Попробовала еще несколько вариантов, остановилась на «здóрово». «Договорились, – ответил Кристер. – Ты записана на полвторого». Ребекка еще раз приняла душ. Тело после вчерашних приключений работало как паровая машина. Выбрала свитер – из старых, отцовских. Чтобы показать Кристеру, что она не особенно напрягалась. Оставила распущенными свежевымытые волосы. Несколько раз посмотрелась в зеркало. В желудке порхали бабочки. Когда появился Кристер, главной задачей стало удержать Снурриса в доме. Ребекка заперла дверь снаружи, несмотря на отчаянный лай и скулеж. Кристер приехал без собак. Если бы все было как раньше, Снуррис, Рой и Тинтин уже носились бы как сумасшедшие, после чего Ребекка закрыла бы всех троих в доме. А вечером они все вместе готовили бы ужин. Кристер посмотрел на входную дверь. Ребекка покосилась на пустую собачью клетку в его машине. – Ну что, поехали? – спросил он. Кристер уже вычистил ее машину. И все-таки Ребекке было странно сидеть на пассажирском месте. Она передала ему ключи. По крайней мере, Марит рядом не было. Кристер откинул спинку сиденья и развернул зеркальце заднего вида. Последний раз на переднем пассажирском месте сидел Сиввинг. Он всегда опускал спинку, насколько это было возможно. Ребекка не стала ее поднимать. Так она могла все время смотреть на Кристера так, что он этого не видел. Жаль, что он в куртке. Ребекке нравились его предплечья. Зато она могла без помех любоваться его запястьями и руками. Руки лежали на руле – такие красивые… Эти пальцы знали каждый участок ее тела, вплоть до самых интимных уголков. Эта рука гладила ее грудь, пока они целовались, а другая рука щипала мочку ее уха. – Какой снегопад! – воскликнул Кристер. – Надеюсь, ни одному идиоту не придет в голову переться в горы, когда все стихнет. Высока опасность схода снежных лавин. Мысли Ребекки ускользнули в направлении горных спасателей и самым естественным образом замкнулись на Марит. Интересно все-таки, чем Кристер с ней занимается? Тоже щиплет мочку уха, когда они целуются, и ласкает грудь? Эти приемы распространяются на всех женщин? Думать об этом было невыносимо, но иначе у Ребекки не получалось. Она поймала себя на том, что думает о Кристере все время. Каждая минута жизни оказывалась связана с ним через маленькие бытовые привычки. Гуляла ли Ребекка с собакой в лесу, пристегивала ли лыжи, складывала ли в мусорное ведро пакеты из-под молока – его способом, так, чтобы они занимали меньше места, – чистила ли зубы. К слову, той самой щеткой, которую ни разу не оставила в его ванной и всегда забирала с собой, когда уходила. Если б только она не спала с Монсом… Теперь Ребекка уже не могла вспомнить, зачем вообще это сделала. Как так получилось, что однажды она и Монс решили встретиться за ужином? Зачем? И чего ради понадобилось сообщать об этом Кристеру, если уж на то пошло? Мысли плутали, как в тумане. Ребекка не видела себя в этой истории. Она поехала к Кристеру сразу из аэропорта и уже в дверях честно во всем призналась, даже обувь не сняла. Она знала, что произойдет дальше, и, возможно, хотела этого. Кристер молча указал ей на дверь. Так все закончилось. …Они приближались к городу. Кристер осторожно вел машину по рыхлому снегу. «Дворники» метались на предельной скорости, но изнутри стекла запотевали от испарений с их одежды. Нужно было говорить о погоде, слова застревали в горле. Итак, все закончилось. И с того самого момента, как за Ребеккой захлопнулась дверь, она по нему скучала. Или нет. Поначалу она испытывала что-то вроде облегчения. Сажала Снурриса в машину, ехала в Курраваару и чувствовала себя свободной. Было больно, но хорошо. В таком состоянии она продержалась неделю. Потом стала о нем думать, и как-то незаметно подступила тоска. Но Ребекка ничего не предпринимала, и вот объявилась Марит – быстрее, чем Ребекка могла того ожидать. Об этом много говорили на работе, и все радовались за Кристера. Коллеги не понимали, какую боль причиняют Ребекке каждым словом. Тогда она тоже стала улыбаться и наговорила столько глупостей, что потом захотелось прополоскать горло хлоркой. О том, что Марит ему подходит и что Кристер, на самом деле, такой красивый парень… * * * Ждать своей очереди долго не пришлось. На табло загорелся ее регистрационный номер. Кристер вышел на снегопад, поднял капюшон и стал кому-то звонить. Ей, кому же еще. Ребекке сразу сделалось так тоскливо, что она чудом