— Ну так вот, люди до сих пор не оправились от потрясения, вызванного мистическими обстоятельствами гибели Данаи — упокой, Господи, ее душу — и последующей грозой. Вот уже месяц в деревне только и разговоров что об этом. Проходя мимо, все крестятся сами и осеняют крестным знамением ее дом — ты ведь знаешь его, тот, что построен на старом минойском фундаменте в конце улицы, на краю деревни. — Какой страшный конец и как печально сознавать, что ее можно было спасти. А о том, что в Петсофу ударила молния, я ничего не слышал. Святилище ведь находится даже не на самой вершине. Очень странно. Тебе же известно: в классический период греки верили, что каменные топоры эпохи неолита — это оставшиеся на земле физические следы ударов молнии. В Дикте их найдено множество. — Да, я сам нашел один такой несколько лет назад. Помнишь? И передал его в отдел древностей местного археологического музея, — сказал Ахиллес. — Да-да, я и забыл. Это был чудесный экземпляр, сделанный из характерного светло-зеленого камня, который, судя по всему, был в ходу в ту эпоху. Мы все еще не знаем, где его добывали. В этой местности находят немало свидетельств того, что в эпоху неолита здесь существовало человеческое поселение, и, похоже, те люди поклонялись богу-громовержцу Зевсу в его диктейском святилище. Вечер тянулся очень приятно, и после еще одной бутылки раки и нескольких полных вкуснейшей еды тарелок, которые не уставал подносить Барбояннис, Том понял, что сыт и нет нужды идти куда-нибудь ужинать. В конце концов он решил, что пора прощаться. — Ну, друзья, мне завтра рано вставать. У меня утром встреча с настоятелем монастыря Топлу: хочу посмотреть одну старинную книгу, которая хранится в их собрании. А к полудню надо быть на раскопе. — Я был очень рад повидать тебя, Том. Удачи тебе в твоем исследовании и кланяйся от меня настоятелю, — сказал Ахиллес, подмигнув. Он не был особо ревностным приверженцем греческой православной церкви, хотя верил в Бога и во многие природные чудеса. Том расплатился с Барбояннисом и пошел обратно к дому археологов, в свою комнатушку рядом с кухней. Ночь выдалась ясной, звезды, в Дикте всегда особенно яркие, заполонили все небо. Завтра — большой день, подумал Том. Он надеялся, что устройство, которым снабдил его Артур, сработает, позволит прочесть больше текста на стеле и, быть может, приоткроет тайну местонахождения усыпальницы Александра. Прежде чем отправиться спать, он заглянул в церквушку Святого Стефана, располагавшуюся рядом с домом археологов, чтобы поставить свечку и помолиться за удачу. 16 Следующий день начался с прохладного прекрасного утра — такие выдаются на Крите в октябре. По дороге в монастырь Топлу Том опустил стекла, чтобы впустить в машину ветерок. Дорога шла параллельно берегу, но вдали от него, так что море появлялось в поле зрения лишь изредка. В окружающем пейзаже доминировали следующие одна за другой горы восточного Крита с типичной для здешних краев растительностью. Это была сельская местность, и земли, начинавшиеся сразу за долиной, в которой расположена торговая гавань Дикты, принадлежали монастырю. Вскоре Том доехал до развилки, отходившая под прямым углом вправо дорога вела к пляжу возле Вая. Том повернул туда. До встречи с настоятелем оставалось время, и он решил быстренько искупаться, что должно было его освежить. Вай представлял собой исключительную достопримечательность — единственную в Европе естественную пальмовую рощу. О возрасте и происхождении ее существовало немало противоречивых предположений. Долгое время считалось, что эти пальмы завезли на остров римляне или арабы, однако потом выяснилось, что это эндемичный подвид. Пальмы необычайно высоки и восхитительно красивы, поэтому роща выглядит как островок тропиков. Сейчас, когда туристский сезон закончился, пляж будет абсолютно пустым, подумал Том. Вскоре он уже ехал вдоль рощи, которая простиралась на несколько сотен метров от берега, — настоящий пальмовый лес. От пляжа он был отгорожен забором и сохранял свой первозданный вид. На многих самых высоких деревьях нижние ветки увяли