И вот теперь ясно, что это были за события. И она в одночасье из жертвы переместилась в список главных подозреваемых в убийствах. Полковник Гущин на все доводы возражал, что психиатры во время судебно-психиатрической экспертизы в стационаре будут не столько стараться уличить Пелопею в симуляции амнезии, сколько постараются ответить на самый важный для следствия и суда вопрос — о ее вменяемости. То есть о ее способности отдавать отчет в своих действиях трехлетней давности и сегодняшнего дня и руководить ими. Именно это в большей степени интересовало полковника Гущина. И в этом Катя была с ним согласна. Вопрос вменяемости сейчас — самый важный. А насчет амнезии — подлинной или ставшей плодом симуляции… Как психиатры смогут это выявить и точно установить, ну как? Человек все время упорно твердит: я не помню, я не помню. Как можно уличить его в обратном? Проверить на детекторе лжи? Это ничего не даст. Катя вынуждена была признать, что это действительно идеальная форма защиты. Но ни с чем другим она соглашаться не собиралась. Ее по-прежнему терзали сомнения. Многое, очень многое и в этой версии не сходилось. Свести концы с концами по множеству фактов было невозможно. И Катю поражало, с какой легкостью сейчас полковник Гущин от этого отмахивается. Да, его до глубины души потрясло то, что они обнаружили в доме в Дятловке. Его серьезно уязвило и то, что он сомневался теперь в искренности не только Пелопеи, но и ее матери Регины. Катя думала: видимо, Гущин поверил Регине Кутайсовой, когда она говорила о своей невиновности в нападении на Жанет. А сейчас и эта вера рассеялась в прах. Яблочко от яблони — вот что он сейчас думает. Так считала Катя, ища на взволнованном и усталом лице полковника Гущина признаки того, что так на самом деле и есть. Она с затаенным страхом ждала встречи Гущина с Пелопеей и ее матерью. У нее появилось предчувствие: ни к чему хорошему это не приведет. Все споры закончились к вечеру. К половине шестого следователь привез подписанное постановление о помещении Пелопеи Кутайсовой в стационар на судебно-психиатрическую экспертизу. В начале седьмого они все уже были на Патриарших. Полковник Гущин ехал в машине с оперативниками и следователем. Катя отправилась вместе с Клавдием на его машине. Вся их внушительная делегация вошла в подъезд розового дома, поднялась по лестнице и сгрудилась на лестничной площадке. Кате вдруг снова захотелось уйти, скрыться, быть подальше от этого места. А это нас арестовывать пришли… Все до боли напоминало драмы, которые разыгрывались в стенах этих старых, много чего повидавших домов. А это нас арестовывать пришли… Приходили вот так, толпой, в которой маячил на задах бледный от страха управдом… Приходили в кожаных куртках, скрипя портупеями маузеров, приходили в штатском, оставив у подъезда «черный воронок», приходили арестовывать, сажать, расстреливать, приходили, стуча сапогами по вощеному паркету, выворачивая под видом обыска все ящики и шкафы. Приходили, уводили, чтобы никто из уведенных жильцов уже не вернулся обратно — к тихому пруду под липами, к уютному креслу под лампой с оранжевым абажуром, к теплому камельку, к жизни, которой предстояло оборваться. На звонок дверь квартиры Кутайсовых открыла Сусанна Папинака. За ее спиной в холле сияли все лампы. Где-то в глубине квартиры играла негромкая музыка — Моцарт. Сусанна смотрела на них как на призраков, не говоря ни слова. А затем в холле появились все, кто находился в этот момент в квартире: Регина, Грета. О нет, не все — не было самой главной. Не было Пелопеи. — Вы что? — хрипло спросила Сусанна. — Регин, они… Вы зачем? Куда?! Полковник Гущин прошел на середину холла, в его руках была папка с постановлением от следователя. — Где ваша дочь? Ваша старшая дочь? — спросил он Регину, игнорируя вопросы ее рыжеволосой подруги. — Дома. А в чем дело? — Пелопея должна будет проехать с нами. — Куда? Что случилось? — Вновь открывшиеся обстоятельства по делу трехлетней давности, — сказал Гущин. — Мы нашли дом в Бронницах, в поселке Дятловка, где ваша дочь была в то время, когда вы ее искали. — Что за дом? — спросила Регина, голос ее звучал спокойно. — И почему Ло надо ехать с вами сейчас, вечером? — Дом частный, на окраине поселка, в лесу. Хозяева его — Артем Воеводин и его мать-пенсионерка. Вам знакомы эти имена? — Нет, — Регина покачала головой. — Никогда не слышала о таких. Гущин поглядел на Грету, выглядывавшую из-за спины Регины. Ее левая рука — вся, от плеча до локтя, — забинтована. — Кое-кому в вашей семье имя парня отлично известно, — сказал он. — А вы, значит, не в курсе, что Артем Воеводин был любовником вашей дочери Пелопеи? — Нет, я не знала об этом. А что… это он похитил ее? — Артем