Алёна сидела на корточках, утешая Мелкого, и со страхом смотрела на меня. * * * – Васюлия берём? – весело спросил я Федьку. – Конечно. Он хоть и невоспитанный тип, но наш. Васюлий, словно только и ждал, ввинтился в рюкзак, приняв минимальные размеры. Мы стояли у "устья" Взыгощи, где она ныряла под Купол. Рядом в Куполе была аварийная калитка, к которой у меня имелся доступ. Алёна и Федька были в шапках и куртках. К моему рюкзаку были приторочены лыжи, сзади на бечёвке волочились сани. Двигаться мы собирались пешком, а портативный комбайн всего поможет нам с едой и остальным. – Ну что, пойдёмте? – Пойдём! – закричал Федька, и потащил Алёну за руку вслед за мной. Я открыл дверь. В нос ударили запахи и ветер. За пределами Купола валялся грязными кучами снег, воздух был сыр и свеж. Среди полегших тундр текло продолжение Взыгощи – та вода, которую не разбирали на обратный контур. А ещё невдалеке от шлюза сидел на кочке дядька. Бородатый, в цветастом, но грязном комбинезоне и со скучающим взглядом. Рядом с ним перекособочился на треугольных гусеницах вездеход. Дядька сидел и пускал дым изо рта – курил. Федька спрятался за моей спиной и постреливал глазами то на бородача, то на транспорт. Алёна стояла рядом, постоянно убирала волосы с лица и поёживалась. – Сколько можно? – сипло сказал бородач. – Что это Вы имеете в виду? – А то: ждёшь тебя ждёшь возле каждого города. А тебя всё переселяют и переселяют. Давно пора было уже вылезать. Поехали, ждут тебя давно, – он кинул сигарету под ноги (в рюкзаке заелозил Василий) и полез в вездеход. – Пацана можно взять, у него мозги, скорее всего, твои. А бабу, уж прости… Она пусть с этими… – он кивнул на купол, где нежился в ласковом тепле утра смолистый Снего-Песоцк, – другими умниками-обломовыми живёт. – И он скрылся в вездеходе. Сердце радостно задрыгалось, только… Что это он там про обломовых сказал?.. Я обернулся: Алёна с нелепой, извиняющейся улыбкой всё так же убирала волосы. Тарахтел разогреваемый вездеход, в рюкзаке шебуршился Васюлий. А Федька, задрав голову, смотрел то на меня, то на Алёну, и глаза его были мокрыми. – Пап, пойдём домой. Мне здесь не нравится. – Вадим Юрич, ну доколе?! – высунулся бородач из люка. – Там электростанции, реакторы, космос возрождаем… Время не ждёт, ну! – Было видно, как и другие, ядрёные слова рвутся у него с языка. – Я не поеду, – у меня же слова слетели не задерживаясь. Вот тут он не выдержал, выдал и про бога, и про мать, и всякие другие интересные вещи. Вездеход взревел, газанул по жиже, гусеницы сложились, и он рванул экранолётом по ровной поверхности, быстро сжимаясь в точку. * * * Пахло вкусно. – Вадик, пойдём. Я борщ сварила и "Наполеон" испекла, – сказала Алёна, зайдя в кабинет. Вокруг суетился Вася, расставляющий книги. – Ага, сейчас, – ответил я и продолжил лежать. Так хорошо было на диване смотреть через стеклянную крышу на Купол, на вечереющее над ним небо. В мозгу вяло ворочались мысли – надо что-то ответить Василевичу. Он затеял перестройку Купола: раздвижной захотел сделать, раз климат снаружи помягчел, иногда можно и дохнуть свежего. И, мол, на Вас, Вадим Юрич, и Вашу супругу очень рассчитываем. Понятное дело. Алёна вон крышу поменяла, Васюлия перепрошила – он теперь шёлковый и тихо в уголке дремлет, лишь иногда пылесосит да книги из бумажной библиотеки (открыли недавно) перетаскивает. Я люблю почитать перед сном. Пара страниц – и готово, сплю. Федька в садике верховодит, мастерят они там чего-то. Дыру жестью заколотили, и сын там вроде главный колотилка – бух-бух. Соседи траву косят целыми днями. Сами, помощников куда-то задевали. Хорошо стало. Я сейчас. Полежу ещё чуть-чуть и приду. Некропанк комбинаторика, или О чем не рассказывал папа Виталий Корнеев Лучи субботнего солнца пронизывали гулкую лекционную аудиторию. Привлекая ускользающее студенческое внимание, профессор с силой долбил костяшками пальцев по кафедре и скалил инкрустированные искусственными рубинами, вспыхивающие на солнечном свете зубы. – Слушаем сюда, неучи, не отвлекаемся! Эй, галерка! Пишем, пишем, на зачете все будет! На бортике кафедры соседствовали тяжелая трость с резным набалдашником, зачитанный том «Основ гидролизной трансгрессии» и матовый антрацитового цвета цилиндр. В паузах