УДАЧИ. Краузе уже было протянул планшет рассыльному, когда его осенило. НАМ ВСЕМ ОНА НЕ ПОМЕШАЕТ. Это чуть смягчит суровую официальность. Краузе теоретически знал, что в таких случаях полезна нотка человеческой теплоты, хотя сам в ней не нуждался. Он был готов пойти в бой и умереть по коряво сформулированному приказу вышестоящего и не огорчился бы отсутствию вежливых слов. Чувствовал он сейчас одно: зависть к капитану «Джеймса», который должен лишь следовать приказам и ни за что не отвечает, кроме как за наилучшее их исполнение. Он отдал планшет рассыльному. Будь верен до смерти[45]. Краузе чуть было не произнес это вслух. Рассыльный, уже собиравшийся отсалютовать, увидел, как капитан открыл и тут же закрыл рот, и замер в ожидании, что тот скажет. – На сигнальный мостик, – резко произнес он. – Есть, сэр. Рассыльный ушел, и Краузе испытал новое странное чувство. В данную секунду от него ничего не требовалось. Впервые за сутки с лишним он не должен был быстро принимать важные решения. Оставались сотни мелких задач, но между ними можно было выбирать неспеша. В теперешнем усталом состоянии он осмыслял этот удивительный факт, как во сне – не в кошмаре – осмыслял бы новое странное событие. И даже то, что подошел Карлинг с сообщением, ничего не изменило. – Следующий поворот через десять минут, сэр, – сказал Карлинг. – Очень хорошо. Речь шла о штатном повороте всего конвоя, и Карлинг напомнил о нем в соответствии с постоянным приказом-инструкцией. Конвой повернет без всякого участия Краузе. И все же… возможно, стоит вмешаться. Конвой идет в беспорядке, который вследствие маневра еще усилится. Возможно, лучше вообще не поворачивать. Краузе мысленно составил приказ для передачи прожектором командиру конвоя. «Отставить поворот, двигаться прежним курсом». Нет. Пусть все идет своим чередом. Конвой ждет поворота, отмена приказа может привести к сумятице. А когда придет время следующего маневра, капитаны запутаются, новый выполнять или пропущенный. «Приказ, контрприказ, раскардаш». Краузе не раз слышал это изречение на лекциях в Аннаполисе, а за двадцать лет службы многократно убеждался в его справедливости. Он не будет ничего отменять. – Коммодор поднял сигнал к изменению курса, сэр, – сказал Карлинг. – Очень хорошо. Что это? Еще что-то новое и странное. В полутемной рубке непривычно посветлело. Серая утренняя мгла рассеивалась – невозможно поверить. В небе, впереди правого траверза, проглянуло солнце – более похожее на луну, но все же солнце, едва различимое за высокими, быстро бегущими облаками. Солнце; пять секунд оно светило так, что за пиллерсами появились слабые тени. Они успели пробежать слева направо, затем справа налево, пока корабль качнулся туда-обратно, затем исчезли. Бледный диск окончательно скрылся за облаком. Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце[46]. – Сигнал к исполнению, сэр, – сказал Карлинг. – Очень хорошо. Краузе слышал команду рулевому и ответ. В следующий (как ему показалось) миг он почувствовал, что падает со стула, заваливаясь на бок, падает бесконечно, – так иногда случалось в его кошмарах. Он выпрямился еще до того, как успел качнуться на дюйм-два. Это был не кошмар. Он действительно заснул и чуть не упал со стула. Краузе в полном ужасе от своего поведения резко расправил плечи. Сонливость оденет в рубище[47]. Стыд и позор, что он позволил дремоте застигнуть себя врасплох. Всего тридцать часов, как он проснулся к вчерашней боевой тревоге после двух часов крепкого полноценного сна. Нет абсолютно никаких оправданий тому, чтобы клевать носом. Но зато он предупрежден. Он увидел коварство врага, против чьих козней должен сражаться. Больше он такого не допустит. Краузе встал со стула и выпрямил спину. Боль в ногах не даст ему