и обвисли. Корневые побеги дали жизнь похожим пока на кусты молодым пальмам, которые взрастали в густой тени старых, зрелых деревьев. Когда Том подъехал к автомобильной стоянке, в кассе никого не оказалось, и все пространство грунтовой парковки было пустым. В такую рань здесь, как и предполагал Том, не было ни души. Он припарковался у самого входа на пляж, достал из багажника полотенце и пошел по деревянному настилу, доходившему до самой воды. Там скинул мокасины и босиком побрел вдоль моря по мельчайшему белому песку. Дойдя до середины пляжа, расстелил полотенце и разделся. Берег в обе стороны был совершенно безлюден. Том забежал в воду; когда она дошла ему до пояса, нырнул и доплыл под водой до глубины, где ноги не доставали дна. Прохладная вода бодрила и приятно освежала. На море царил полный штиль, поверхность воды была гладкой, по греческому выражению, как оливковое масло. Том полежал на спине, глядя в безоблачное небо. Потом, дважды проплыв из конца в конец пляжа, вышел из воды, вытерся полотенцем и снова оделся. Прекрасное начало дня. Теперь он почувствовал голод и вспомнил о маленьком кафетерии в магазинчике на Топлу, где перед встречей с настоятелем можно будет полакомиться свежим йогуртом с медом. Он ехал по петляющей дороге, ведущей к монастырю, теперь она круто поднималась в гору. На верхней точке подъема была площадка, откуда, взглянув назад, можно было увидеть гавань Дикты, а в противоположном направлении — величественный силуэт Драгонера, необитаемого скалистого острова, где в конце лета выводят птенцов колонии соколов. Вскоре Том миновал небольшую каменную церковь с двумя апсидами и добрался до края широкого горного плато, на котором стоял монастырь. Прежде чем сделать резкий поворот, он остановил машину в месте, откуда открывался вид, захватывавший дух. «Топлу» на старом турецком означает «пушка». Монастырь назван так в память о пушке, которую монахи установили здесь в семнадцатом веке для защиты от мародерствующих визитеров. Впервые монастырь был построен в конце пятнадцатого века и посвящен Покрову Пресвятой Богородицы. Один монах наткнулся на чудотворную икону Пресвятой Богородицы в пещере неподалеку и решил устроить там пристанище. Том окинул взглядом напоминающий крепость монастырь, живописно расположившийся посреди виноградников и оливковых рощ. Для здешних монастырей это было типичное окружение, хотя Том не мог припомнить ни одного, который был бы так хорошо виден издали. В свои лучшие времена монастырь насчитывал более дюжины монахов, которые жили в нем и возделывали поля. Теперь здесь монашествовало лишь несколько братьев, а в сельских трудах им помогали миряне из окрестных деревень. Том бывал в прославленных монастырях на святой горе Афон и в метеорских на севере Греции. Посещал также и знаменитый монастырь Святого Иоанна Богослова на Патмосе. Но с его точки зрения, Топлу, хоть его история и менее известна, представлял собой ничуть не менее впечатляющий образец аскетического и истинно религиозного образа жизни. Въехав на плато, Том оставил машину возле небольшой каменной церкви и отправился в кафетерий завтракать. Он заказал вкуснейший густой греческий йогурт, политый тимьяновым медом — и то и другое монастырского изготовления, — двойной греческий кофе с кусочком сахара и свежевыжатый апельсиновый сок, занял низкий турецкий столик в прохладной тени и принялся за трапезу, любуясь фиолетовыми бугенвиллеями, каскадом ниспадавшими с крыши, и всевозможными кактусами в горшках, живописно расставленными вокруг столиков. Покончив с завтраком, он расплатился и спросил у прислуживавшей в кафетерии женщины: — Уважаемая, вы не знаете, где сейчас можно найти настоятеля? У меня на девять часов назначена с ним встреча. — Не может быть, сэр. Вы, наверное, ошиблись. Настоятеля сегодня здесь нет. Он сейчас в пути. Но вы можете повидаться с братом Стелиосом. Уверена, он вам поможет. Сейчас он на утренней молитве, но вы можете подождать здесь или в церкви. Он обычно заканчивает минут в пятнадцать десятого. — Вот как? Хорошо. Зайду пока в церковь. Может, это