Подошел на прощание, сжал плечо Лыкова ручищей и сказал так: – Когда разговор зайдет, вспомни, что Тимофееву зачем-то было нужно пришить к тебе искина. И на Татку зла не держи. Лыков тогда разозлился, что Габрилян его опекает, как маленького. Габрилян хохотнул, хлопнул Лыкова по плечу и отошел, прямой и независимый. И с Татой. Она даже не обернулась. Под тугим комбинезоном от пальцев ног до макушки покрытая татуировкой "рептилия", гибкая, с крепкими ногами, безупречный компаньон, прирожденный пилот… Ушла с Габриляном. Мобили ровно двигались рядом с тротуаром. Город переливался в золотистом свете поляризующих фильтров купола. Навигационная башня маячила справа. Архитектор придумал сделать ее несущей подпоркой для купольных дуг, что напрочь отбивало желание как-то повредить башню. Такая вот актуальная страховка страхом. С другой стороны, именно то, что высоченная башня подпирала купол по центру, позволило сделать его таким большим и устойчивым, создать столько пространства для комфортной жизни и потратиться на красивую поляризацию. Снаружи был космический мрак, а внутри – золотое свечение наполненного звездными энергиями пространства. Вдруг все пришло в движение. Когда мозг человека не поспевает за событиями, на лице появляется особенное выражение – смесь удивления и недоверия. Именно такое выражение приняло лицо Лыкова, обнаружившего, что он переворачивается в воздухе, точно укладывает ступню в мягком ботинке на крышу пижонского крузера, затем отталкивается, вверх ногами пролетает над крайним рядом других движущихся мобилей, приземляется на ноги в куст магнолии и, пригнувшись и приседая, сноровисто передвигается в обратную транспортному движению сторону. Еще в воздухе, слыша знакомый шелест и посвист пролетающих рядом дротиков игломета, Лыков успевал отстраненно изумляться отсутствию страха, потому что чего-чего, а скорострельного игломета с разрывными дротиками бояться следовало. В том, кто стрелял, сомнения отсутствовали. Привет передавала кампания "Троя", охранявшая передатчик маршрутов для межпланетных автоматических грузовиков, раскуроченный им и Габриляном в тот памятный день, когда случайное попадание камешком сделало тело Лыкова вместилищем дополнительного разума, разлучив буквально тело и сознание, желание и движение. Пока же, разделенный на быстрые движения и не поспевающие за ними, гораздо более медленные желания, Лыков протиснулся в переход на соседнюю улицу и еще раз сменил направление. "Интересно, как узнали про меня? Кто навел? – вопросы посыпались из Лыкова как мелочевка из порвавшегося кармана. – Под куполом в городе не только наша команда и троянцы, есть еще активные игроки… И что за интрига у Габриляна? И при чем тут Тимофеев?" Безудержный перестраховщик, командир группы контрактников (все дружно и с уважением называли его "старшой"), Тимофеев не первый раз собрал команду для хорошо оплачиваемых операций. На подлеца Тимофеев никак не походил. Более того, к старшому, тщательно вычищавшему малейший неоправданный риск из работы, Лыков чувствовал теплое доверие. Нет, здесь совсем не понятно. Ровно через минуту после прихода Лыкова в номер в дверь постучали. Текучим движением Тимофеев проскользнул внутрь, посмотрел в угол и сказал привычно мягким голосом: – Слухи ходят, что в городе стрельба была. В кого-то не попали. И еще говорят, народ наблюдал чудеса акробатики. – Народ, как всегда, не врет, – в тон Тимофееву ответил Лыков, – стреляли по мне, и скакал тоже я. Ксаверий, спасибо ему, отреагировал… Не пойму, как они на меня вышли. Тимофеев прошел в комнату, внимательно оглядел все углы, потолок и присел в кресло возле чайного столика. – Ты точно хочешь это знать? Вопрос прозвучал как жалость пополам с предупреждением об опасности. Понятное дело, после такого сказать "нет" уже невозможно. Лыков и не сказал, только напрягся и кивнул. – Тата тебя сдала перед отъездом, – бесцветным голосом отрубил Тимофеев. – Мне только что сообщили. Думаю, она тебя с Ксаверием боялась. Ей за информацию о тебе пообещали место и много денег. Она – профи, все посчитала, уломала Габриляна и улетела. Лыков опешил. Тата? Ах ты ж, змеиная шкурка! Что, вот так запросто сдала его конкурентам? – Так это не Габрилян контракт нашел? – Нет. Габрилян за ней на