— Она солгала. — Мила констатировала очевидное. — Она также утверждала, что не знала о его полуночных походах в твою спальню, где он сидел и наблюдал за тобой в постели, дроча свой грязный член. Она стиснула челюсти и втянула воздух сквозь зубы. — Ты говоришь мне об этом так, будто я ничего не знаю. Как будто меня там не было. — Мила подалась вперед и уперлась ладонями мне в грудь, гнев в ее глазах был диким и усугублял ее боль. — Я была там, придурок! Я пережила это. Я плакала. Я хотела сдохнуть, когда он прикасался к моим простыням, думая, что я сплю, медленно стягивал их с моего тела, затем стаскивал мою ночную рубашку через задницу, чтобы он мог, блядь, смотреть на меня со своими мерзкими намерениями. Мне хотелось перегрызть себе запястья, пока я лежала спиной к нему, слыша его отвратительные хрюканья, пока он дрочил свой член. Я чувствовала вкус собственной крови каждый раз, когда, черт возьми, прикусывала язык, думая о том, какие отвратительные фантазии роятся в его голове. — Она снова толкнула меня, ее ярость была яростной и горькой. — Я была там, Святой. Я. Не ты. Не Джеймс. Не тетя Елена. Я. Так что не стой здесь и не признавайся, что убил всех этих людей, как будто у тебя есть на это какие-то моральные права. Я видел боль в ее глазах, обиду в каждой черточке ее прекрасного лица. Воспоминания разрывали ее на части, изуродованные лица этих людей открывали старые раны. Но это нужно было сделать. Я должен был заставить ее смотреть на трупы, на жуткие убийства людей, которые не заслуживали того, чтобы дышать. Чтобы она приняла их смерть как справедливость, я должен был напомнить ей, как глубоко они ее ранили. Я должен был заставить ее понять, что они заслуживают только смерти. Я придвинулся ближе и попытался взять ее щеки в свои ладони, но она отпрянула, и я просто взял ее за плечи и заставил посмотреть на меня. — Я бы хотел, чтобы это было чем-то, что я мог бы держать в секрете от тебя. Я хотел бы, чтобы у меня был другой способ заставить тебя понять, что то, что мы здесь сделали, может быть, и противоречит закону, но это был единственный способ остановить его. — Что ты… — Он изнасиловал трех девочек, Мила… детей. После тебя у него было три жертвы, — покачал я головой, — и этот ублюдок не провел в тюрьме ни одного дня. Мила задыхалась, слеза скатилась по ее губам и попала в рот. Ее ноги ослабли, и я обнял ее за талию. — Это нужно было сделать, Мила. Она всхлипнула. Она зарыдала. Она плакала так, словно снова стала той маленькой девочкой, которая перенесла все пытки и издевательства, которыми ее прокляли эти люди. Все, что я мог делать, это стоять и утешать ее, обхватив руками ее дрожащее тело. Меня преследовали мысли о том, какие ужасы ей пришлось пережить. В одиночестве. Не имея никого, на кого можно опереться или кому можно довериться. Некому было защитить ее. По крайней мере, у меня была тетя Елена после смерти матери и начала войны между мной и отцом. Но у Милы? У нее никого не было. Абсолютно, блядь, никого. Я обхватил ее щеки и заставил посмотреть на меня. — Никогда больше, Мила. Никто и никогда не причинит тебе такой боли, как они. Будешь ли ты здесь или решишь уехать, я всегда буду на два шага позади тебя, чтобы не причинить вреда ни тебе, ни нашему ребенку. Никогда. Независимо от того, какой выбор ты сделаешь, — я провел большим пальцем по ее губам, — я всегда буду заботиться о тебе, о вас. — Не знаю почему, — она прислонила голову к моему подбородку, — но я верю тебе. После всего… я верю тебе. Я закрыл глаза и крепче обнял ее, прижимая к своей груди. Если бы я мог построить стену вокруг этой женщины, чтобы уберечь ее, я бы это сделал. Но с этого момента и до того дня, когда дьявол утащит меня в ад, я буду ее стеной. Я буду крепостью, которая защитит ее… даже если для этого придется стать чудовищем и жить с кровью тысячи людей на руках. — Ti amo, segreto. Она фыркнула, и ее слезы испачкали мою белую рубашку. Я запустил пальцы в мягкие локоны на ее шее и заставил ее поднять на меня глаза. — Для других я никогда не буду хорошим и добрым