— Вы домой? — спросил он. — Гущина не дождетесь? — Нет. — Вы не домой, — он читал по ее взволнованному лицу. — А куда? — Мне надо вернуться на Патриаршие. — Зачем? — К ней. — Катя смотрела на него — ну не мучай меня вопросами, Клавдий Мирон Мамонт. Лучше помоги, если можешь. — К Сусанне? — Она что-то имела в виду. Она что-то знает. Мне необходимо это выяснить. — А до завтра это подождать не может? Поздно уже. Да и она как фурия на вас орала. Дайте ей успокоиться до утра. Катя на секунду согласилась, даже положила сумку снова на стол, но потом… Что это было? Предчувствие? Или просто решимость? Она вдруг подумала, что до завтра все это ждать не может. Нет, надо сейчас, иначе будет поздно. — Клавдий, мне лучше пойти сейчас. — Ладно, поедем, — согласился он. — Вы что, со мной? — Конечно. Не хочется отпускать вас одну к злой тетке. — Нет. Мне лучше одной к ней пойти, — настойчиво сказала Катя. — Я попробую с ней сама. — Я мешать, что ли, буду? Ну ладно, подброшу вас сейчас на Малую Бронную и подожду в машине. На это Катя не знала, что возразить. Они снова покинули Главк, сели в машину Клавдия и через пару минут воткнулись в гигантскую пробку на Никитских Воротах. Было девять часов вечера, но пробка и не думала рассасываться, растекаясь по бульварам, по Малой Никитской вплоть до Садового кольца. — В такое время лучше пешком ходить, а не ездить, — сказала Катя. — Мы здесь час простоим, а пешком всего минут пятнадцать. Я пошла пешком, Клавдий. — Хорошо, идите пешком, — он и на это согласился. — Я потискаюсь в пробке, объеду и буду ждать вас в Спиридоньевском переулке. Позвоню сразу, как припаркуюсь. Катя пошла быстрым шагом по Спиридоновке к Патриаршим. Улица вначале была довольно пустынна, но чем ближе к Патрикам, тем оживленнее она становилась. Катя дошла до угла Спиридоньевского переулка, хотела было повернуть в него, к дому Сусанны, но ноги вдруг сами понесли ее дальше. И вот она свернула в Большой Патриарший, через пару минут показался сквер и пруд. Катя не могла себе объяснить, зачем сделала этот крюк. То ли для того, чтобы унять волнение, собраться с мыслями, как ей строить беседу с рыжей женщиной, которая ненавидит полицию. А может, ей просто хотелось взглянуть на это место снова? Пруд как магнит притягивал к себе. Все декорации были знакомы, узнаваемы, но выглядели снова так, будто они чужие. Желтый ресторан «Павильон». Розовый дом — прекрасный и богатый дом, где жила она, съевшая сердце своего любовника, вырвавшая это трепещущее, окровавленное мужское сердце из разрубленной груди. Черная стылая вода, отражающая свет фонарей, аллея, по которой гуляли поздние зеваки. Окна, окна, окна — темные окна пустующих фешенебельных квартир. Желтые такси, сворачивающие на Малую Бронную из Ермолаевского и с Садового кольца, яркая вывеска цветочного магазина «У царевен», освещенные окна баров, шорох шин по мостовой. Катя двигалась вдоль фасада Дома на Патриарших, где располагалась галерея, и фасада розового дома, глядя вверх, на цветочные ящики, которые скрывала темнота. Она завернула за угол и шла теперь тем же путем, что и Сусанна, когда уходила прочь, выкрикнув все свои оскорбления и загадки. Потом Катя взглянула вверх и увидела бывший дом Госстраха — дом-«cтраха» нависал над ней. Кремовые балконы, на которые никто никогда не отваживался выходить, панорамные угловые окна. Катя нашарила в сумочке точный адрес, шагнула в арку, подошла к двери подъезда и набрала код. Сезам, откройся. Она очутилась в просторном и чистом подъезде бывшего образцового дома соцбыта и снова взглянула на бумажку с адресом — Сусанна жила на третьем этаже. Здесь во многих квартирах сохранились знаменитые двустворчатые входные двери. Двери Сусанны были белыми. Катя нажала кнопку звонка. Динь-дон. Она знала, что ее разглядывают на экране домашнего монитора. Сусанна была вправе не пускать ее. Но дверь открылась. Рыжеволосая женщина стояла на пороге. Она была босая и в костюме для занятий йогой из серой фланели. — Вы зачем пришли? — резко спросила