* * * В это самое время на другом конце галактики, на планете, вращающейся вокруг небольшой двойной звезды, маленькое существо впадало в спячку для восстановления сил. У существа, как и у его сородичей, не было ни имени, ни названия, потому что некому было их называть, а речью они не пользовались. Но данная особь имела обыкновение генерировать тихие акустические колебания, и если бы у существ были органы слуха, они восприняли бы эти колебания как звук «Оа». Оа был мал, и еще меньше был круг его обязанностей. Он, как и другие особи, не достигшие возраста размножения, пестовал внутри себя элементы, которые взрослые использовали для создания коридоров и перемещений в пространстве. Чтобы открыть большой коридор, нужны были особенно хорошие элементы, а создать такие Оа удавалось не всегда. От его слабых искорок шло электромагнитное излучение непонятного существам спектра, и Оа знал, что их забракуют. А потому, втайне от взрослых, заключал их в защитную оболочку, чтобы не искривляли пространство, создавал крошечный коридор и закидывал туда – в одну и ту же точку. Наверное, они копятся там и ждут его. Когда он вырастет и станет достаточно большим, чтобы транспортироваться через коридор самому, он их заберет. Пусть с его игрушками пока поиграет Вселенная… Сердце матери Игорь Колесников Шаман начал с неторопливого расхаживания вокруг костра. Удары колотушки в бубен были нечасты и негромки. Иногда шаман подпрыгивал, разворачиваясь в воздухе, приземлялся мягко, по-кошачьи, упруго приседал, замирал, словно прислушиваясь. Водопады блестяшек из речных раковин на его одежде замолкали в этот момент, но с новым движением опять начинали шуршать и побрякивать, добавляя тревожные нотки в неторопливую музыку ритуального танца. – Ы-ы! Ы-ы! Ы-ы! – тихонько подвывала толпа. – Как удивительно похож ритуал на наши древние шаманские пляски! – Мириам наклонилась к уху Красовского, в глазах её бесновались огоньки костра. – Это и есть великая загадка жизни, – зашептал в ответ Семён Викторович. – Жизнь всегда идёт проторённой дорогой. Именно поэтому настолько схожи по морфологическим признакам животные из однотипных сред обитания, даже если они относятся к разным классам. Например, акулы и дельфины. Именно поэтому аборигены… – Ы-ы! Ы-ы! – гул толпы нарастал и в определённый момент заглушил слова руководителя группы. Движения шамана убыстрились, колотушка взлетала уже почти не переставая, кожаные ремешки, пришитые на одежду, привязанными на концах костяными шариками чертили в воздухе жирные запятые, бубен рокотал теперь низко, волнующе, звук будто проникал сразу в сердце и заставлял его биться в непривычном тревожном ритме. Шорох ракушек слился в сплошной шум, напоминающий треск гремучей змеи. – Ы-ы-ы! Ы-ы-ы! – аборигены взялись за руки и начали раскачиваться в такт движениям шамана. Мириам почувствовала, как горячие мясистые пальцы обхватили её ладонь, и тут же поймала за руку Семёна Викторовича, тем самым замкнув круг зрителей. Учёный, увлечённый действием, забыл о субординации и какой-либо тактичности, порывисто сжал пальцы Мириам в ответ и влился в поток коллективного помешательства. А шаман уже не плясал – летал вокруг костра, и воздух танцевал вместе с ним, и бубен бесновался внутри каждого зрителя, и языки огня льнули к шаману, как ручные рыжие лисицы, а он ласкал их и не обжигался. – Ы-ы-ы-ы! Ы-ы-ы-ы! – Мириам вдруг поняла, что рот её помимо воли раскрылся и голос присоединился к воплям аборигенов. Она скосила взгляд, увидела искривлённые в крике губы своего руководителя и поняла, что не в силах больше противиться волне всеобщего экстаза, завопила во всю мощь, зажмурившись, и почувствовала, что взлетает. А когда открыла глаза, оторопела от нахлынувших образов. Она как будто находилась сразу везде. И здесь, возле этого костра, и возле тысяч таких же, и в небесах, и даже в космосе, и видела мир одновременно тысячами глаз, и чувствовала его, как будто сама стала этим миром. Это чувство нахлынуло внезапно, переполнило и захлестнуло, она как будто захлебнулась волной всеведения, всепонимания и всеощущения, как будто вмиг стала богом, творцом, создателем и одновременно своим же творением, каждый атом которого ощущался клеточкой собственного тела. Эта вспышка чувств так ярко резанула по нервам, что девушка потеряла сознание. – Ы! – кто-то тормошил за плечо. – Мы-ы-ам! Мириам открыла глаза и увидела склонённое над собой безгубое и безбровое лицо цвета беспокойства – фиолетового. За год работы миссии она уже научилась распознавать основные эмоции аборигенов. – Ыхым, это ты? – «лицо» показалось ей знакомым. – Всё хорошо, не беспокойся. Мириам легко поднялась и поняла, что не ошиблась – она оказалась одного роста с тем, кого назвала Ыхымом. Остальные туземцы были намного выше даже долговязого Семёна Викторовича, выше и массивнее, их фигуры представлялись