Гущин похвалился также, что его сотрудники «уже лазили по этому вопросу в Интернет». О конкурсе «Мисс Москва» девяносто четвертого года всплыло несколько старых статей. Все они касались финала и фамилии финалистки, ныне сломанной гостиницы «Россия», устроителей, которых «ищи теперь ветра в поле через столько лет». Нигде и словом не упоминалась попытка убийства одной из конкурсанток. Имя Жанет тоже ни о чем не говорило. Этот след требовал кропотливой проработки, бдений в архиве. И Катя поняла, что «тверским наскоком» здесь ничего не добьешься. Перед тем как возвращаться в Москву, Клавдий Мамонтов предложил пообедать. И Катя согласилась — ее уже мутило от голода. Они выбрали кафе на набережной Волги с прекрасным видом на реку, но с ветхим, пришедшим в упадок интерьером. Официантка восприняла как личное оскорбление то, что они не заказали алкоголь. Катя долго читала меню. Хотя ее терзал голод, есть вот это не хотелось. Налет липкой как короста бедности всерьез коснулся провинциальных увеселительных заведений — стали словно не под силу обычные вещи типа стирки в прачечной скатертей до нормального состояния и мытья панорамных окон. Но вид на реку искупал все. Катя смотрела, как нежные фиолетовые сумерки крадутся из речных далей к высокому берегу, как облака на горизонте встают темной глыбой, словно горы. Как робкий закат гаснет, уткнувшись в облачную громаду, и небо становится почти прозрачным. И вся эта небесная высь, ширь, глубь парит над приплюснутым городишком, накрывает его собой, словно гигантская медуза. И вот уже нет Твери — лишь сумерки, мгла. Но вспыхивают фонари на набережной, и зажигаются окна в домах, и город снова являет себя, отражаясь огнями в спокойных осенних водах, серых и стылых. Этот речной простор резко контрастировал с прежним Катиным воспоминанием — ночными Патриками с их фонарями, похожими на яичные желтки, их ограниченностью пространства, их замкнутостью, прудом, похожим на кусок зеленого стекла. И лишь одно объединяло оба эти видения: Клавдий Мирон Мамонт. Он взял у Кати меню, которое она так и не прочла до конца, и заказал им обоим одно и то же — куриные крылышки и жареный картофель, кофе, а Кате еще шоколадку с орехами. Катя смотрела на него — он усадил ее на лучшее место, лицом к реке, а сам сел к прекрасному виду спиной. И она видела его на фоне Волги. И словно впервые изучала его облик — решительный подбородок, широкие плечи, мощную грудь, накачанную мускулатуру. Выражение спокойной… лени? Нет… Грусти? Тоже нет… Интереса? Нет, не то… Что-то было иное в лице Клавдия Мирона Мамонта. А что — Катя не понимала. И опускала глаза в тарелку с постылыми пережаренными крылышками — неприлично так пялиться на парня, который… Эй, красавчик… Она ведь хотела установить с ним контакт. И вот что-то там установилось… Не чисто рабочий контакт, как ей хотелось… А разве ей хотелось только чисто рабочего контакта? Ну конечно да! Сто раз — да! — Скучная дыра, — сказал Клавдий, глядя на пустую эстраду кафе. — На периферии народ по кафе не рассиживается в будний день. Справляют здесь лишь свадьбы, праздники да юбилеи. А сейчас и этого нет — слышали, что Быкова нам говорила? Еду покупают да водку. Не до стильных посиделок с капучино. — Клавдий, почему люди такие стали? — спросила Катя. — Я про мать Быковой. Ей приемную дочь совсем не жаль. — Но она же тоже их бросила, уехала. Вы, Катя, не судите их строго. Сейчас все так. — Все так? — Люди ожесточились. Если сравнивать, что было три года назад, то… — Если сравнивать, что было в девяносто четвертом, все то же — учитывая случай с кислотой. — Ну да, но был какой-то светлый период. Надо же что-то светлое вспоминать. — Клавдий усмехнулся. — Это как про дореволюционную Россию до четырнадцатого года все вспоминают. И тогда, и сейчас — одни и те же грабли. И результат один — смена времен. Ломка судеб. Общий раздрай. И судорожные попытки свести снова все к общему знаменателю. Тщетные попытки. — Вы всего три года в полиции, — сказала Катя. — И как вам наша жизнь? — Дрянь, — ответил Клавдий. — Неважнецкая жизнь в полиции. Я, когда шел, по-другому все это себе представлял. — Шарапов, да? Жеглов? Петровка… Все как в говорухинском телевизионном лубке? Это сказочный мир, Клавдий. — Я надеялся, что как-то приживусь в вашей сказке, — ответил он. — Но что-то никак не получается. — Вы уволитесь? — А вы, Катя? Она не ответила. — Они бы послушали, о чем разговаривают сейчас в полиции. Довели до того, что интеллигенция «силовиков» на дух не переносит. А дальше так пойдет, и народ начнет. Помогать никто не хочет. За деньги — да, информацию на мать родную продадут. Но денег у силовиков на всех не хватит. А когда-нибудь и терпение лопнет. Нельзя же так, что вот были люди, нормальные, мыслящие люди, а потом вдруг все взяли и стали тупые терпилы. Старая бескорыстная плеяда типа вашего шефа свалит на пенсию. И кто останется? Эти деляги с Петровки, что в бачках унитаза хранят миллионы? — Вы останетесь, если не уйдете, — тихо сказала Катя, поднимая на него глаза. Теперь он не ответил. Река за окнами стала темной, как небо. Кате показалось — они здесь давным-давно, и это потрепанное