пойдет мне на пользу. Том с улыбкой поблагодарил женщину и направился к главному монастырскому корпусу. Пройдя через двойную дверь в передний двор, миновав сувенирную лавку и просторную приемную, в которой настоятель обычно встречался с официальными посетителями, он подошел к главному входу, именовавшемуся Колесными воротами. Ворота были тяжелыми и открывались с помощью приводного колеса. Том остановился, чтобы полюбоваться искусной работой. Резьба по камню над притолокой изображала крест и дельфина, а над ними имелась «убойная дыра», через которую монахи в свое время выливали кипящее масло на головы незваных визитеров. Во времена венецианского владычества на монастырь нередко нападали корсары-мусульмане, а позднее — рыцари Мальтийского ордена. Монахи были вынуждены оборонять свой дом, как крепость. И не без успеха, мысленно отметил Том. Топлу был едва ли не единственным местом на восточном Крите, которое большей частью сумело отразить подобные атаки. Многие деревни были сожжены дотла и больше никогда не возродились. Пираты обожали восточный Крит и близлежащий остров Карпатос, поскольку оба лежали на главном морском пути от Западного Средиземноморья на восток, но при этом были расположены достаточно далеко от больших городов, поэтому здесь можно было разрабатывать планы нападения и укрываться в случае необходимости, не опасаясь ответных ударов. Согласно местной легенде, бухта, расположенная сразу за Диктой в прибережных скалах, была потайным пиратским схроном. В молодости, впервые приехав на раскопки, Том прыгал там со скалы. Это была глубокая расщелина, довольно узкая, но все же достаточно просторная, чтобы в ней могли спрятаться и команда, и само большое пиратское судно, и достаточно скрытая от посторонних глаз, чтобы использовать момент неожиданности, внезапно появляясь из нее и перехватывая плывущую мимо добычу. Поскольку место здесь было глубокое, корабль сразу же развивал максимальную скорость и таранил вражеские суда. Любой, у кого хватало духу, мог взобраться на крутую скалу, как это делали в свое время пираты, чтобы обозреть побережье острова в обе стороны, а потом, как тогда с приятелями Том, прыгнуть в море с высоты шестидесяти футов. Ощущение было ошеломляюще жутким. Это молодость смеялась в лицо смерти, подумал Том, или по крайней мере испытывала судьбу, преодолевая страх, от которого сводило все внутренности, и все же бросаясь в пропасть. С тех юных пор он кое-чему научился и образумился. Колесные ворота были открыты, поэтому, пройдя через маленькую прихожую, Том вышел в открытый двор, вымощенный мозаикой из бело-голубой морской гальки. Справа находился вход в католикон — основное помещение монастырского храма. Старинная деревянная дверь была приоткрыта, и Том услышал звуки молитвы. Прежде чем войти, он остановился, чтобы прочесть античную надпись, вырезанную аккуратными буквами на мраморном блоке, встроенном в фасад. Надпись была на древнегреческом и датировалась 138-м или 132 годом до Рождества Христова. Судя по рисунку букв, она относилась к более раннему периоду, чем та, что была найдена на стеле перед храмом Александра Великого и которую он собирался обследовать. Войдя внутрь, Том перекрестился перед иконой Богородицы с младенцем, установленной у входа на изящной деревянной подставке восемнадцатого века. Слева в заполненном песком подносе было вертикально воткнуто несколько тонких восковых свечей. Их фитильки трепетали, излучая теплое сияние, отбрасывавшее тени на каменные стены. Прямо перед Томом находилась апсида северного нефа, посвященного Рождеству Девы Марии. Это была самая старая часть церкви, ее изысканный серебряный иконостас отделял эту святая святых храма с ее иконами в богато украшенных окладах от молящихся. Многочисленные серебряные и золотые пластинки с обетами были прикреплены к передней части иконостаса ленточками или проволокой, на цепях перед иконами висели две серебряные лампады, заправленные оливковым маслом. К северному примыкал чуть более просторный южный неф, посвященный святому Иоанну Богослову. Монах стоял на