— Регина, ведите себя разумно, — сказал Гущин, делая к ней шаг. — Вы у меня дочь не заберете! — Она схватила со стола еще одну кружку и швырнула в него, метя уже в голову. Тяжелая фаянсовая кружка ударила полковника Гущина в плечо. В следующую секунду он был около Регины, схватил ее за обе руки. Но она вырвалась с яростью и начала бить его по плечам, по торсу стиснутыми кулаками, норовила ударить по лицу. — Не заберешь! Не отдам! Она моя дочь! Взгляни на нее — она калека! Инвалид! Не отдам! Она и так настрадалась сверх меры! Полковник Гущин сгреб ее в охапку, одновременно стараясь уклониться от ее маленьких, яростных женских рук, разящих без пощады, и не сделать ей больно. Если и мечталось когда-нибудь хоть прикоснуться к такой красавице, то не так… Оперативники подошли к Пелопее. — Вставайте. Вам надо одеться. Поедемте с нами. — Никуда я с вами не поеду! — Пелопея вцепилась в крышку стола. Опера начали поднимать ее силой, отдирать ее руки от всего, за что она цеплялась, — за стулья, за столешницу. — Я не хочу в сумасшедший дом! — кричала она. А они тащили ее из кухни — упирающуюся, визжащую. Регина тоже кричала, пытаясь вырваться из рук Гущина. Пелопею поволокли в холл — там что-то грохнулось на пол. Гущин разжал руки, отпуская мать. Она ринулась вслед за дочерью. На лестничной клетке они тоже кричали, Пелопея цеплялась за перила, упиралась. На нижних этажах хлопали двери — соседи Кутайсовых пребывали в шоке и растерянности. Грета бежала за матерью вниз по лестнице, Сусанна с рыжей гривой волос, схватив в охапку куртки, — за ними обеими. Женские крики и плач наполнили мраморный вестибюль розового дома. И Кате стало страшно. Чувствуя, что у нее подгибаются колени, она кое-как спустилась вниз, к лифту, вышла на улицу. Оперативники уже затолкали визжащую Пелопею в машину. Регина металась рядом, она сама была похожа сейчас на безумную. Полковник Гущин кричал, что всем надо успокоиться, он пытался сказать Регине, что она может прямо сейчас звонить адвокату, бывшему мужу — кому угодно, что центр социальной и судебной психиатрии — это не тюрьма… Регина его не слушала. Она колотила по дверце полицейской машины, где сидела между операми ее дочь, и взахлеб рыдала. — Как же я вас ненавижу. Катя услышала за своей спиной хриплый голос. Она обернулась. Перед ней с охапкой одежды в руках стояла Сусанна Папинака. Ее рыжие волосы струились по плечам и спине, как змеи, а глаза были устремлены мимо Кати — на полицейские машины. — Как же я вас ненавижу, — повторила она. — Что же вы за мразь такая. Садисты в погонах. Уличный шум словно ножницами отрезало. Катя будто в вакууме очутилась, где не было ничего, кроме рыжей женщины и ее слов, полных презрения и бешенства. — Творите что хотите, хватаете людей, сажаете. Полное беззаконие. Рады, что ваше время наступило. Что мы все снова никто, пыль под ногами. Неужели у вас нет сердца? Нет сострадания, нет жалости ни к кому? Она же калека — вы что, не видите? Она за свои двадцать лет испытала столько, сколько не всякий сможет вынести. Она и так уже наказана сверх меры за то, что сделала. И это не сейчас случилось. И не тогда, а задолго до ее пропажи и аварии. Что они все пережили, когда это всплыло! Что ее мать почувствовала — мне ли не знать, я подруга Регины. Но они, родители, не винили ее одну. Потому что была и другая сторона. В таких делах всегда другая сторона тоже несет вину. А там была общая вина. И они сумели справиться, как-то избыть эту боль, этот мрак. Они сумели. И когда с ней случилась беда, когда она стала калекой, они все, все пришли ей на помощь. Это снова была единая семья, пусть и разделенная жизнью. Они простили ее и оберегали ее как могли. А вы… — Сусанна резко сунула охапку одежды стоявшей рядом испуганной Грете, та прижала ее к животу здоровой рукой. — А вы, полиция… Силовики чертовы, господа в погонах, властители нынешней нашей жалкой жизни, что сделали вы? Вместо того чтобы разобраться и понять, вы поступаете как бесчувственные, бессердечные варвары! Ненавижу вас всех. Чтоб вы сдохли! Она отвернулась от Кати. В этот момент резко