1909 год от Рождества Христова, 4 ноября Гретель разбудило холодное осеннее солнце, бьющее в щель между занавесками. Она повернула голову и посмотрела на соседнюю кровать. Одеяло скомкано, подушка почти сползла на пол – Гензель уже поднялся и, как обычно, оставил постель незаправленной. Интересно, который час?.. Судя по тому, под каким углом солнечные лучи проникали в комнату, сейчас утро. А значит, Гретель проспала почти сутки. «Постельный режим, все как доктор прописал», – подумала она, выползая из-под стеганого одеяла. Тело казалось непослушным, суставы утратили гибкость, а позвоночник хрустел, как у пожилой фрау, но в остальном Гретель чувствовала себя не так уж плохо. По крайней мере, в голове прояснилось, и желудок уже не пытался избавиться от ужина. Натянув платье и обувшись, девочка вышла в общую комнату. В очаге пылал огонь, над медной кастрюлей с деревянной ложкой в руке склонился Гензель. По «каминному залу» расползался аппетитный запах. – Ого, – сказала Гретель. – Глаза меня не обманывают, и ты действительно готовишь? Гензель столь увлекся процессом, что даже не заметил приближения сестры. Он дернулся, и на камнях очага зашипели капли густого варева. – Зачем же так подкрадываться?! – Гензель с упреком посмотрел на сестру. – А я как раз собирался позвать тебя на завтрак! – Вот так повезло… – Усаживаясь за стол, Гретель почувствовала, что не на шутку проголодалась. – Сначала ты должна выпить лекарство, – сказал Гензель. – Порошок – в кружке, теплая вода – в чайнике. Пока Гретель пила горьковатый раствор, Гензель снял с огня и поставил на стол кастрюлю, в которой бурлила вязкая похлебка. – Ты особо не привыкай, – предупредил он. – Это только до тех пор, пока ты не поправишься. Готовка – не мужское занятие! – Конечно. – Гретель выразительно закатила глаза. – Вы же в этом ничего не смыслите! – Не смыслим. Именно поэтому я бросил сюда все, что мы не доели вчера. Мясо, грибы, сыр, даже немного хлеба. Выглядит не особо, но должно быть сытно… – Меня устраивает, – произнесла Гретель. – Такое странное утро, – сказал Гензель, раскладывая тягучую массу по тарелкам. – Слишком спокойно… Гретель прекрасно понимала, о чем толкует младший брат. Сегодняшнее утро и вправду отличалось от обычных будней семьи Блок, причем в лучшую сторону. Обычно все зависело от настроения матери. Она могла как ни в чем не бывало заниматься хозяйством и готовкой, а могла, забыв про домашние дела, весь день просидеть у окна, бормоча что-то под нос. Тогда Гретель сама убирала в доме и стряпала, стараясь лишний раз не поворачиваться к матери спиной. Ведь апатия Марты в любую секунду могла обернуться вспышкой злости. Более-менее нормально дела в доме обстояли лишь по вечерам. Ужинали Блоки всей семьей, и тогда атмосферу задавал отец. Он травил байки, рассказывал новости, шутил. В его присутствии Гензель и Гретель могли расслабиться, поскольку, сам того не замечая, Томас Блок контролировал обстановку в доме. К счастью, Марта привыкла слушаться мужа. Но стоило ему ступить за порог, она мрачнела и начинала смотреть на собственных детей, как другая хозяйка смотрит на тараканов или крыс, пробравшихся в дом. Гретель смутно помнила, что когда-то они были нормальной, любящей семьей. Марта заботилась о своих детях, как любая другая мать, – стирала их одежду, играла с ними, лечила, когда они болели. Но в один прекрасный день все это закончилось. Фрау Блок резко переменилась к собственным детям, хотя продолжала кормить их, как хозяин кормит надоевшую собаку, – с грохотом ставила перед Гензелем и Гретель тарелки с едой и молча уходила в свою комнату. Иногда она говорила: «Отец просил покормить вас», как будто для этого требовалась отдельная инструкция. Марта не скрывала, что ненавидит своих детей. Но раньше хотя бы не хваталась за скалки и садовые ножницы… «Может, без мамы нам и вправду будет лучше?» – размышляла Гретель, поглядывая на брата. По ее мнению, Гензелю повезло больше – днем он помогал отцу или находил подработки в городе. Он реже видел мать и реже получал от нее оплеухи. – Как себя чувствуешь? – поинтересовался Гензель, вытирая