Я сглотнула. — Да, я сказал тебе уйти. Да, я держал в секрете от тебя пункт о пяти процентах в завещании твоего отца. Да, мне приходило в голову, что, возможно, твоя беременность сработает в мою пользу. Моя грудь сжалась. — Но даю тебе слово, что, хотя я и думал об этом, я никогда, ни разу, не трахал тебя с намерением, чтобы ты забеременела. Никогда. Острая грань его убежденности не оставляла места для сомнений. Каждый оттенок цвета в его глазах светился правдой, и мне было трудно не поверить словам, которые только что лились из его уст. Он указал на брачный контракт. — Это мой способ доказать тебе, что ты больше не просто подпись на бумажке. Ты не просто очередная пешка в моем стремлении погубить отца. Ты стала намного больше. — Он придвинулся ближе, и мои внутренности сжались. — Я люблю тебя, Милана Катарина Торрес. И даже если ты решишь выйти за эту чертову дверь, я буду любить тебя до тех пор, пока дьявол не заберет у меня последний вздох. Мое сердце ёкнуло, и я потеряла дар речи. Он поднял нераспечатанную папку и протянул ее мне. — Но несмотря на то, что я человек, который будет любить тебя до последнего вздоха, я также человек, который прольет за тебя кровь, даже не моргнув глазом. — В его радужных глазах плескалась чистая решимость, и с каждым шагом он приближался ко мне, а я делала шаг назад. Я легонько покачала головой. — Я все еще не понимаю. — В этом файле ты увидишь, на что я готов пойти, чтобы дать тебе то, что тебе нужно. Я взяла у него папку, и бумага обожгла кончики моих пальцев палящим огнем неуверенности. Страх, паника… любопытство. Он склонил голову набок. — В данном случае тебе нужна кровь, — он взглянул на папку в моей руке, — именно ее я тебе и дал. Мои руки онемели, и я не могла заглянуть в это дьявольское досье, боясь, что то, что в нем находится, превратит трещины между нами в кратеры, которые поглотят нас целиком. — Лучше не надо. — Я протянула ему папку, но он не моргнул, не сводя с меня взгляда. — Открой ее, Мила. — Нет. — Я сказал… открой. — Он произносил слова с едва уловимым предупреждением, подходя ближе, так близко, что я чувствовала его знакомый, землистый запах, и чувствовала, как мое тело реагирует на него так, как не следовало, учитывая наш разговор. В течение нескольких секунд, минут, часов, дней мы находились в тупике. Я не хотела знать, что скрывается на страницах, в то время как он был полон решимости просветить меня. Чем дольше мы стояли, не сводя друг с друга взгляда, тем сильнее я чувствовала, что моя решимость рассеивается. Любопытство росло, мои пальцы замирали на краю папки. Его взгляд умолял меня делать то, что мне говорят, и как бы легко я ни бросала ему вызов, именно в таких обстоятельствах мне было трудно игнорировать необходимость повиноваться. Я перевернула страницу, не глядя на нее: напряженное выражение лица Сэйнта удерживало мое внимание. — Смотри, — приказал он. — Смотри на картинки. Это был один из тех моментов, когда человек знает, что смотреть нельзя, потому что то, что ты увидишь, уже никогда не сможет не увидеться или стереться. Как в ту ночь, когда Святой хладнокровно убил Брэда, и как я пыталась закрыть глаза, но не смогла. Теперь это был образ, который я никогда не смогу забыть. Этот образ до сих пор иногда снится мне в кошмарах… вместе со свежими образами трупа моего брата. Но, как и в ту ночь в отеле, когда началось наше путешествие, любопытство взяло верх… и я открыла файл. Теперь я жалею, что сделала это. 10 СВЯТОЙ Я молчал, просто стоял и смотрел на ее лицо, пока реальность увиденных ею образов проникала внутрь. Изуродованные лица. Окровавленные тела. Изуродованная кожа. От одной мысли об этом у меня по позвоночнику пробежала дрожь. Я никогда не радовался ничьей смерти так сильно, как их. — Господи, — прошептала она, и папки выскользнули из ее пальцев. Фотографии жертв валялись у ее ног, а рука дрожала, когда она подносила ее ко рту. — Узнаешь их? — Я видел, что узнала. — Что это? — Ее голос дрожал, изумрудные глаза были прикованы к жутким изображениям. — Эти люди… я их знаю. — Конечно, знаешь. — Я наклонился и поднял одну фотографию. — Ты помнишь его? Мгновенно она потянулась к шраму за ухом. — Вижу, что да. — Я придвинулся ближе. — Что… почему? — Она сузила глаза в замешательстве. — Я не понимаю. — Видишь, вот как это работает. — Я прислонился спиной к обеденному