кафе приютило их перед дальней дорогой. Она пошуршала оберткой, развернула шоколадку, разломила и протянула половинку Клавдию. — Я не ем сладкого, Катя, — отказался он. — Я бы лучше рюмку сейчас выпил, только вы побоитесь со мной ехать, когда я под шофе. — Кто вам сказал, что я вас боюсь? — спросила Катя. Он допил свой кофе и ждал, пока она допьет свой. А потом позвал официантку и сунул ей деньги. Катя даже не успела достать из сумочки свой кошелек. Глава 30 Ящик Что же произошло на той темной лесной дороге? — думала Катя, глядя, как мимо проносятся дорожные фонари, леса, окутанные чернильным мраком, автозаправки, придорожные поселки и снова — фонари, фонари. — Что случилось перед тем, как Пелопея очутилась там? Уже дома — Клавдий довез ее и вежливо распрощался — она старалась думать лишь об этом: что же произошло три года назад? И гнала от себя иные мысли, иной образ. Он на фоне реки… Его взгляд, устремленный прямо на нее и в то же время словно сквозь нее, на что-то другое, глубоко запрятанное и в сердце, и в мыслях. Наутро они вновь встретились в кабинете полковника Гущина. Тот новостей не имел. В архив на поиски дела Жанет отрядили двух сыщиков, им надлежало вычерпать ложкой море. С Тверским УВД лишь предстояли сложные переговоры для выделения сотрудника. — Делать Александру Быкову центральной фигурой розыска пока рано и замыкаться на этой версии тоже рано, — сказал полковник Гущин. — Да, возможно, она и есть дочь умершей от травм Жанет. Но есть одно обстоятельство, которое не вписывается в общую картину. Не забывайте, что убийца старался скрыть труп Виктора Кравцова, принял титанические меры для этого и для того, чтобы затруднить опознание. Тогда как труп Быковой был им оставлен просто в доме. Никаких попыток увезти его или похоронить. Быкову могли обнаружить через пару часов, через день, если бы у нее было больше покупателей на садовые скульптурки. Нет, что-то не вяжется, что-то не так во всем этом. Кравцов был для убийцы намного опаснее и важнее, чем она. — Убийцу мог кто-то спугнуть, — возразила Катя. — Это ведь не лес, а дом у дороги, там автомобильное движение. Как можно вытащить труп из дома на глазах у всех? Гущин не ответил, но по его виду Катя поняла, что ее возражения приняты. И тогда она решилась. — Я хочу сегодня снова встретиться с Пелопеей. Хочу задать ей вопрос о том конкурсе красоты — не матери ее, а ей. И еще я… о Феодоре я ее тоже спрошу, но не о том диком случае с обливанием кровью… Я просто хочу глянуть на ее реакцию. — На ее реакцию? — спросил Клавдий. — Вы сами мне вчера говорили — может, что-то не так и с самой Пелопеей? — напомнила Катя. — Парень ее Левушка сомневается, что она память утратила. Клавдий, вас самого это насторожило. Я поеду туда, на Патриаршие, и постараюсь встретиться с Пелопеей наедине. Мы ее видели лишь однажды, а это неправильно. Что бы мы ни делали, кого бы ни подозревали, какие бы догадки сейчас ни строили, ключ ко всему по-прежнему один — это ее память или… — Или что? — спросил Гущин. — Или ее притворство, — ответила Катя. — Тогда это уже особый вопрос. Но я и в этом сомневаюсь. — Поехали, я довезу вас до Малой Бронной, — просто сказал Клавдий. — Я все равно собирался в Главк ГИБДД на Садовом. Мне надо кое-что там проверить. Катя вспомнила — он ездил что-то проверять и в Бронницы, но результатами своих проверок так и не поделился. Информация о Жанет и Александре Быковой перебила все. Гущин не возражал. И они отправились заниматься каждый своей делянкой. Клавдий высадил Катю на углу Малой Бронной и Садовой, возле булочной «Волконский». Катя быстро добралась до Патриарших, на ходу достала мобильный и позвонила в квартиру Кутайсовых — номером ее снабдил Гущин. Нет ответа. Тогда она набрала номер мобильного Регины — этот номер тоже дал ей Гущин. — Алло, — раздался на том конце женский голос. — Здравствуйте, это капитан полиции Екатерина Петровская, я приезжала к вам вместе с полковником Гущиным, — Катя набрала в легкие побольше воздуха и выпалила все это скороговоркой. — А, да, помню вас, здравствуйте. Вы… что, есть новости? — спросила Регина. — Нет, пока ничего, просто я бы хотела еще раз поговорить с вашей дочерью. — С Ло? — Да. Это необходимо. — А она… она только что ушла. — Ушла? — Они спускаются на лифте. У Ло сегодня еженедельная консультация с психотерапевтом, а Грета ее провожает на Новый Арбат. Катя порадовалась редкой удаче — Пелопея с младшей сестрой сейчас выйдут из дома без матери. Она поблагодарила Регину, сказала, что она рядом с их домом, и прибавила шаг, почти побежала по аллее, боясь упустить девушек. Она обогнула желтый ресторан «Павильон». За оградой был хорошо виден Большой Патриарший переулок и розовый дом, парадное с очень красивой дорогой дверью из наборного дерева. Катя вспомнила, что в прошлый раз они входили в дом со двора, и хотела уже направиться в ту сторону, как вдруг дверь парадного открылась и вышли Пелопея и ее сестра Грета. Катя окликнула их, помахала рукой. Они застыли в недоумении. Катя поняла — они приглядываются, вспоминают, кто это такая кричит им и машет… Возможно, это минутное промедление и спасло им жизнь.