– Два-восемь-ноль. Два-семь-ноль. Два-шесть-ноль. – Локатор докладывает эхо, сэр. Контакта нет. – Очень хорошо. То же эхо, что «Виктор» наблюдал чуть дальше. Многочисленные холодные слои, отражающие луч гидролокатора, как если бы там и впрямь затаилась неподвижная подлодка. Но быть может, она ускользнула незамеченной. Быть может, она в двух, трех милях отсюда и ее команда потешается над тем, как два эсминца кружат, кружат, кружат, ища то, чего здесь давно нет. – Два-ноль-ноль. Один-девять-ноль. Один-восемь-ноль. Они завершали круг. Есть ли смысл продолжать поиски? Краузе анализировал вопрос строго и беспристрастно, как ежевечерне перед молитвой анализировал свои поступки за день. Будет ли малодушием и безответственностью прекратить поиски? Он сознавал свою усталость; позволит ли он ей влиять на свое решение? Ему хотелось в гальюн, хотелось есть и пить. Не поддается ли он человеческим слабостям, не пытается ли из-за них увильнуть от долга? То был единственный известный ему способ самоанализа. Мысленным взором он созерцал извивающегося червяка, слабое и грешное создание, какое представлял собой кавторанг Краузе, слабовольный перед лицом искушений, вечно норовящий сбиться с пути. И все же он нехотя должен был признать, что в данном случае жалкое существо право. – Один-два-ноль. Один-один-ноль. – Держать на румбе ноль-восемь-ноль, – скомандовал он и заговорил по рации: – Иду на восток во главу конвоя. Мой курс ноль-восемь-ноль. – Ноль-восемь-ноль. Вас понял, сэр. – Прочешите здесь еще раз, затем возвращайтесь охранять отставших. – Охранять отставших. Есть, сэр. – На румбе ноль-восемь-ноль, сэр. – Очень хорошо. Он не помнил, когда точно начал эту охоту, но, должно быть, часов семь назад. Теперь ее пришлось бросить. На Краузе накатила горечь. Неужели он совсем ни на что не годится? Он не первый, кто бросил охоту за подлодкой; такое случалось довольно часто. Однако это не смягчало чувство поражения. Слева по борту «Килинга» – от траверза до раковины – на самом горизонте виднелся конвой. Он и впрямь сильно рассыпался после ночной торпедной атаки; он тянулся, словно дым из трубы. «Виктору» нелегко будет прикрывать уязвимый фланг и подгонять отставших. Краузе тяжело опустился на стул. Икры, колени и тазобедренные суставы – все болело страшно, а в первые секунды после того, как он сел и кровь снова побежала по жилам, стало еще хуже. Перед болью и усталостью на какое-то время отступили и горечь поражения, и укоры совести. Много часов назад он сказал «Джеймсу», что пришлет на подмогу польский эсминец, а «Доджу» – что «Килинг» подойдет тому помочь. Дал легкомысленные обещания, добавив: «Как только он освободится» и «Когда помогу Орлу», – даже не подозревая, насколько долгой и бесплодной будет охота. Краузе связался с «Доджем» и «Джеймсом» по рации, выслушал их отчеты, изо всех сил стараясь вникать в услышанное. «Додж» был в семи милях справа по носу – так далеко увела его ночная операция – и возвращался на позицию после утери контакта с противником. Наведя бинокль, Краузе увидел его: пятнышко в дымке на горизонте. «Джеймс» был на левом фланге за конвоем, вне зоны видимости, но близко к своей позиции. – Минуточку подождите, сэр, – сказала рация. Слова, так похожие на фразу телефонистки междугородней связи, странно контрастировали с британским акцентом. В трубке раздался новый голос: – Говорит капитан-лейтенант Род, командир корабля, сэр. – Доброе утро, капитан, – ответил Краузе. Официальность обращения не сулила ничего хорошего. – Как только будем в пределах видимости, я подам вам рапорт, сэр. Пользуюсь случаем привлечь к нему ваше особое внимание. – Не можете ли сказать сейчас, сэр? – спросил Краузе. – Нет, сэр. Фрицы в эту ночь несколько раз были на нашей частоте. У них есть говорящий по-английски радист, который влезал с грубыми замечаниями, и я бы не хотел, чтобы он это услышал. – Очень хорошо, капитан. Буду ждать вашего рапорта. Новости могли быть только дурными. Нехватка топлива почти наверняка, нехватка глубинных бомб – очень вероятно. Но сейчас у него была личная проблема, неотложная нужда спуститься в гальюн. Он откладывал это несколько часов, но сейчас, когда вспомнил, чувствовал, что не вытерпит и минуты. В рубку вошел Чарли Коул. – Подождите меня минутку, Чарли, – сказал Краузе. – Мистер Карлинг, примите управление. – Есть, сэр. Пока он, держась за перила, тяжело спускался по трапу, его немного утешала мысль, что Коул в рубке, пусть даже формально управление передано Карлингу. Так же