этакими выкопанными из земли истуканами с острова Пасхи. Короткая ночь уступала место такому же короткому дню. Самая большая из лун цеплялась за кроны деревьев, огромное красное солнце полыхало на полнеба с противоположной стороны мира. Подошёл шаман, он всё ещё был в одежде для камлания. Рука его ободряюще легла на плечо девушки, лицо приобрело успокаивающий зеленоватый оттенок. – Ыг-огых-щ, – начал шаман, дополняя свою речь сложными жестами и изменением цвета. – Митрич, переводи! – нетерпеливо бросил Семён Викторович. – Кхе-гм… – выступил вперёд щуплый старичок в старомодной шляпе, похожий на совсем пожилого Паниковского. – Значит, э-э… достопочтенный шаман говорит, что как бы мы, то есть они… благодарны людям со звёзд, то есть, хм… вам за, э-э… ну… – Господи, Митрич! – воздел руки к небу Красовский. – Хорошо-хорошо! – переводчик примирительно вытянул сухонькую ладонь вперёд. – Значит, за предупреждение, но, кх-м, их, так сказать, духи велели им… велели им… – Да что велели?! – Семён Викторович изменил окраску на пунцовую, что, наверное, в любом мире означало одно и то же. – Оставаться, так сказать, здесь. – Что?.. – переспросила Мириам. – Здесь… – пожал плечиком Митрич. – Определённо здесь. – Но как же так… – девушка схватила старика за рукав. – Подождите! Но… спросите его, они правильно поняли? Спросите! Они понимают, что все они погибнут? Митрич повернулся к шаману, изобразил руками сложную спираль, трижды поменялся в лице и продребезжал что-то вроде «Ыщ-ых-м-м». Шаман говорил в ответ долго, Митрич слушал внимательно, склонив голову набок, потом повернулся обратно, снял шляпу, вздохнул и горестно перевёл: – Да. * * * – Но как же так?.. Неужели мы ничего не можем сделать? Мириам с мольбой смотрела на Красовского, и он в очередной раз залюбовался изысканной восточной красотой девушки, как будто сама Шахерезада шагала сейчас рядом по чавкающей под ногами тропинке. Джунгли вокруг на первый взгляд не отличались от земных, но непомерно большое солнце мигом возвращало с небес на землю, а точнее, наоборот. И тогда, если присмотреться, можно было заметить, что и деревья какие-то диковинные, больше похожие на гигантские папоротники, и птицы, перепархивающие с ветки на ветку, на самом деле не имеют ни перьев, ни хвоста. – Боюсь, что так, Мириам… Мы не можем идти против воли разумных обитателей планеты. К сожалению… Это их осознанный выбор. Миссия по спасению аборигенов провалилась. Увы… – Но как же так? – повторила девушка. – Мы не можем… Мы должны… – Молю вас, подождите! – их догнал скрипучий голос. Митрич изо всех сил семенил сзади. Он хромал и отставал всё больше. Рядом с ним точно такой же походкой ковылял Ыхым. Лицо его вспыхивало золотистыми крапинками озорства. – Иннокентий, – Красовский, воспользовавшись остановкой, связался с кораблём, – каковы результаты работы других групп? Есть ли положительные? – Все сорок восемь групп доложили, что ни одно из племён не согласилось покинуть планету, – откликнулся из рации сочный баритон. – Командор приказал готовиться к отлёту. Срок – пять местных суток. – Всего сорок часов… – прошептала Мириам. – Так мало осталось… Спускаемый модуль, рассчитанный на двоих, терялся среди гигантских тропических зарослей. Вывалился язык трапа, радушно пшикнул шлюз. Люди поднялись по ступенькам, последним взобрался Митрич. – Мириам, у нас много работы, – засуетился Семён Викторович. – Нужно тщательно упаковать образцы в расчёте на стартовые перегрузки, выпустить на волю всех живых обитателей планеты – они всё равно не выдержат взлёта. – Прошу прощения, – пророкотал Иннокентий, – но Митрич запрашивает разрешения подняться на борт. – Митрич? – Красовский недоуменно выглянул в иллюминатор. Старичок переминался с ноги на ногу у опоры модуля, мял в руках шляпу и просительно поглядывал наверх. – А это тогда кто?.. Переводчик, до этого тихо стоявший у входа, вдруг затрясся, как от беззвучного смеха, в мгновение стал золотисто-жёлтым и вдруг неуловимо быстро превратился в туземца. – Ыхым! – ахнула Мириам. – Мы-ы-ам! – прильнул к ней тот, переливаясь жёлтым смехом и розовой нежностью. Снова пшикнул шлюз, настоящий Митрич, укоризненно зыркнув на Ыхыма, буркнул: «Я на подзарядку», – и проковылял в подсобку. – Иннокентий! – нахмурил брови Красовский. – Как посторонний оказался на борту? – Аборигенная форма жизни не представляет опасности, – несколько виновато отозвался баритон. – Семён Викторович! – Мириам молитвенно сложила руки. – Разрешите Ыхыму остаться. На время. Он же всего лишь ребёнок. – Аборигенная форма жизни не представляет опасности, – повторил Иннокентий. – Ну, пожалуйста! Семён Викторович! Вдруг мне ещё удастся… получится… уговорить. Красовский посмотрел в глаза цвета тысячи и одной ночи, перевёл взгляд на доверчиво прижавшегося к девушке Ыхыма, пульсирующего голубой надеждой, и махнул рукой.