столу. — Если ты обидишь мою жену, ты умрешь. — Я пожал плечами. — Все просто. Все эти мужчины причинили тебе боль, и теперь они мертвы. А вот этот, — я поднял фотографию, — человек, который подарил тебе этот шрам… его смерть немного затянулась. — Джеймс в тот день был особенно нервным. Ее лицо побледнело, прекрасные глаза стали большими и круглыми, когда шок прошел. — Это ты сделал? — К сожалению, я не мог убить их сам, так как был слишком занят тем, что сдерживал тебя в самом начале нашего знакомства. Но мне не нравится пачкать руки кровью ничтожных кусков дерьма. А вот об этом, — я взглянул на изображение в своей руке, — я жалею, что не пытал сам. Я бы с удовольствием посмотрел, как кровь стекает с его тела, окрашивая холодный бетонный пол, на котором он умер. — Что ты за монстр? — В ее лице читалось недоверие и даже легкое отвращение. — Ну же, Мила. Не делай вид, будто не знаешь, кто я на самом деле. Я убил Брэда. Я убил одного из телохранителей моего отца. — Я придвинулся ближе. — Я убил твоего собственного чертова брата. Так что не делай вид, что тебя это шокирует. И кроме того, в тот день на яхте, когда я сказал, что тебе не стоит беспокоиться о том, что этот сукин сын кому-то навредит, ты прекрасно поняла, что я имел в виду. — Ты убил четырех человек, Святой. Жестоко убил их, как будто они были скотом. — А они причинили тебе боль, словно ты была для них всего лишь игрушкой, с которой они могли играть. — Ты не имел права… — Они не имели права, Мила. — Они причинили боль мне, а не тебе. Я справилась со своей травмой. Я выплакала все слезы, которые мне нужно было выплакать, чтобы справиться с тем дерьмом, которое эти люди сделали со мной. — Правда? Правда? — Я подалась вперед. — Так вот почему ты трогаешь шрам за ухом, когда нервничаешь? Тревожишься? Она снова потянулась к шраму. — Старые привычки умирают с трудом. — Можешь ли ты честно сказать мне, что ни разу не думала об убийстве этих мужчин? Когда они прикасались к тебе. Делали тебе больно. Использовали тебя как чертову пепельницу? — Нет. — Все те часы, что ты была заперта в шкафу, — я ткнул ей в лицо фотографию, — этот человек называл тебя шлюхой и дрянью, хотя тебе было не больше десяти лет. Можешь ли ты сказать мне, что убийство его во сне ни разу не приходило тебе в голову? — Конечно, приходило. — Она отступила от меня, но я продолжал приближаться. — Но ты не имел права играть роль судьи и палача для этих людей. Она прижалась спиной к стене, и я возвысился над ней. — Они не имели права даже прикасаться к тебе. — Думаешь, я этого не знаю? Я не одна из тех наивных девочек, которым промыли мозги, заставив думать, что наказание — это то, что я заслужила. — Может, не ты, но что насчет остальных? Выражение ее лица изменилось с гнева на недоверие. — Каких остальных? — Да ладно, Мила. — Я хлопнул рукой по стене рядом с ее лицом. — Скажи мне, что ты не настолько наивна. Этот мужчина, все эти гребаные мужчины, не начинали и не прекращали свое оскорбительное поведение с тобой. Я наклонился, поднял другие снимки и протянул один из них ей. — Тео Берджес напал на шесть женщин, а две заявили, что были изнасилованы им. Он так и не был осужден. — Я разорвал изображение пополам и бросил его на землю, подняв вторую фотографию, чтобы она увидела. — Килан Джонс. Осужденный педофил. Отсидел семь лет в тюрьме, после чего получил условно-досрочное освобождение. За те два года, что он был на свободе, он напал на нескольких женщин. Все они были слишком напуганы, чтобы выдвигать обвинения. — Я снова пролистал фотографии, чтобы показать ей третью. — Гарольд Уилер. Сексуальный преступник, педофил, наркоман, а недавно, перед своей печальной кончиной… изнасиловал девушку. Я разорвал фотографии и взял в руки последнюю — человека, ответственного за шрам, который моя жена сейчас трогала за ухом. Я готов был поспорить, что она даже не осознает, что делает это. — Вот этот парень, — усмехнулся я, хотя в жилах у меня стыло отвращение, — этот парень был психом особого сорта. Мила вытерла слезу, скатившуюся по щеке. — Ты была не первым ребенком, над которым издевался этот ублюдок, и не последним. На самом деле, его жестокие сексуальные наклонности по отношению к несовершеннолетним только усилились после того, как эта его кусок дерьма жена выгнала его, заявив, что не знала о том, как он издевался над тобой.