уснуть. Ступни заныли, стоило на них опереться; казалось, за ночь они увеличились на размер и ботинки – привычные, разношенные – стали малы. У Краузе мелькнула мысль разуться и послать в каюту за шлепанцами, но он задушил ее в зародыше. Капитан должен подавать пример; негоже ему стоять на посту в шлепанцах, да и любое потворство своим слабостям, физическим или моральным, до добра не доводит, – он только что получил тому подтверждение, когда уснул сидя. И… и может быть, если стоять достаточно долго, ноги онемеют и перестанут так сильно болеть. – Мистер Карлинг, нам стоит сменить курс на один-два-ноль и пройти вдоль фронта конвоя. – Один-два-ноль. Есть, сэр. Несколько минут назад монотонное пиканье локатора было колыбельной, навевающей дрему. Теперь оно стало суровым неумолчным напоминанием о долге. Не дам сна очам моим и веждам моим – дремания[48]. Глаза вовсе не слипались, не требовалось усилия, чтобы держать их открытыми. Видимо, его сморило после плотной еды – еще пример, как опасно потворствовать своим желаниям. Все это Краузе забыл, когда брякнул звонок рядом с переговорной трубой. Он шагнул ответить и даже не почувствовал боли в ногах. – Капитан слушает. – Капитан, сэр, сейчас появился эхосигнал. По крайней мере, я думаю, это он, сэр. Экран сильно рябит. Эхосигнал на пеленге ноль-девять-два, дистанция девять миль, сэр. Теперь исчез. Не уверен, сэр. Повернуть в ту сторону или сохранять прежний курс? Сейчас они движутся к пересечению потенциального эхосигнала с конвоем; лучше идти тем же курсом. – Кажется, снова он, сэр. Точно не уверен. Несколько дней кряду радар работал почти идеально, так что сейчас ему было самое время сломаться. А на таком расстоянии – Краузе знал числа, но все равно машинально извлек квадратный корень и умножил на коэффициент – лодку в позиционном положении увидеть на радарном экране почти невозможно. Так или иначе, этим курсом можно идти еще несколько минут. – На каком пеленге этот сигнал от «Доджа»? – спросил Краузе в трубу. Он мог бы прикинуть в уме и в пылу боя положился бы на свой расчет, но сейчас, удивительное дело, время не поджимало. – Ноль-семь-ноль, дистанция тринадцать с половиной миль, сэр. Радарная антенна у «Доджа» ниже, чем у «Килинга», и подтверждения он дать не сможет. Значит, пока нет надежды получить перекрестный пеленг. – Очень хорошо, – сказал Краузе. – Если это эхо, сэр, – сказала труба, – то дистанция и пеленг не меняются. Может быть, это что-то с экраном. – Очень хорошо. Возможно, это дефект радара, а с другой стороны… Краузе вышел на правое крыло мостика и поглядел за раковину. Конвой неприлично сильно дымил. Капитаны выжимали лишние узел-два, стремясь занять место в строю, и вот результат. Ветер слабеет и меняет направление, так что дым поднимается выше, чем вчера; его должно быть видно миль за пятьдесят. С подлодки в девяти милях вполне могли заметить дым, и, если она продолжает наблюдение за конвоем, пеленг и дистанция вполне могут оставаться постоянными. Что пользы в радаре, если суда, которые он должен защищать, видны противнику далеко за радиусом действия радара? В душе Краузе, когда он задавал себе этот вопрос, не было горечи. Эта стадия осталась позади, как и стадия охотничьей лихорадки. Последние сутки значительно его закалили. Правильное воспитание в детстве, учеба в Аннаполисе, долгий опыт в море; все это не так важно, как двадцатичетырехчасовая схватка с врагом. С поручня, за который он держался, откололась корочка льда. Под релингом висели капли воды. Стремительно теплело. С оттяжек капало. Вымпел оттаял и плескал на ветру, как и положено. Краузе был совершенно спокоен, несмотря на возможное присутствие немецкой подлодки в пределах дальности его орудий. И разница между этим спокойствием и