тарелку куском хлеба. – Если ты хочешь, чтобы я приготовила обед, то очень плохо… – сказала девочка. – На ногах не стою. – А если серьезно? – Гораздо лучше. – Гретель осторожно потрогала затылок, потом опухшую скулу и лоб. Шишка уменьшилась и стала не такой твердой, как вчера. – Ушибы болят, но это ерунда. – Прекрасно, – кивнул Гензель. – Раз так, предлагаю прогуляться в центр и купить медовые пряники с миндалем! Неделю назад, гуляя по Марбах-плац, Гензель и Гретель увидели, как хозяин «Марбахских сластей» убирает с витрины привычные коробки с леденцами и мармеладом. На их месте как по волшебству возникали рождественские декорации – еловые ветки, украшенные яблоками, конфетами и золочеными орехами; полосатые леденцовые трости, лакричные мишки и фигурки из песочного теста. И не важно, что еще осень, – в кондитерских лавках, как, впрочем, и в магазинах игрушек, Рождество наступало заранее. – Медовые пряники? – мечтательно переспросила Гретель, мысленно переносясь в тот день, когда они с Гензелем стояли перед «Марбахскими сластями». – Ты что, ограбил банк, пока я спала? Медовые пряники были не по карману семье дровосека. Единственное, что могли позволить себе Гензель и Гретель, – это поедать сладости глазами, стоя у витрины. – Да ты и правда неслабо стукнулась головой, – хмыкнул Гензель. – А деньги, что дал нам герр Шварц? О них ты забыла? – Ой, и правда… – Сейчас Гретель казалось, что это произошло давным-давно, много месяцев назад. Эрнст Шварц не поскупился, а значит, впервые в жизни Гензель и Гретель могли себе позволить по прянику, да еще и с имбирным чаем в придачу! – Конечно, я согласна! – сказала Гретель. – Главное, не встретить доктора, а то он прописал мне постельный режим. – Главное – не встретить Нильса. – Гензель сделал круглые глаза. – Представь – ходячий скелет, еще и пропеченный до корочки! Остаток утра Гензель и Гретель провели дома. Они болтали обо всем на свете, пили травяной чай и грелись у камина. А ближе к полудню, проголодавшись, отправились в центр. Над дверью звякнул колокольчик, и дети очутились в просторном помещении «Марбахских сластей». Гретель могла лишь догадываться, каковы на вкус пряники, штоллены и мятные помадки, которые лежали на витрине, хотя перед Рождеством отец всегда приносил из «Марбахских сластей» небольшой бумажный пакет с леденцами и засахаренными лимонными корками. Сейчас Гретель надеялась, что их с братом не прогонят из магазина, прежде чем они успеют что-то выбрать. На полках, высившихся вдоль стен, стояли коробки с конфетами, печеньем, шоколадными плитками и медовыми орешками. В центре, на широком столе, располагались десятки корзинок с относительно дешевыми сахарными драже, сухофруктами и леденцами – их можно было самостоятельно набирать специальной лопаткой, складывая в вощеные бумажные пакеты. У витрины уютно расположились три столика, где посетители, не покидая магазина, могли выпить чая и отведать свежую выпечку. А уже в глубине, за специальной витриной, стояли рождественские лакомства, в том числе пряники, на которые положил глаз Гензель. Заметив посетителей, хозяин – толстяк в полосатом переднике, чья лысина блестела почище сахарной головы, что красовалась на одной из полок, – вышел из-за стойки. Гретель не знала, как его зовут, но всегда его немного побаивалась. Сквозь витрину магазина она часто видела, как заискивающе тот улыбается состоятельным покупателям. Но едва они, забрав покупки, отворачивались, улыбка угасала. И вот уже толстяк-кондитер с криками выгоняет бедно одетых детей с окраин, из любопытства заглянувших в магазин. Гретель подозревала, что их с Гензелем тоже могут выставить, но хозяин лавки цепким взглядом изучил клиентов и спросил: – Это, поди, про вас в «Марбахском вестнике» писали? Такого поворота Гретель точно не ожидала. Попасть в газету – это вам не шуточки! – Наверно, про нас, – быстро кивнула она. – Блоки, значит… – сказал хозяин, не отрывая от детей внимательного взгляда. – Как же вы в лесу не сгинули-то? – Повезло, – ответил Гензель. – Переночевали под деревом, в куче листьев. А утром сумели найти дорогу. Волки