усидела на стуле. Правда, чуть не сломала его от беспрерывного верчения – дешевый белый пластмассовый стул, предмет садовой мебели. «Ну и что мне теперь с собой делать? – думала она. – Я не могу быть ни с Монсом, ни с Кристером. Одна тоже не выдержу, потому что теперь у меня не осталось даже работы. Со мной что-то не так, с самого начала. За что ни возьмусь, все летит к черту». Она смотрела на автомехаников, которые проверяли тормоза и поднимали машину в воздух. Посмотрела телефон – ни одного сообщения. Оглянулась на спину Кристера среди снежных хлопьев. О чем они говорили? Марит спросила Кристера, что он хотел бы на ужин, и Кристер ответил: «Тебя, дорогая»? Или у них что-то вроде секса по телефону? А Ребекке ничего не остается, кроме как смотреть на это со стороны с чашкой паршивого кофе… Наконец машина была готова, и Ребекка заплатила за техосмотр. Кристер сунул телефон в карман, когда она постучала в стекло. – Все прошло хорошо? – спросил он. – Да, – ответила Ребекка. – Ты… разговаривал с Марит? Теперь ты должен перед ней отчитываться, да? Лучше б она откусила себе язык. Кристер скосил глаза на Ребекку и помрачнел. – Прости, – быстро поправилась она. – Это я так неудачно пошутила. Кристер долго молчал, но потом ответил: – Это Марит уговорила меня помочь тебе с машиной, после того как позвонил Сиввинг. Ей тебя жаль. Мне тоже. «Вот что самое страшное в любви, – подумала Ребекка, и снег вокруг засверкал от навернувшихся на глаза слез. – Влюбленные знают, какие слова ранят больнее всего, и постоянно их произносят». Всю обратную дорогу Ребекка подсчитывала, сколько оплачиваемых дней отпуска может взять, с учетом неиспользованных выходных и компенсаций. Ей нужно куда-нибудь уехать, прежде чем она уволится. * * * Он позвонил Таггену Меки. Бёрье Стрём сидел за столиком на кухне Рагнхильд и думал о том, что говорить здесь не о чем. Нужно просто выйти на ринг. Рагнхильд лежала на диване в гостиной и читала книгу. – Я должен встретиться с твоим отцом, – сказал Бёрье в трубку. – Если это не он застрелил моего отца, то знает, кто это сделал. Тагген, отступая, отбивался как мог: – В чем ты его обвиняешь? Я знаю, что отец не ангел, но откуда тебе известно… – Неважно откуда. Я должен поговорить с ним, и точка. Выбирай. Или я приеду и буду сидеть под воротами, пока меня не впустят, или ты сам поможешь нам увидеться. Я всего лишь хочу знать, как все было. У меня и в мыслях нет кого-то в чем-то обвинять, тем более мстить. Тагген молчал. Бёрье слышал, как он долго что-то жевал, а потом проглотил. Рагнхильд в гостиной перевернула страницу. – Я выбираю второе, – ответил Тагген. – Но отец совсем плох, не езжай к нему без меня. Тагген дал отбой. Бёрье вошел к Рагнхильд. – Ну как? – тихо спросила она. За диваном мелькал нос Виллы, Рагнхильд не хотела ее пугать. – Что он сказал? – Сказал, что устроит нам встречу. – Думаешь, Франс Меки сознается? – Не знаю, но я должен попытаться. – Ммм… И что станешь делать, если это он? Сожжешь его дом? – Нет, – рассмеялся Бёрье. – Чем это поможет? – Иногда мне хочется сжечь дом Хенри, – призналась Рагнхильд. – Проблема в том, что это и мой дом тоже. Дом моего детства. «Так оно всегда с местью, – подумал Бёрье. – Надо быть осторожным с тем, что горит». 1972–1974 годы Нью-Йорк Бёрье Стрёма не такой большой. Он живет в Хеллс-Китчен, западной части Ирландского квартала. Народ здесь бедный, переулки кишат детьми. Пахнет тушеной капустой и еще какой-то кислятиной. По утрам Бёрье спускается по лестнице длинными кошачьими прыжками. Он рано делает пробежку, а потом завтракает в «Саншайн диннер», в двух кварталах отсюда. Яичница с колбасой и две чашки кофе. Хотя с кофе отдельная история – это ржавая вода из болотной трясины. Спортзал Биг Бена находится в Бруклине, в семиэтажном кирпичном доме. На первом этаже – склад, на втором – зал. Он чистый, просторный, с большими открывающимися окнами, под которыми Бёрье иногда останавливается, только чтобы послушать. Стучат мячи, свистят скакалки, кожаные перчатки ритмично бьют по боксерским грушам. Спортзал – его дом. По вечерам, когда в квартире слишком душно, Бёрье поднимается на просмоленную крышу многоэтажного дома – the tar beach[72], так это здесь называют. Слушает звуки Медисон-сквер-гарден, если ветер дует оттуда. Там сигналят такси, воют автомобильные сирены, гудит толпа. Когда-нибудь Бёрье будет боксировать в Медисон-сквер-гарден.