В этом мире он был и в то же время не был таким как все. Некоторые его обитатели, мельком увидев мир людей, тосковали по месту, где никогда не были. Лишь немногие пробивались сквозь сны, чтобы стать чем-то большим, но их корни по-прежнему тянулись к воспоминаниям об этом месте. И только один заботился об обоих мирах столько, сколько они существовали. Грейуорен. Он не знал, почему его волновали оба мира одновременно. Похоже на врожденный изъян. Он был весьма… далеко, когда я в прошлый раз его видела. Ронан Линч, ты ведь вернешься, да? Он мог отказаться от Грейуорена. Вернуться в мир людей, поселиться в уединенном месте и постараться продержаться там как можно дольше. Забыть о существовании кого-то еще, зависящего от силовой линии. Словно турист в мире людей, он знал бы лишь вкус радости и успеха, пока мир наконец не победит его. Жизнь человека длится всего несколько десятилетий, но, как оказалось, это очень долгий срок, когда ты и есть человек. Голоса звучали все отчетливее. Давай же, Ронан Линч. Ради тебя я прошла сквозь Кружево, придурок. Ты нужен мне сейчас. Грейуорен, – звали голоса с другой стороны. – Пожалуйста, вернись. Мы не хотим, чтобы ты страдал. Но этого ему было мало. Он всегда хотел большего. Пора повзрослеть и разобраться с этим дерьмом. У нас нет времени! Проснись! Грейуорен, – звали голоса, – вернись, этому миру скоро настанет конец. Неожиданно Ронан рассердился на оба голоса. Он злился на себя. Обе стороны говорили ему, кто он. А он им верил. Сколько раз он спрашивал: ответьте мне, кто я? Но ни разу не попробовал решить сам. Это не выбор. Он проснулся. 44 Неподалеку гудел обогреватель. Ноздри наполнил запах бензина, масла и консервированных фрикаделек. Щека онемела; он лежал на потертом рабочем столе, озаренный холодным, но приветливым утренним светом. По плечу растекалось теплое жжение. Ронан уже забыл, каково находиться в собственном теле. Он поднялся и сел, резко вдохнув от остроты и яркости ощущений, затем повернулся, чтобы посмотреть, что с его рукой. – Погоди, придурок, убери свои лапы. Надо сначала заклеить, – сказала Хеннесси. Она появилась в поле зрения с рулоном полиэтиленовой пленки в одной руке и полотенцем в другой. На скамейке позади нее лежали ее меч, пистолет для татуировок и маленькая стеклянная бутылочка в форме женского тела. – Скажи «привет» своей руке, наполненной живительным магнитом. Ну конечно. Теперь он узнал знакомую горячую боль, которую чувствовал во сне – последний раз он испытывал ее, когда ему делали татуировку на спине. Но этот рисунок был совершенно новым. Потеки крови и чернил все еще покрывали его кожу от плеча до запястья. Ронан потянулся к татуировке, но замер. Кончики его пальцев были грязными, покрытыми толстым слоем бесцветной пыли, как у машины, долгие годы простоявшей немытой. Его голая рука была чистой, как и грудь, но джинсы и ботинки тоже испачкались. Он коснулся своей головы и почувствовал, что его волосы покрыты пылью, хотя по-прежнему коротко острижены. – Покажи мне, – сказал он. Его голос казался рычанием, незнакомым, непривычным. Хеннесси осторожно стерла кровь, чтобы показать татуировку. Невозможно было не поразиться ее реалистичности и постоянству. Ронан ожидал, что Хеннесси вытрет кровь и чернила, под которыми покажется голая кожа, но вместо этого всю его левую руку от плеча до запястья покрывал темный рисунок, напоминающий кольчугу. Нет, змеиную кожу. Каждая нарисованная чернилами чешуйка имела насыщенный темно-зеленый цвет. Светлая кожа виднелась только в пространстве между краями связанных друг с другом пластинок. Казалось, прошла вечность с тех пор, как они с Хеннесси наткнулись на змею в заброшенном музее. Брайд велел им рассмотреть рептилию, изучить ее, запомнить каждую деталь на случай, если позже они захотят увидеть ее во сне. Они так и сделали. Но Хеннесси бодрствовала, а не грезила, когда рисовала на его коже эти чешуйки. – Офигеть, – сказал ей Ронан. – Это так круто. Девушка одарила его подобием улыбки. – С возвращением, Ронан Линч. Он все еще чувствовал себя непривычно, снова став Ронаном Линчем. Время в этом мире вело себя иначе; здесь оно имело значение. Человек не имел в своем распоряжении бесконечных темных моментов, которые нужно заполнить; жизни людей были такими короткими, такими суетными… – Где Адам? – Что? – спросила Хеннесси. – Адам. Мой Адам. Адам! – Он пересек гаражный отсек и оказался в узком мрачном коридоре, где хранилось его тело до того, как он пришел в сознание и спрыгнул с рабочего стола. Место показалось ему грязным и пыльным, в таком можно хранить труп, а не брата. Все, что он здесь обнаружил – отслужившая свое фреска, теперь просто краска на стене, перевернутая чаша для гадания и разбросанные камни. – Он был здесь, – настаивал Ронан. – Его тело все еще должно быть где-то здесь. Хеннесси сказала: – Ронан… – Где Диклан? Может, он его