поводке ходит, сам понимаешь. Лыков прекрасно представлял этот поводок: Таткин мурлыкающий низкий голос, глаза с игривой раскосинкой, все ее теплое и доступное под любыми углами, в любых положениях гибкое, крепко возбуждающее зрительными иллюзиями татуированное тело. Лыков зажмурился. А он-то там перед ней распинался! "Понимаю, – думал Лыков, – я сегодня много стал понимать, чего раньше не понимал. Я сегодня становлюсь чрезвычайно понимающим!" – А Габрилян знает, что Татка… – Лыков сглотнул от жесткости слов, – …что Татка меня сдала? – Может, и знает. А может, и не в курсе, он же теперь на твоем месте, зачем его расстраивать перспективами? Тимофеев смущенно хмыкнул. – Я чего пришел-то… Есть запрос на работу. На двоих. Я собираюсь согласиться. Ты как, выходишь? Мне кажется, новые способности тебе пригодятся. И еще… Тимофеев, сняв с кармана передатчик, точно такой же, через который Лыков общался с Ксаверием, выставил перед собой на стол. Лыков, отвернувшись от Тимофеева, чтобы тот не видел его перекошенного обидой лица, разглядывал город за окном. Источаемое шестиугольными сегментами купола золотое сияние к вечеру сгустилось, стало текучим. Тени струились как расплавленный металл. Поток мобилей казался медленной рекой из золотых брусков. – Что, Ксаверий, и ты вернулся к пилотированию? – прозвучал незнакомый голос. Лыков резко обернулся. Незнакомый голос шел из передатчика Тимофеева. – Я слышал, ты себе новое корыто прямо в больничке подобрал, да? – ехидно продолжил голос. – Опаньки! – откликнулся Ксаверий через тот же передатчик. – А ведь мы с тобой встречались! – Конечно, встречались! – обрадовался голос и выдал длинную серию галактических координат. Из-под приспущенных век Тимофеев внимательно наблюдал за реакцией Лыкова. Затем, оставив искины болтать, сказал: – Ты не подумай, я тебе не нарочно Ксаверия поставил. Но, сам посуди, четыре-пять месяцев без движения выбросили бы тебя из профессии. Ты бы сильно ослаб и сдал. А сейчас у тебя гораздо большие по сравнению со стандартным медицинским нейроимплантом возможности: сила, скорость, реакция. Лишних комплексов у тебя нет, как мне известно. Да и парень ты хороший. Ты подумай денек. Если все нормально, вместе и полетим. На Станции-26 сбор наших. Обсудим планы, как жить дальше. Люди же не только от тебя шарахаются, да и не только шарахаются. Нескольких наших убили уже. Как-то нужно это решать. Если ты не согласен, то давай договоримся: тебе стандартный нейроимплант поставят, а я у тебя потом Ксаверия выкуплю. Он вроде как родственник нам, в каком-то смысле. Сначала Лыков чувствовал, что его обманули, хитростью и коварством отняли у него свободу. Потом представил себя в коме, с трубками из носа, изо рта, представил нелепый и унизительный каломочеприемник, запах пролежней. Потом вспомнил свой лихой полет над мобилями, чувство радостного удивления запаздывающему стрекоту игломета. Подумал, что все не так уж и плохо, если разобраться. И даже хорошо, в некотором смысле. Тимофеев смотрел, не отводя взгляда. – Мы с тобой, – сказал Тимофеев, – теперь не то корабли, не то капитаны, не то совсем иная природа, я уже не знаю. Мы, по сути, стали чем-то чуждым. Я переживал вначале, все про свободу выбора думал. Так ее же не забирает никто, ты пойми. Искины собственных желаний не имеют. Мы с ними вроде как партнеры теперь. Они через нас такую жизнь живут, что им раньше и не снилось! А если команду дать, то они еще и нашу нейрокарту на себя запишут. Это же натуральное бессмертие. А, Лыков? Главное, не говори никому об этом, будет спокойнее, ну их всех. А сам со временем свыкнешься. Плюсы-то в этом тоже есть. Лишь энергия Елена Ожиганова Помните механизм: глаза ловят отраженный свет на хрусталик и мозг составляет из него картинку? Мне этот процесс всегда напоминал о чёрных дырах, которые притягивают свет и никогда не возвращают обратно. Умирая, он подводит блеском бездонное око дыры – ужасно и притягательно красиво (ха-ха). Как и её магнетический взгляд – чёрная дыра, засасывающая не свет, а души. Невозможно забыть. Впервые я поймал её взгляд на саммите биотехнологий. Меня привлек блеск золотого облегающего платья, закрытого от шеи до лодыжки, дразнящего воображение, но не скрывающего аппетитной фигурки. Она