всю ночь завывали прямо у нас под ухом, но, думаю, их отпугнул запах моей сестры. – При этих словах Гретель возмущенно вытаращилась на брата, но тот как ни в чем не бывало продолжил: – А вообще мы хотели взять у вас пару медовых пряников, если можно. – Пряников? – хохотнул хозяин, и его двойной подбородок подпрыгнул. – Думаете, я вам бесплатно их дам только потому, что вы знаменитостями стали?.. Вот что… Толстяк подошел к центральной стойке, кинул в бумажный пакет несколько леденцов и сунул в руки Гензелю. Недолго думая, тот отправил пакетик в карман. – Сегодня, так и быть, угощу вас. Но это один раз, больше без денег не суйтесь сюда. – У нас есть деньги, – сказала Гретель, убедившись, что леденцы надежно осели в кармане брата. Она извлекла из кармана серебряную монету и, увидев, как округлились глаза хозяина, с гордостью произнесла: – Два медовых пряника, пожалуйста. Она беспокоилась, что хозяин начнет интересоваться происхождением монеты, но тот предпочел обойтись без лишних вопросов. Звякнул кассовый аппарат, Гензель забрал сдачу, а Гретель получила два заветных пряника. Хотя сейчас дети Томаса Блока были единственными посетителями «Марбахских сластей», Гретель прекрасно понимала, что им никто не позволит торчать за столиком. Забрав покупки, брат и сестра вышли на улицу. В проулке между кондитерской лавкой и магазином тканей фрау Вайс, как и прежде, стояли ящики и пустые бочки. Именно здесь Нильс, Курт и Йозеф не так давно угощались конфетами. Поскольку сейчас закуток пустовал, Гензель и Гретель сами устроились на бочонках. – Как же это вкусно… – протянул Гензель, откусывая здоровенный кусок пряника. – Не торопись, – посоветовала Гретель. – А то быстро закончится! – Купим еще, – отмахнулся Гензель так, словно мог каждый день покупать пакет пряников. – Лучше не тратить все сразу. Следующий Праздник Урожая только через год! Гензель пожал плечами, словно предлагая Гретель решать самой, но все-таки стал жевать медленнее. Некоторое время брат и сестра сидели в тишине. – Эх, надо было наковырять пряников из стены… – начал Гензель, но Гретель тут же его оборвала: – Стоп! Не продолжай. Я серьезно. – А что такого? – проворчал Гензель. – Я съел кусок мармеладной ставни и не умер. Пока он не успел сказать еще что-нибудь, Гретель поспешила сменить тему: – Как думаешь, что сейчас с мамой? – Утром отец сказал, что маму отправили в Альпенбах, в больницу. Правда, он не хотел, чтобы я тебе рассказывал. Боялся, что ты расстроишься… – Надеюсь, лечение пойдет ей на пользу, – вздохнула Гретель после небольшой паузы. – Может, все плохое, что говорят об этой больнице, – выдумки?.. Когда у Марты Блок случался очередной приступ, Томас объяснял детям, что лечебница Альпенбаха – это крайняя мера. В конце концов, лекарства, которые готовил герр Хофманн, неплохо помогали. Теперь же, когда ситуация вышла из-под контроля, у Марты Блок оставалось два пути – в больницу или в тюрьму. Выбирая из двух зол, Гретель понимала, что лечение все-таки лучше тюремной камеры. – Кстати… – проговорил Гензель, убедившись, что сестра восприняла новость спокойно. – Я рассказал следователю, как она пыталась тебя утопить. Знал, что ты не станешь ее выдавать… На Гретель нахлынуло необъяснимое чувство вины. Чтобы скрыть замешательство, она откусила еще один кусок пряника. – И я этого не стыжусь, – продолжил Гензель. – Помнишь старую поговорку – ничего еще не удалось так тонко спрясть, чтобы оно стало невидимым на солнце… Доедали лакомства в молчании – каждый думал о своем, а к разговорам вернулись, только лишь когда от пряников не осталось и крошки. – Домой? – спросила Гретель, облизав пальцы и спрыгнув с бочки. – Ага, – кивнул брат, последовав ее примеру. Они двинулись через площадь, направляясь в сторону Зальц-Ахена, когда Гретель заметила Керстин Хаген – жену начальника местной полиции и одну из «святой шестерки». Гретель схватила брата за руку и кивком указала вперед. – Там Керстин. Видел? – Да хоть весь церковный комитет! – отмахнулся Гензель. – Думаешь, они нам что-то сделают? В их же интересах помалкивать обо всем, что случилось в лесу!