человеком, Мила. Но для тебя… для тебя я буду хорошим человеком. Хорошим мужем. — Я просунул вторую руку между нами и почувствовал, как ее живот прижимается к моей ладони. — И хорошим отцом для нашего ребенка. Te lo prometto. — Я прижался губами к ее губам. — Я обещаю. Вкус ее боли остался в нашем поцелуе. Молчаливое напоминание о том, что я должен сделать все возможное, чтобы никогда больше не причинять ей боли. Она доказала свою любовь ко мне. Она не ушла, хотя очень хотела. Ее сердце не позволяло ей выйти за дверь и оставить меня. И как бы я ни пытался убедить себя в том, что ее уход будет лучше, в глубине души я знал, что это будет лишь вопрос нескольких часов, прежде чем я заставлю Джеймса рассказать мне, куда он ее увез, выследить ее и притащить ее задницу обратно сюда. Потому что на самом деле не было ни единого шанса, что я смогу отпустить ее. Я обманывал себя, и сейчас, ощущая вкус ее губ на своих, я был как никогда уверен, что бороться с нами, бороться с тем, что мы чувствуем друг к другу, было тщетной попыткой побороть судьбу. 11 МИЛА Когда я перестану бороться с этим? Когда я смирюсь с тем, что моя судьба определена, запечатана и заколочена, и ничто не сможет ее изменить? Снова и снова доказывалось, что, как бы я ни старалась, как бы ни хотела, чтобы это было правдой, я принадлежала Святому. И не так, как в самом начале, когда он похитил меня и показал, каким жестоким он может быть. Он владел… моим сердцем. Моей душой. Моим телом. Моим гребаным разумом. Даже после того, как я увидела фотографии своих прошлых мучителей, убитых по его приказу… Даже сейчас я все еще любила его. Более того, мне казалось, что я люблю его еще больше. Как бы сильно меня ни пугало осознание того, каким жестоким и бессердечным он может быть, какой-то части меня это нравилось. Какая-то часть меня наслаждалась властью, которой обладал мой муж, — властью исправить некоторые из тех бед, которые были причинены мне. Делало ли это меня плохим человеком? Знать, что он сделал, и ценить это, зная, что это должен быть акт справедливости? Я вытерла слезы со щек и отступила назад, вырываясь из его объятий. — Мне нужно… — О, Боже. Что опять натворил мой племянник? Мы со Святым переглянулись: в арочном проеме фойе стояла Елена на костылях. Я не знала, как это произошло, но как только я увидела ее, по моему лицу потекли слезы. Я плакала так сильно, что мне было больно. Мне хотелось упасть на колени и плакать в белый плюшевый ковер под ногами. Казалось, что вся боль и печаль мира разом обрушилась на меня. — Мила, — с любовью сказала Елена, — иди сюда. — Она оперлась локтями на костыли и протянула ко мне руки. Не раздумывая, я бросилась навстречу комфорту, который она так свободно предлагала. Я обхватила ее руками и почувствовала мгновенное облегчение, когда она обняла меня. — Меня не было неделю, а по прибытию, я вижу ее рыдающей. Как тебе не стыдно, Марчелло. Я знала, что она просто подтрунивает, и это каким-то образом пробилось сквозь напряжение, сгустившееся между мной и Святым за последние двадцать четыре часа. — Я так рада, что с тобой все в порядке, Елена. — Я пережила много травм в жизни. Я могу справиться с небольшим пулевым ранением в ногу. — Она отпустила меня, и я сделала шаг назад, когда она прижалась к моей щеке. — Может, сейчас это покажется глупым вопросом, но как ты? Ну, знаешь, после Рафаэля? — Я в порядке. Это отстой, но это не то, чтобы я потеряла брата. Нельзя потерять то, чего у тебя никогда не было. Елена тепло улыбнулась. — Действительно, в этом есть свой плюс. — Ее взгляд карих глаз упал на мой живот, и я инстинктивно прижала к нему ладонь. — Знаешь… — Это был не вопрос. Она кивнула с полуулыбкой. — Знаю. — Ты увидела это в картах, когда мы были на "Императрице"? Елена протянула руку и положила свою на мою. — Карты никогда не лгут. — Ладно, ладно. Хватит уже этой карточной чепухи. — Сэйнт перехватил руку и обнял свою тетю. — Это не мумбо-джамбо, и ты это знаешь. Сэйнт обнял ее. — Добро пожаловать в наш новый дом в Нью-Йорке, тетя Елена. Она окинула взглядом