она. — Что, моя очередь настала? Теперь менты пришли за мной? Что я сделала? Какую статью мне пришьете? — Я пришла с вами поговорить, — ответила Катя. — О чем мы можем говорить? Уходите. — Чудовищные обстоятельства убийств, — сказала Катя. — Там, в Дятловке. — Я не знаю, о чем вы. Убирайтесь, — Сусанна попыталась захлопнуть дверь. Но Катя удержала дверь рукой. — Пелопея была в этом доме. Ее парень убит. Я повторяю: обстоятельства его смерти чудовищны. И его мать тоже убита. — Я ничего не знаю ни про какие убийства. — Но там много нестыковок, — настойчиво продолжала Катя. — Там многое непонятно. Не сходится. Моего шефа и моего напарника потрясло то, что они увидели в доме. Они считают, что это она. Что она притворяется — сейчас и тогда. Что ее амнезия — это симуляция. — Не верить людям — ваш главный метод. Когда нет доказательств, просто повесить все или на того, на кого удобно, или на кого укажут. — Ошибаться могут все. Вы полгода жили бок о бок с потенциальной убийцей. С вашей домработницей Лихотиной. Вы забыли, что она сделала с дочерью вашей лучшей подруги? — Я понятия не имела о ее прошлом. Регина мне никогда не рассказывала ни о своей юности, ни о конкурсе красоты, ни об этой бабе чокнутой. Что вы меня обвиняете, когда она сама десятки раз бывала здесь, разговаривала со Светкой? Она даже ее не узнала! — Я не обвиняю вас. Я говорю, что ошибаться могут все. И мне кажется, мои коллеги с Пелопеей ошиблись. Я не знаю, в чем тут дело, я просто чувствую: что-то до сих пор от нас скрыто. Мы чего-то не знаем, может быть, самого главного в этом деле. Основного. — Вы пытаетесь меня расколоть? Вызвать на откровенность? — Сусанна прищурилась. — Нет. Я прошу вас мне помочь. Мне показалось, что, когда вы кричали там, на улице, вы сами пытались предостеречь нас от крупной ошибки. Непоправимой ошибки. Вы не хотели, чтобы Пелопея страдала. Но поймите, ее сейчас считают виновной в таких вещах, от которых стынет кровь в жилах. Сусанна смотрела на нее, а потом шире распахнула дверь. — Черт с вами, входите. Поговорим. Она указала Кате куда-то в глубь огромной, прекрасно обставленной квартиры, где все свидетельствовало о вкусе, утонченности и богатстве хозяйки. Катя миновала холл — отсюда двери уводили в гостиную и кухню. Рядом с кухней располагалась большая ванная, отделанная мрамором. Дверь ее была распахнута. Там царил полумрак и горели свечи. В воздухе квартиры стоял терпкий, пряный аромат благовоний. Сусанна указала на просторный зал. Это была ее мастерская — богемный хаос и беспорядок. — Садитесь, — хозяйка кивнула на диван, заваленный яркими подушками. Она взяла из фарфоровой коробочки длинную ментоловую сигарету и закурила. — Я ни про какие убийства ничего не знаю, — повторила Сусанна. — Вы встречали парня Пелопеи по имени Артем? Старше ее, красивый мужчина. Он работал охранником в клубе. — Нет. — А ваша домработница Лихотина их вместе видела, и не однажды… — Так и допрашивайте ее. Чего вы ко мне заявились на ночь глядя? — Мне показалось, что, когда вы кричали на меня на улице, вы пытались мне что-то сказать. Нечто большее, чем оскорбления. — Вам так показалось? — Сусанна выпустила из ноздрей дым. — И вы не обиделись на мои вопли? Вопли и ругань — это признак отчаяния. Вы не обидчивы? У вас толстая шкура полицейского? А вы такая молодая. — Я не находила себе места всю обратную дорогу. И решила вернуться к вам. Я хочу услышать, что вы пытались мне сказать. — Это не имеет никакого отношения ни к каким убийствам. Я про убийства вообще ничего не знаю. И я не это совсем имела в виду. — А что вы имели в виду? Вы крикнули, что Пелопея пережила очень много, и так уже наказана сверх меры. Я так понимаю — своим увечьем, той страшной аварией. Вы сказали мне — там была и какая-то другая сторона. И что эта сторона тоже виновна. И что они все это преодолели — их семья. — Я повторяю — это к убийствам не имеет отношения. Я говорила о другом. — О чем? — О чисто внутрисемейном деле. Неприятном. Если хотите — драме. Возможно, даже трагедии.