и его мать зверски убиты в собственном доме. Их трупы мы нашли только сейчас, они находились в доме с тех самых пор, как Пелопея покинула этот дом. Грета резко вскинула здоровую руку к губам, зажимая себе рот, повернулась, собираясь покинуть холл, и… — Стойте, Грета! — окликнул ее Гущин. — Не надо идти сейчас к сестре и предупреждать ее. Девушка замерла на месте. — Я не понимаю, о чем вы говорите, — тихо сказала ее мать. — О том, что мы нашли еще два трупа. Итого четверо убитых. При осмотре дома нами обнаружены улики, указывающие на то, что ваша дочь Пелопея не только находилась в момент убийства в доме своего любовника, но и на то, что она… — Что? Что — она? — Что это она зверски убила его, убила его мать. И сделала это в полном разуме, ясно отдавая себе отчет в своих действиях, направленных на то, чтобы скрыться с места преступления, чтобы запутать следы, скрыть трупы в подвале и затем разыграть из себя впавшую в шок и амнезию жертву похищения. — Нет. Не может такого быть. — И делала это на протяжении трех лет, вводя всех — и врачей, и полицию, и вас, ее родных, — в заблуждение. — Нет. — Притворяясь потерявшей память, притворяясь и симулируя, обманывая всех. И когда почувствовала новую угрозу, не задумываясь убила снова. Того свидетеля, шофера Кравцова, который видел ее настоящую, без тени притворства, на той дороге в лесу. И его сожительницу Александру Быкову — по причине, которую нам, следствию, еще предстоит установить. — Нет. Это все ложь. Такого не может быть. Я знаю свою дочь Ло, — сказала Регина. — Знаете свою дочь? — Полковник Гущин подошел к ней. — А может, вы знали и то, что она лишь разыгрывает из себя жертву амнезии? Может, это для вас никакой не секрет — ее притворство? Почему вы вдруг отогнали свою машину в сервис и заказали химчистку салона и багажника? — Что? О чем вы? Я не понимаю. — Машина, ваша дорогая иномарка, стоявшая во дворе, которую вы так внезапно… — Мне велел Платон. Он сказал, что раз мы не пользуемся машиной, ее надо поставить в гараж, а до этого сделать в автосервисе профилактику. Это обычное… — Обычное? Ладно. Что мы препираемся здесь в дверях. Позовите Пелопею. Она поедет с нами. — Куда? На допрос? Она ничего не помнит, — резко сказала Регина. — Куда вы хотите ее везти? — Если бы это дело было обычным, Пелопею после предъявления обвинений задержали бы и оставили под стражей в тюрьме, — сказал Гущин. — Но это дело другого сорта. Ваша дочь Пелопея по постановлению следователя будет помещена в стационар центра социальной и судебной психиатрии для проведения комплексной судебно-психиатрической экспертизы. Только после выводов психиатров о ее нынешнем состоянии — истинном состоянии ее психики и памяти — и выводов о ее вменяемости или невменяемости, только после этого с ней начнут проводить следственные действия. — Вы хотите поместить мою дочь в сумасшедший дом?!! — воскликнула Регина. Она стремительно повернулась и почти побежала по холлу, по анфиладе комнат в глубину квартиры, твердя, почти крича: нет, нет, нет! Гущин ринулся за ней, оперативники — следом. Катя… Она тоже пошла. Ощущая, как внутри у нее растет тошнота, превращаясь в мутное темное облако отвращения — и к создавшейся ситуации, и к себе. Она остановилась в дверях кухни, за спинами оперов. Пелопея сидела за большим обеденным столом, на кухне, залитой светом ламп, где все сияло чистотой и где витал неуловимо терпкий и пряный аромат жаркого. Перед ней была тарелка с недоеденным бифштексом. Она сидела прямо, положив руки на колени. Она слышала этот крик в холле. На лице ее был написан страх. — Я не поеду в сумасшедший дом, — сказала она. — Мама, я… — Конечно не поедешь, — сказала Регина и встала, закрывая ее собой. — Никуда ты не поедешь, дочка. Я тебя не пущу. Тонкая, высокая, с растрепанными светлыми волосами, бледная и решительная, она преградила полковнику Гущину дорогу к дочери. — Пелопея, вы должны поехать с нами в больницу, — сказал он. — Не поеду я в сумасшедший дом! — визгливо воскликнула девушка. — Я так и знала, что меня запрут. Я ничего не помню, но я не сумасшедшая, понятно вам? Я не сумасшедшая! — Пелопея, не заставляйте нас применять вынужденные меры. — А ты попробуй, примени. — Регина выпрямилась. — Только сначала ко мне, потому что я не отдам вам свою дочь и не позволю забрать ее в психушку! Я мать! Вы мою дочь у меня не заберете! И она с силой швырнула под ноги Гущину тяжелую фарфоровую кружку. О, ЖЕНЩИНЫ ПАТРИКОВ, ВЫ ПРЕВРАЩАЕТЕСЬ В ЛЬВИЦ, КОГДА… Да неужели? Возможна ли такая метаморфоза, о женщины Патриарших? Катя смотрела на Регину во все глаза. Странно, но она была на ее стороне в этой ситуации. Ей хотелось, чтобы мать… мать не позволила совершить ошибки — им всем.