стояла вполоборота ко мне, слушала выступление какого-то учёного деда. У неё был розовый бейдж выступающей, значит, читала доклад о генной модификации, но той лекции я не слышал. Возможно, пропустил, пока искал клиентов у бара. Я беззастенчиво рассматривал лакомые изгибы, когда она вдруг обернулась и посмотрела мне прямо в глаза, словно почувствовала что-то возмутительное. Я подумал: в этих глазах можно утонуть. Нет, не так, кажется, я подумал: в таких глазах хотелось бы утонуть. Я подумал: я хочу в них утонуть, я жажду. Подумал, поправляя галстук, как удавку, которую она набросила. Сейчас, по ту сторону её глаз, мне все ещё этого хочется. Какое сладкое насилие над собой. Быть уничтоженным, поглощенным, но хотеть ещё. Хотеть больше, глубже, желать потерять себя, раствориться до капли в другом. – Почему Вы так смотрите? – я не мог слышать её, мы были по разные стороны зала. И все же, казалось, она шепнула мне на ушко. Лицо обдало жаром, я впился глазами в её губы и жадно ловил слова, которые она произносила не торопясь, растягивая. Она изогнула бровь требовательно, встряхнула чёлкой, улыбнулась победно и отвернулась. Я ринулся вперёд, догнать, схватить, заполучить. Попался. Она играла тогда, играла после. Как чудовищно сладко она играла! То приближаясь, то отдаляясь, касалась невзначай, смеялась застенчиво и маняще, заглядывала в глаза, как беззащитный котенок, но выстраивала такие чёткие правила, едва я думал преступить невидимые границы. Она держала меня в постоянном напряжении, возрастающем возбуждении. – Мы увидимся снова? – это был гвоздь в крышке моего гроба. – Непременно! – сущности как она всегда оставляют человеку право выбора. Но у меня его, кажется, не было. Она ускользнула. Я остался последним в пустом банкетном зале, среди мусора прошедшего праздника. У меня было много женщин, красивых, милых, добрых или умных, всё вместе или по отдельности – разных. Но я никогда не любил. Сейчас популярно винить во всем отстраненную, занятую собой, вечно отсутствующую мать или пьющего отца, но я и не пытался разобраться в этом. Всё устраивало. Я просто плыл по течению: кутил, прожигал жизнь, зарабатывал, не пытаясь ухватить с неба звёзды. Я был простым продажником в сфере гениев-ботаников, ставивших эксперименты с вещами, которые я даже не понимал. Поговаривали, некоторые из них экспериментируют на людях. Я не верил. Поэтому она выбрала меня. Знала, что не умен, не ищу любви, не стремлюсь к высокому, созидательному, что не верю ни в бога, ни в черта, почувствовала, что жажду разрушения и страсти, что переступлю черту, пойду до последнего. Мы встречались трижды. В первую встречу она неподдельно интересовалась мной, слушала внимательно, вела себя невинно, тепло и любовно-уважительно. Такая чистая! Я настоял на интимной близости. Зажал её в углу и вытребовал ласки. Был напорист и не принял отказа. Тогда я ещё не знал, какова цена, но чувствовал, что заплатить придётся. Это была лучшая ночь в моей жизни, полная страсти, вкуса, томной боли и неги. Она была так прекрасна. Но утром я лишился части себя. Проснулся один, злой и опустошенный, зверски голодный. Я даже не понял, что она забрала. Но коллеги отметили, что я не делаю то, что делал раньше, не пью то, что пил, ем как животное и в целом веду себя странно. Я чувствовал неуемный зуд в душе и диагностировал себе лёгкую стадию депрессии. Казалось, только женщина сможет унять тоску в душе, и я пошёл к ней снова. Хотел обналичить то обещание, которое увидел в первую встречу в её глазах. Обещание избавления. В ту встречу она была другой: хлесткой, саркастичной, надменной. Посмеялась над моим состоянием, пожурила. Я заметил что-то свое в её глазах. Почувствовал, знал – это принадлежало мне. Тогда я понял, чем заплатил. Частью души. – Это невозможно… – попятился. Она поняла сразу. Ухмыльнулась. – Наука не стоит на месте. Что такое, в сущности, душа? Лишь энергия. Ток, что человек гоняет по телу. – Что ты такое?! – заорал я в ужасе, понимая, что ставки всегда были не по моему карману. Я хотел вернуть свое, неважно, как она взяла! Она ответила саркастично: – Я ошибка, – улыбнулась. – Ошибка генной инженерии, ошибка маньяков и гениев, которые хотели улучшить человека во что бы то ни стало. А ещё я твоя ошибка.