Таннер закатывает глаза. – Рассматривая реальные обстоятельства, я думаю, что термин Кейси был ближе всего к реальности. Иллюзии. – Ну, о виртуальном моделировании не было и речи, – говорю я. – Но как они становятся ощутимыми, как они чувствуются реальными... – говорит Кейси. Таннер чешет голову. – Технологии. Должно быть. Но как такие технологии вообще возможны? Я чувствовала Меган в своих руках. Она была здесь, умирала. Иллюзия Кейси, как сказал Таннер, могла поднять лопату и оставить реальные – очень реальные – кровоподтеки Кейси. – Мои неученые догадки состоят в том, что эти иллюзии должны держать нас в достаточной напряженности до момента, пока наши мысли и действия станут неустойчивыми и незащищенными, – говорит Таннер. – Затем мы умрем. Я думаю о Стелле. Ее душевное состояние – то, что было подвергнуто пыткам снова и снова. Может быть, Передовой Центр не может получить точное показание ее моральной стрелки. В некотором роде они должны свести ее с ума, чтобы образовалась трещина, которая позволит увидеть ее внутреннее зло. – Что теперь? – спрашивает Джас. *** Мы наслаждаемся костром из того, что осталось от лагеря. Мы используем все. Клочки ткани, последние доски из сарая. Пятеро из нас ютятся рядом друг с другом и смотрят, как все горит. В начале второй половины дня, когда наш лагерь напоминает не более, чем груду пепла, мы уходим с одеждой. Валери удивительно представляет себе географию этой местности. В своем памяти она может точно воссоздать, как далеко находится озеро, а также сгоревший дом – в другом направлении. Мы не хотим возвращаться к одному из тех мест, потому что знаем, что там. Если повезет, мы сможем найти другой способ снабжения нужными вещами. Или же наткнемся на другой тест. Но это, на самом деле, не имеет значения, потому что, где бы мы ни находились, безопасность нам не светит. Поэтому мы направляемся на запад. Дорога идет под наклоном вниз в неглубокую долину. На вершине я разглядываю черную изрезанную линию между деревьями, которая огибает это место и ведет обратно к озеру. – Граница, – фыркает Таннер. – Должны ли мы вернуться назад? Валери слишком любопытно. – Если мы будем идти вдоль границы некоторое время и выясним, под каким углом она огибает это место, то сможем сказать, насколько оно большое. – Геометрия никогда не была моей сильной стороной, – говори Таннер. – Теперь исчисление... Попросите меня нарисовать график чего– либо, и я скажу, что оно охватывает. Валери хлопает его по плечу. – Не переживай, малыш. Я тебя прикрою. Мы следуем за нетерпеливой Валери вниз к долине, к черной стене, сделанной предположительно из титана, и при этом на стену невозможно залезть. Сосны растут напротив, как будто они были здесь всегда, как будто стена здесь была всегда. Солнце просачивается сквозь ветки, образуя лучики света, но этого не достаточно, чтобы я чувствовала себя в безопасности. Мы идем и идем, пока я не могу отделить язык от нёба. Ничего не меняется, кроме наклона земли, пока мы следуем вдоль стены в сторону озера. Должно быть, мы тащимся около часа по прямой, прежде чем наталкиваемся на небольшой сток воды. Все вместе приседаем и жадно глотаем столько воды, сколько сможем. Джас издает сдавленный крик. Она кашляет. Я потираю свои щеки, когда Валери говорит: – Боже мой. Боже мой, это...э то пиздец. Обе девушки прикрывают рты рукой, другая рука Валери обернута вокруг плеч Джас, защищая ее. Их внимание обращено на берег слева от нас. Я встаю, направляясь к травяному пятну, на которое они все смотрят. Прямо тогда, когда Кейси говорит «Эвелин, не надо», мои глаза натыкаются на изуродованное тело. Желчь поднимается в горле. Я зажимаю нос, но вонь уже наполнила меня. Меня тошнит. В следующее мгновение мой желудок не выдерживает, и я выплевываю желтую кислоту на траву. На мое плечо ложится рука. – Ты в порядке? – спрашивает Кейси. Когда я не отвечаю, он говорит. – Эй, давай уведем тебя от этого. От этого. Я могу уйти так далеко, как только возможно в этом проклятом месте, но картинка все равно выжжена в моем мозгу. Кто это был – енот? Я не могу даже сказать, что за существо, из– за того, что его мозги вытекали изо рта, глаза вывалились из глазниц, кишки, обмотавшие тушу, как чертов рождественский подарок. Цепь обернута вокруг шеи животного, будто его держали, чтобы нанести увечья. Я закрываю рот, и Кейси ведет меня вниз по течению. Остальные следуют за нами. Когда я плюхаюсь на траву, Таннер говорит тихим голосом: – Это единственное животное, которое мы здесь видели. Он прав. Здесь нет даже птиц. Нет пугливых оленей или, поедающих деревья, грызунов. Это первое животное. Мертвый, подвергшийся насилию, енот. Подвергшийся насилию. Таннер и я, кажется, догадались одновременно. – Ты думаешь, это он? – спрашиваю я. – Кто еще может быть? – отвечает он. – Кто? – спрашивает Кейси, понимая через мгновение, о ком мы. – Гордон. – Как, черт возьми, он может быть еще жив? – Валери начинает ходить. Внимание Джас все еще приковано к могиле енота: она в трансе заламывает руки перед собой. – Мы не знаем, жив ли он, – говорит Таннер. – Особенно, если это он действительно расчленил животное.