вчерашним волнением вовсе не была следствием усталости или апатии. В рубке его ждало новое сообщение по переговорной трубе. – Я больше не вижу того эхосигнала, сэр. – Очень хорошо. «Килинг» по-прежнему шел по диагонали поперек фронта конвоя. «Додж» был отчетливо виден на своей позиции за правым флангом. – Разрешаю, – сказал Карлинг в телефон, затем поймал взгляд Краузе и объяснил: – Я разрешил переключить рулевые кабели, сэр. – Очень хорошо. Согласно постоянному приказу-инструкции Краузе, это решение принимал вахтенный офицер, и Карлинг поступил правильно, не став спрашивать капитана. Если на расстоянии дальности радара находится немецкая подводная лодка, то время, возможно, выбрано не самое удачное. Однако переключение надо производить ежедневно, а на данный момент контактов нет. Карлинг молодец, что взял на себя ответственность; быть может, последние сутки чему-то его научили. С нынешней позиции «Килинга» удобно было оглядеть правую половину конвоя. Видимость составляла никак не меньше девяти миль. Суда, которые Краузе наблюдал в бинокль, самой разной конструкции и окраски, по-прежнему далеко растянулись; сразу за ними он различал характерную фок-мачту подгоняющего их «Виктора». Строй постепенно смыкался. Краузе, удовлетворенный увиденным, отдал приказ: – Пора поворачивать обратно, мистер Карлинг. – Есть, сэр. Краузе говорил абсолютно спокойно; его долг узнать, как поведет себя Карлинг. – Лево руля. Курс ноль-шесть-ноль, – сказал тот. Не слишком трудное задание – направить «Килинг» обратным курсом вдоль фронта конвоя, – но главное, что Карлинг исполнил его быстро и правильно. При нынешних темпах расширения флота через полгода Карлинг, вполне возможно, будет командовать эсминцем в бою – если доживет. – На румбе ноль-шесть-ноль, – доложил рулевой. Краузе подумалось, что стоит, наверное, сходить в гальюн – час назад он выпил четыре чашки кофе. – Перископ! Перископ! – завопил впередсмотрящий правого борта. – На правом траверзе! Краузе выбежал на крыло мостика и обвел биноклем море на правом траверзе. – Все еще там, сэр! Впередсмотрящий, не отрываясь от бинокля, лихорадочно тыкал пальцем в сторону моря. – Ноль-девять-девять! Три мили – четыре мили! Краузе медленно повел биноклем вверх, и поле зрения двинулось прочь от корабля. Он увидел перископ… потерял… снова увидел, балансируя вместе с кораблем. Тонкий серый цилиндр скользил над маленьким белым буруном, словно голова плывущей змеи, исполненный такой же безграничной угрозы. – Право на борт! – взревел Краузе и еще не договорил, как ему пришла в голову новая мысль. – Отставить! Так держать. Карлинг стоял рядом. – Проверьте пеленг! – бросил Краузе через плечо. И тут перископ медленно-медленно, как будто с презрительной самоуверенностью, ушел под воду. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его[49]. – Один-шесть-ноль, сэр, – сказал Карлинг и после короткой паузы сознался честно: – Точно не уверен, сэр. – Очень хорошо. Краузе смотрел в бинокль: хотел убедиться, что перископ не появится снова. Он заставил себя медленно сосчитать до двадцати. – Курс один-семь-ноль, мистер Карлинг, – сказал он. – Один-семь-ноль. Есть, сэр. Все время, пока перископ был виден, «Килинг» и подлодка шли почти противоположными курсами. Краузе отменил приказ к повороту, чтобы на подлодке не догадались, что ее заметили. Когда немцы последний раз видели «Килинг», он шел прочь от опасной точки; пусть они дальше верят, что проскользнули незамеченными между «Килингом» и «Доджем» и без помех могут подойти к очень важной стратегической точке вблизи конвоя и выпустить серию торпед с его уязвимого траверза. – Джордж – Дикки! Джордж – Дикки! – сказал Краузе в рацию. – Слышите меня? – Дикки – Джорджу. Слышу вас. Уровень сигнала четыре.