала глаз с Кати и Гущина, стоящих рядом с Гаврилой. — Ло, сядь, передохни, — сказал он заботливо, когда сестры подошли. — Я совсем не устала. — Это из полиции, как мама сказала, — Гаврила кивнул на Гущина. Но Пелопея смотрела на Катю. И вот странность — у той появилось ощущение, что калека как-то сразу выделила ее и отметила для себя. И что она станет обращаться именно к ней, Кате, даже если вопросы ей начнет задавать полковник Гущин. — Здравствуйте, Пелопея, — сказала Катя, представилась официально и назвала звание и должность Гущина. Сердце ее сжалось — нет, не от боли при виде несчастной калеки и не от сочувствия, а от накатившей как волна пустоты и печали, осознания того, как хрупок человек, как он мал и уязвим перед судьбой, перед стечением обстоятельств, перед бедой, перед преступлением и злом. Перед переменами к худшему, которых все так стремятся избегать. Но жизнь, словно в насмешку, сама диктует каждому и свою волю, и свой распорядок, свое расписание потерь. — Привет, — ответила Пелопея. — А чего вы, полиция, снова ко мне? — Они маме сказали — Кравцова убили, — сообщил Гаврила. — Ло, ты сядь, они же вопросы начнут задавать. Это долго. Это мы все уже проходили. Он взял из рук сестры стакан с кофе. И она села на скамью. Младшая, Грета, уселась рядом с ней, глядя на Гущина и Катю исподлобья.