тяжело Краузе поднялся обратно. Его корабль, знакомый до последней мелочи, казался сейчас чужим. Привычные звуки и запахи как будто угрожали ему, словно острые рифы в узком неисследованном проливе. Он так долго пробыл в рубке в таком сильном напряжении мыслей, что реальный мир утратил реальность; более того, нельзя было впускать этот мир в мысли, чтобы не нарушить их ход. Он с огромным усилием преодолел последний трап и без всякого стыда рухнул на стул в рубке, где ждал Чарли Коул. – Я велел, чтобы вам принесли сюда поесть, сэр, – сказал Коул. – Как я понимаю, шансов вытащить вас в кают-компанию нет. – Верно, – ответил Краузе, продолжая складывать в голове детали того, как обеспечить наилучшее управление кораблем. Он пристально вгляделся в Коула: загорелое мясистое лицо осунулось от усталости. Щеки покрывала густая щетина, что совершенно не походило на всегда подтянутого и аккуратного лейтенант-коммандера Коула. – Вы провели в штурманской всю ночь, – укоризненно сказал Краузе. – Бо́льшую ее часть, сэр. – Сами что-нибудь ели? – Не особенно, сэр. Сейчас пойду. – Да уж. Позавтракайте как следует, Чарли. – Есть, сэр. Только загляну на корму и… – Нет, коммандер, я вам не разрешаю. Плотный завтрак, а затем спать по меньшей мере два часа. Это приказ, коммандер. – Есть, сэр. – По меньшей мере два часа. Свободны, Чарли. – Есть, сэр. Чарли Коул, замешкавшись меньше чем на полсекунды, отдал честь. Ему не хотелось оставлять капитана в рубке – бледного, осунувшегося, с остановившимся взглядом. Однако бесполезно оспаривать приказ. Это дисциплина, которой они все подчиняются, и превратности войны лишь делают ее строже. Пока враг в непосредственной близости, долг Краузе – находиться на мостике, и ему немыслимо отсюда уйти. Устав ВМФ говорит об этом совершенно определенно. Любая попытка измыслить другой вариант приведет к фантазиям более диким, чем бред сумасшедшего. Краузе должен вызвать в рубку врача, чтобы тот его освидетельствовал и признал негодным к исполнению долга, тогда он сможет оставить свой пост и отдохнуть. Только сумасшедший предположил бы, что офицер добровольно подвергнется такому унижению, и даже сумасшедшему не под силу вообразить, что на такое пойдет Краузе с его упрямой гордостью и несгибаемым чувством долга. Разумеется, даже зародыш такой мысли не мог возникнуть в мозгу Краузе. Она была так же далека от него, как халатное отношение к своим обязанностям, то есть не существовала вовсе. Появился рассыльный с подносом. – Старпом велел отнести это сразу, не дожидаясь остального, сэр, – сказал он. Кофе. Как всегда, с молочником и сахарницей, к которым он никогда не притрагивался, но сейчас Краузе смотрел на поднос, как сэр Галахад – на святой Грааль. Он снял перчатки и схватил кофейник. Пальцы не гнулись, руки немного дрожали. Он налил чашку и выпил не отрываясь, налил еще и тоже выпил. Вместе с теплотой, расходящейся изнутри, пришло осознание, что он замерз: не окоченел как ледышка, но продрог до костей и уже никогда в жизни не согреется. – Принесите еще кофейник, – сказал он, ставя чашку обратно на поднос. – Есть, сэр. Но едва рассыльный вышел, его место занял филиппинец-буфетчик, тоже с подносом в руке; поднос был накрыт белой салфеткой, а горы и долины на ткани намекали, что под ней много всего. Краузе поднял салфетку и увидел дивные дива. Яичница с ветчиной… нет, яичница с ветчиной и ломтиками жареной картошки! Тосты, конфитюр и еще кофе! Чарли Коул – замечательный человек. Однако так сильна была усталость в ногах, что Краузе некоторое время сидел в раздумье, созерцая всю эту роскошь и думая, как быть. Держать поднос на коленях, сидя на высоком стуле, неудобно; значит, надо было есть, стоя перед столом, и Краузе засомневался, прежде чем на это решиться. – На стол, – приказал он наконец и вслед за буфетчиком проковылял к столу. Однако перед подносом Краузе вновь ощутил сомнения. Есть не хотелось совсем; он чуть было не велел буфетчику унести все обратно. Впрочем, стоило начать, как это чувство прошло. Он ел быстро, не обращая внимания на холодный ветер из разбитого окна. Не очень-то сподручно есть яичницу, стоя на кренящейся палубе, но Краузе игнорировал неудобства, даже когда желток капнул ему на полушубок. Он ложкой запихал картошку в рот. Намазал конфитюр на хлеб перемазанным в желтке ножом. Подобрал с тарелки остатки последним кусочком хлеба и съел его тоже. Затем выпил третью чашку кофе – не одним глотком, как первые две, а понемножку, смакуя, как и положено настоящему