открытое пространство. — Переход от винтажа к современности — это определенно перемена. Но это хорошие перемены. Кстати, о переменах… — Она бросила взгляд через плечо на мужчину в костюме, стоящего у лифта. — Я была очень удивлена, обнаружив, что этот малыш ждет меня в аэропорту. Где Джеймс? — Джеймс уехал в командировку вместо меня. — Сэйнт поправил рубашку. — Он должен вернуться через несколько дней. — Ах, мой любимый телохранитель выполняет твои поручения, — поддразнила она еще раз. — Ну-ну, тетя. Твой любимый телохранитель скоро вернется. Пойдем, устроим тебя. — Он взял один из ее костылей и, взяв ее за руку, повел по проходу. С любовью положив свою руку на ее, он шел короткими, медленными шагами, чтобы она могла легко за ним поспевать. Они еще немного поболтали, и их смех разнесся по всей квартире. Меня поражало, как Сэйнт мог превратиться из хладнокровного убийцы, человека без совести, в любящего и внимательного джентльмена. В нем было так много слоев, и с каждым слоем, который мне удавалось снять, обнаруживалось препятствие, заставлявшее нас делать два шага назад. Но я должна была признать, что, снова увидев Елену и зная, что она здесь, я почувствовала себя в безопасности. С самого первого дня она всегда знала, что и когда сказать. Если кто-то и мог помочь мне пережить эту беременность и пройти этот путь со Святым, так это она. — Ей нужно отдохнуть после долгого перелета. — Сэйнт прислонился к одной из больших белых колонн. — Но она хочет тебя видеть. — Хорошо. Я заправила локоны за ухо и попыталась пройти мимо него, когда он схватил меня за руку и притянул ближе, не двигаясь с места и неторопливо опираясь на колонну. — Мое предложение остается в силе. Я посмотрела на то место, где его пальцы обхватили мой локоть, и его прикосновение обожгло мою плоть. Затем подняла на него взгляд, не произнося ни слова. Сапфировые глаза излучали решимость. — Ты вольна уйти, когда захочешь. Тогда половина всего, что принадлежит мне, будет твоей. Это предложение, Мила, никогда не потеряет силу. Я даю тебе слово. Я облизнула пересохшие губы, пульс участился, когда воздух вокруг нас снова сгустился. Не было слов, чтобы сказать. Или, может быть, я не знала, что сказать. Предложив мне свободу и половину всего, чего он добился, он изменил динамику наших отношений. Он дал понять, что я больше не его пленница. Я больше не его пленница и не его пешка. Если я останусь с ним, то только потому, что сама этого захочу. — Я ценю это, — прошептала я, и мне показалось, что прошло очень много времени, но это были считанные секунды, когда мы стояли и смотрели друг другу в глаза, наши голоса были тихими, но наше молчание говорило о многом. Слегка кивнув, он отпустил мою руку, но я не оставила его стоять на месте. Вместо этого я приподнялась на носочки и нежно поцеловала его в щеку. Чтобы сказать то, что нужно, не нужны слова. Иногда достаточно одного взгляда, простого прикосновения, сильного момента. Я шла по коридору босиком, мое сердце и разум переполняло множество противоречивых и запутанных эмоций. Дверь Елены была открыта, и она помахала мне рукой, чтобы я вошла. — Закрой дверь, ладно, милая? — Она поставила свои костыли на стул, стоявший в нескольких футах от кровати. Я закрыла дверь и окинула взглядом комнату. Она мало чем отличалась от моей, разве что размером была чуть меньше. Елена сняла с шеи золотую цепочку и аккуратно положила ее в ящик прикроватной тумбочки. Она тоже оглядела комнату. — Вот в чем особенность этих современных и дорогих нью-йоркских квартир. Все они кажутся такими… типовыми. Видел одну, видел все. Я улыбнулась. — Я рада видеть тебя здесь, Елена. — Присядь со мной. — Она положила ладонь на шелковые простыни. — Похоже, ты отчаянно нуждаешься в дружеской терапии. — Неужели это так очевидно? — Я опустилась рядом с ней. — Ну, у тебя темные круги вокруг глаз. — Она пожала плечами. — Это и тот факт, что ты плакала, когда я вошла, и не похоже, что ты остановилась. Значит, либо это беременность, разрушающая твои гормоны, либо мой племянник опять напортачил.