убрал. Но Диклана подстрелили. Ронан это помнил; он видел, как это случилось. Видел, когда умер Мэтью… Он прижал руки к холодной стене коридора. Все это представлялось настолько невероятным, что Ронану захотелось изо всех сил пнуть чашу для предсказаний в противоположную стену. Он мысленно представил, с каким грохотом она ударится о шлакоблок. Осколки стекла. Но Ронан закрыл глаза, и даже в этой темноте перед его взором все еще стояли яркие нити живительных магнитов. Яркие сферы сознания Адама. Пинки – это то, как реагировало его тело в юности, в детстве. Но он больше не ребенок. Он вообще едва ли Ронан Линч. Поэтому нет смысла перенимать ненужные привычки этого тела. – Адама здесь нет, – сказала Хеннесси. – Его не было, когда мы приехали. Я пыталась быть с тобой помягче, потому что ты только что вернулся из великого небытия. Но ничего не поделаешь: дела обстоят плохо, и ты нам нужен. – Нам? – переспросил Ронан. Он открыл глаза и обнаружил, что в коридоре появился еще один человек. Она выглядела гораздо более растрепанной, чем когда он видел ее в последний раз с Модераторами, но он сразу ее узнал: Кармен Фарух-Лейн. И тут же ощутил укол воспоминания о смерти Рианнон Мартин. – Что ты здесь делаешь? – прорычал Ронан. Она не вздрогнула от его тона. Просто серьезно посмотрела в ответ. – Выслушай ее, Ронан Линч, – сказала Хеннесси. Он не представлял, что такого она могла бы сказать, чтобы хоть как-то изменить ситуацию между ними. – Незадолго до того, как твой брат дал мне живительный магнит, чтобы тебя разбудить, – начала Фарух-Лейн, – я была с Лили… с провидицей во время ее последнего видения. Я видела конец света. И своего брата, благодаря которому это случится. А еще я видела… Она сделала паузу. – Адам и Джордан у Натана. 45 Джордан помнила, что посещала музей Метрополитен, но это воспоминание принадлежало не ей. Этот кусочек памяти казался безупречным. Она видела себя поднимающейся по лестнице музея в морозный осенний день. Высоко в небе цвета ультрамарина, словно тончайшие мазки кисти, белели крошечные облака. Джордан не могла вспомнить, оживленной ли была улица, пришли они в музей пешком или приехали на машине, что происходило до или после. Но помнила, что ее взгляд приковали тени, создававшие четкие, строгие формы на фасаде музея и под каждой из его длинных лестниц. Она размышляла о цветах, которыми бы их раскрасила. И о том, как темные края взаимодействуют со светлыми, чтобы заставить взгляд поверить, что эти два абсолютно разных цвета на самом деле не один и тот же объект в разном освещении. Дальше воспоминание, как это часто бывает с памятью и снами, превращалось в калейдоскоп фрагментов, в обрывки видов египетских залов и доспехов, пока наконец оно не обрело четкий фокус на очень знакомой картине. «Мадам Икс» Джона Сингера Сарджента. Портрет, который Джордан теперь часто копировала во всевозможных размерах, в реальной жизни оказался большим, чуть крупнее, чем в натуральную величину. А эмоциональное присутствие Мадам Икс ощущалось еще сильнее. Женщина с бледной фарфоровой кожей и чуть покрасневшими ушами одной рукой подобрала юбку черного платья с глубоким декольте, а пальцами другой элегантно оперлась о стол. И хотя ее лицо было обращено в сторону, открытые плечи тем не менее призывали зрителя оценить красоту ее тела, изящные линии ее бледной шеи. Видеть ее, но не знать: Мадам Икс. Джордан вспомнила, как запрокинула голову назад, чтобы рассмотреть полотно целиком. Затем к ней подошла ее мать Дж. Х. Хеннесси и взяла ее за руку, чтобы они могли насладиться «Мадам Икс» вместе. Именно так она поняла, что это воспоминание ей не принадлежит. Джордан никогда не знала Дж. Х. Хеннесси; ее приснили уже после того, как Джей покончила с собой. Это было воспоминание Хеннесси. Кем бы стала Хеннесси без Джей? Джордан. Джордан пришла к выводу, что ее пребывание в клубе «Шарлотт» оказалось бы вполне приятным, если бы не пыль, бомбы и тело. Здание было великолепно. А разве могло быть иначе? При его строительстве использовались лучшие архитектурные решения девятнадцатого века, а затем на протяжении десятилетий для поддержания молодости его совершенного облика прибегали к лучшим средствам ортодонтии, косметической хирургии и красивым нарядам. Акценты из темного дерева носили причудливый отпечаток эпохи арт-деко. В оформлении стен использовались удивительные нежные цвета: зеленый, голубой, тускло-сиреневый. Потолки двадцати-тридцати футов высотой украшала отделка из прессованной меди и отреставрированные фрески. Мебель имела потертый вид, присущий только антиквариату, принадлежащему людям достаточно богатым, чтобы бесцеремонно пользоваться им по назначению. Коллекция полотен на стенах комнат впечатляла настолько, что с трудом верилось, что подобные экземпляры могут храниться в частном собрании. Джордан находилась в одном из старейших зданий на Биконстрит.