кофеману. Сознание, что впереди четвертая чашка, еще добавляло удовольствия, которое не омрачила даже внезапная мысль о неисполненном долге. Краузе склонил голову: – Благодарю Тебя, Господи, за благодеяния Твои… Был когда-то добрый и понимающий отец, который только улыбался мальчишеским шалостям, хотя сам вел жизнь праведника. Краузе не видел греха в том, что прочитал молитву перед едой, когда сама еда почти окончена. Это простится. Буква убивает, а дух животворит[44]. Единственным строгим и непреклонным судьей, державшим Краузе в страхе, был сам Краузе, но, по счастью, этот судья не карал за формальные погрешности в ритуале. Он прикончил третью чашку, налил четвертую и, повернувшись, увидел рядом рассыльного с еще одним кофейником на подносе. Краузе велел принести кофе еще до того, как узнал про поднос с завтраком, и теперь слегка опешил. – Я не смогу это сейчас выпить. – Он огляделся, ища, кто бы ему помог. – Мистер Карлинг, хотите чашечку кофе? – Не откажусь, сэр. Карлинг простоял в холодной рубке целых два часа. Он налил себе кофе и добавил сахар и сливки, показав свою сущность. – Спасибо, сэр, – сказал Карлинг, отпивая. В нынешнем благодушном состоянии Краузе мог даже обменяться с ним улыбками. Вспышка-вспышка-вспышка; краем глаза он увидел прожекторные сигналы у самого горизонта на севере. Видимо, «Джеймс» шлет рапорт, о котором предупредил заранее. Тем не менее Краузе допил четвертую чашку с прежним удовольствием. Он вновь натянул перчатки на замерзшие руки, велел буфетчику забрать поднос и проковылял обратно к стулу. Еда немного сняла усталость, а сел он нарочно, чтобы не утомляться без необходимости. Целые сутки боя превратили его в ветерана. Сообщение с сигнального мостика принесли, как только он сел. «ДЖЕЙМС» – КОМЭСКОРТА. ВСЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫХ ДЕЙСТВИЙ В ТЕЧЕНИЕ НОЧИ… Все как Краузе и ожидал. У «Джеймса» осталось до опасного мало топлива и только девять глубинных бомб. День полного хода или получасовая схватка с врагом оставят его беспомощным. В сообщении были только эти голые факты; никаких оправданий, кроме первой фразы, никаких просьб. Если сейчас отправить его вперед, он на экономичной скорости благополучно доберется до Лондондерри. Если оставить… большой вопрос, доберется ли вообще. Краузе представил маленький беззащитный корвет у северного побережья Ирландии, легкую добычу для врагов (а их может быть много) в воздухе, под водой и даже на воде. И все же «Джеймс» по-прежнему важный элемент охранения. Его орудия позволяют выдержать бой со всплывшей подлодкой. Девять глубинных бомб, сброшенных по одной в точно рассчитанный момент, могут не подпустить подлодку к конвою на несколько часов. Локатор «Джеймса» может направить «Килинг» или «Виктор» в решающую атаку; и даже просто его постоянно работающий локатор, услышанный гидроакустиком субмарины, может предотвратить ее нападение. Если они протянут сегодняшний день и следующую ночь, завтра есть надежда получить поддержку с воздуха, и тогда не так уж безумно сложно будет взять его на буксир – с этим справится какое-нибудь торговое судно. Краузе взвесил возможные выгоды и возможные потери. Капитан «Джеймса» совершенно правильно привлек внимание комэскорта к состоянию корабля; не сделать этого было бы упущением. Теперь вся ответственность лежит на Краузе. Он взял планшет и начал писать ответ. Даже несколько чашек кофе так его и не отогрели; окоченевшие пальцы еле-еле выводили печатные буквы. КОМЭСКОРТА – «ДЖЕЙМСУ». ПРОДОЛЖАЙТЕ В РЕЖИМЕ СИЛЬНЕЙШЕЙ ЭКОНОМИИ ТОПЛИВА И БОЕПРИПАСОВ. Эти слова написались легко, поскольку решение было уже принято. Но хотелось добавить что-нибудь ободряющее. Удивительно, как мозг, все еще способный воспринимать и анализировать факты, упирался, словно мул, когда от него требовали что-то еще. Краузе написал: «МЫ НЕ МОЖЕМ БЕЗ ВАС ОБОЙТИСЬ» – и тут же вычеркнул фразу тремя жирными линиями, чтобы точно не передали. Это была чистая правда, но чуткий или обидчивый адресат мог прочесть ее как ответ на невысказанную просьбу освободить корвет от участия в защите конвоя, а в сообщении «Джеймса» такой невысказанной просьбы не содержалось. Краузе не стал бы сознательно задевать чувства другого человека, кроме как для пользы дела, а в данном случае это определенно было бы только во вред. Держа карандаш над планшетом, он силился придумать нужные слова. Вдохновение не приходило. Оставалось лишь прибегнуть к самому банальному и заезженному выражению, раз мозг не может выдать ничего лучше.