между фразами профессор смахивал с цилиндра невидимые пылинки. Скроенный из антикварной церковной парчи профессорский жилет переливался жидким красным золотом. Мира находила профессора вульгарным. На самом деле, Мира затруднилась бы назвать критерии вульгарности, но так считал ее папа, часто говоривший, что низшие классы отличаются дешевой потребностью в общественном внимании. Глядя за окно, Мира мечтала, как сдаст зачет и получит, наконец, от папы давно обещанный мобиль новейшей модели. Как поедет с подружкой смотреть на быт социальных неудачников, вести стримы и учить подписчиков вкусу настоящей жизни. Сосед слева аккуратно толкнул ее под локоть. – Ты конспекты вела? Списать есть? – Лешик, у меня не все, – шепотом ответила Мира, с сожалением отвлекаясь от мечтаний. – Он иногда такую пургу несет, непонятно, что писать. Сосед, пристально посмотрев ей в глаза, разглядел в них что-то, на что коротко пожал плечом. Обычно Мира избегала Лешика по причинам классового свойства. С его социальным уровнем он мог рассчитывать только на урезанное обучение. Гильдия некропанков, или, как их еще называли, наездников смерти, заплатила за Лешика, но все равно доступ к престижным курсам, открытый для таких, как Мира, студентов высшего круга, ему был закрыт. Вообще, считала Мира, низшим классам слишком много позволено. Папа говорил, что после массовых анти-ноблевых волнений вышли послабления. Вот и преподавателей из инфериострат, к каким относился, например, докучливый лектор, теперь принимают на работу в университеты, и студентам-плебеям дают места. Сама Мира училась, как и положено ее классу, на ВИП-отделении, очень дорогом, крайне эксклюзивном, только для своих. На некоторых лекциях, впрочем, студентам-випникам приходилось сидеть вместе со всеми. Сегодня она, к своему сожалению, оказалась рядом с будущим социальным неудачником. Миру раздражали его мелочная деловитость, беспринципность и унылое следование моде своей Гильдии: отбеленное лицо и широко размазанные вокруг глаз фиолетовые тени. Папа учил Миру быть собой и никогда никому не подражать, потому что подражание – это плебейская привычка, чуждая высоким идеалам ноблей. Именно они, люди положения, между делом создают моду, которую потом копируют и вульгаризируют все остальные. Лешик ежился и вертел в пальцах часы-луковицу с гравировкой, которую Мира прочесть не могла. – Раритет, – с готовностью прошептал Лешик, заметив внимание Миры. – Купил у семьи умершего собрата-некропанка. В Гильдии одобрили покупку. Я там свой. И Лешик самодовольно ухмыльнулся. Ходили слухи (распространяемые, вероятно, самим Лешиком), что умерший не совсем умер, а за несколько дней до смерти совершил ритуал бак-гидролиза и теперь получил комбинаторное бессмертие в гильдейских лабораториях неподконтрольной властям части города. Громыхающий с кафедры профессор тоже принадлежал к Гильдии некропанков и потому тоже белил лицо и красил глазницы фиолетовым. За внешний вид и за то, что он, игнорируя традиции Мириной страты, ставил лекции на субботу, студенты прозвали его Профессором Субботой. Глядя на него со своего места, Мира гадала, как выглядит ритуал бак-гидролиза. Слово казалось ей неприличным, и она, холодея, воображала себе скандальные, щекочущие внутренности подробности. – Не отвлекаемся! – выкрикнул лектор, ощерясь рубиновыми зубами, как будто желал укусить свои слова. Призывы не отвлекаться не помогли. Неожиданно для себя Мира завалила зачет по гидролизной трансгрессии. Списать, как она надеялась, оказалось невозможно. Из предусмотрительно имплантированного в челюстную кость "жучка" доносился только неприятный писк, от которого по коже шли мурашки. Видимо, в экзаменационной аудитории как-то глушился даже защищенный сигнал. На перезачете под насмешливым взглядом профессора она вытащила тот же несчастливый билет, который, естественно, не готовила, потому что, как часто говорил папа, снаряд дважды в одну воронку не падает. Снаряд, возможно, и не падает, а вот Мире не повезло. Второй незачет означал отчисление и отменял обещанный папой мобиль. Монетизируемые стримы и слава лидерки общественного мнения тоже отменялись. Не помогли ни скрытые угрозы, ни замаскированные посулы. На все сказанное Мирой профессор только кривился и цыкал.