хлопнула дверь машины — полковник Гущин усаживал рыдающую Регину, которая еще минуту назад дралась с ним, как львица, за дочь, рядом с собой в полицейский джип. Он позволил ей сопровождать Пелопею в больничный стационар. Катя видела, как Сусанна удаляется от нее быстрыми шагами по Малой Бронной. Рыжеволосая женщина прошла мимо ярко освещенной витрины бутика белья «Агент Провокатор», мимо французской кондитерской. Хрупкая тень. И вот она пропала из виду, словно Патрики — ненасытные — растворили ее в себе, в своем вечернем эпикурействе, в своих неоновых огнях, в музыке, рвущейся из открытых дверей баров, в уличной толчее. Глава 48 Панорамное окно Весь путь — недлинный — с Патриарших до Главка Катя чувствовала себя плохо. Она сидела рядом с Клавдием Мамонтовым в его машине. И речи не было о том, чтобы сейчас ехать домой, хотя и наступил вечер. Полковник Гущин не перепоручил сотрудникам розыска отвезти Пелопею в сопровождении матери в больницу на улице Восьмого Марта, а сделал это сам. И Катя хотела дождаться его возвращения и спросить… Спросить о чем? Мысли ее путались. В ушах все еще звучал гневный голос рыжеволосой женщины. — Жестоко она с вами, — заметил Клавдий. — Вы слышали? — Слышал. — Вы новичок. Привыкайте, — Катя пыталась справиться с ознобом. — Эту тетку бы туда, в дом с подвалом, — сказал Клавдий. — Посмотрел бы я на нее тогда. Оскорблять и обвинять проще всего, попробовала бы она сама. Попыталась бы взглянуть на дочь своей дражайшей подруги с другой стороны. С другой стороны… Была и другая сторона… В таких делах всегда другая сторона тоже несет вину… А там была общая вина… Но они не обвиняли… не винили ее одну… Катя посмотрела в окно — они уже подъехали к зданию Главка на Большой Никитской. В таких делах всегда другая сторона тоже… Что имела в виду Сусанна? О чем она вообще говорила? Она обвиняла полицейских в том, что они поступают как варвары, что они не разобрались. И это правда. В новой версии о Пелопее-убийце масса нестыковок и странностей. И судебно-психиатрическая экспертиза не даст на них ответа. А кто даст? Пелопея? Кричавшая там, на Патриках, что она не хочет в сумасшедший дом, что она ничего не помнит, хотя и не безумная. Они с Клавдием вышли из машины, предъявили на КПП пропуска и поднялись в управление розыска. Полковник Гущин все еще не возвращался. Но в розыске никто и не думал уходить домой, все ждали возвращения шефа криминальной полиции и новостей. О какой «другой стороне» говорила Сусанна? И о какой вине? Кого перед кем? А что она еще кричала — кроме оскорблений? Катя напряженно смотрела в темное окно кабинета, но видела там лишь свое отражение да освещенные окна дома напротив, и пыталась вспомнить. Что она говорила? Она за двадцать лет испытала столько, сколько не всякий сможет вынести… Это она о Пелопее. А еще что? Она и так уже наказана сверх меры за то, что сделала. И это не сейчас случилось. И не тогда, а задолго до ее пропажи и аварии. Не сейчас случилось… И не тогда, а задолго до… Что случилось? Что Сусанна имела в виду? Катю все еще бил озноб, и, кроме того, она чувствовала, что ее виски сжимает точно обручем. В ней боролись два совершенно противоположных намерения. Она снова вперилась в темное окно. Клавдий подошел к ней сзади. Она ощущала его присутствие, его взгляд. Обернулась. Он протягивал ее кружку с горячим чаем. Чай… выпить, согреться, остаться… Поехать, пойти прямо сейчас, вернуться и… Катя молча отстранила от себя и чай, и Клавдия, направилась в соседний кабинет. Там сидели двое сотрудников розыска за ноутбуками. Катя попросила их найти в файлах точный адрес Сусанны Папинака — ее ведь опрашивали после задержания домработницы Лихотиной-Жанет, а это значит, в файлах был ее номер квартиры в доме, где кафе «Донна Клара». И самое главное — код домофона, чтобы войти в подъезд. Сыщики отыскали, Катя записала. Вряд ли она мне сейчас обрадуется… Вряд ли что-то объяснит. Захлопнет дверь перед носом, но я… Я должна… Я все равно должна попытаться. Катя взяла со стула свою сумку, накинула куртку. — Пока, Клавдий, — она коснулась его плеча.