деревянной кафедре, украшенной изящной резьбой: распростерший крылья орел держал на спине тяжелый молитвенник, молитву из которого брат Стелиос читал в размеренном напевном ритме, словно наизусть. Том сел в заднем ряду на одну из скамей с высокими спинками, изначально предназначавшихся для насельников Монастыря. Он несколько раз встречался с братом Стелиосом прежде. Этот молодой человек — похоже, ему не было и тридцати — жил здесь уже несколько лет. Был он высок ростом, с длинной окладистой черной бородой и густыми черными волосами, которые завязывал на затылке хвостом. Благодаря своему трудолюбию брат Стелиос стал правой рукой настоятеля. Он родился в Афинах, там же вырос, окончил университет, стал участвовать в семейном бизнесе, но потом почувствовал призвание и присоединился к Церкви. Пройдя послушание и посвящение в одном из монастырей на святой горе Афон, был направлен на служение в Топлу. Монастырское уединение пришлось ему по душе после афинской суеты, однако он сохранил острое деловое чутье и любовь к техническим новшествам. Именно брат Стелиос помог настоятелю расширить производство натурального оливкового масла и вина, теперь оно процветало и приносило монастырю существенный доход. Потом к продукции хозяйства были добавлены мед и горный чай, а в последнее время монахи начали подумывать и о производстве раки. Брат Стелиос установил деловые связи в Афинах, куда — наряду с разными городами самого острова от Ситии до Ираклиона — они поставляли плоды своих трудов. Том сидел тихо, прислушиваясь к молитве. Через маленькое окошко за кафедрой в церковь проникали дневной свет и легкий ветерок. В какой-то момент послышался византийский колокольный перезвон. Том подумал, что это часть службы, пока не увидел, как брат Стелиос, одной рукой перелистывая молитвенник, другой достает из кармана мобильный телефон, отключает звук и читает текстовое сообщение, притом ничуть не сбиваясь с молитвенного ритма. Если не считать этого немного комичного вторжения современности, разворачивавшаяся сцена могла иметь место и в восемнадцатом веке. Том сидел так, чтобы видеть главное сокровище монастыря — икону, называющуюся «Велик ты, Господи» и считающуюся одним из самых прекрасных образцов критской религиозной живописи. Она висела на центральной стене между двумя апсидами. На этом многофигурном полотне были изображены четыре основные сцены: схождение Христа в ад; Богоматерь на троне с младенцем Христом на руках, Адамом, стоящим справа, и Евой — слева от нее; крещение Иисуса в Иордане и святая Троица: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой в окружении небесных сил. Эти основные картины обрамлялись пятьюдесятью семью сценами, последовательно рассказывающими о Великом Благословении. В тусклом освещении церкви Тому пришлось придвинуться поближе, чтобы рассмотреть икону и оценить богатство изображения. У него был любимый эпизод, когда Ноев ковчег плывет по необозримому морю во время Великого потопа. Соседняя сцена изображала, как с ковчега, причалившего у горы Арарат под гигантской радугой, сходят на сушу животные. А сцена над ней — Иону, выходящего из чрева похожего на гигантскую рыбу кита у побережья древнего ближневосточного города Ниневии. Все сценки были занимательны: Моисей, ведущий евреев через картинно расступившиеся воды Красного моря, Тайная вечеря… и каждый сюжет был воплощен в красивой живописной миниатюре. Том всегда любил рассматривать эту икону, а в то утро она вызывала в нем особый интерес, поскольку книга конца восемнадцатого века, на которую он приехал взглянуть, представляла собой версию «Деяний Александра», иллюстрированную тем же монахом-иконописцем Иоаннисом Корнаросом, который написал эту икону. О книге настоятель рассказал Тому минувшим летом, но у него не было времени посмотреть ее, и теперь не терпелось увидеть, как воплотил «Деяния Александра» мастер-миниатюрист. Тем более что эта его работа была практически неизвестна даже специалистам. За все время своего пребывания на посту, настоятель никому ее не показывал. В монастыре имелся небольшой, но ценный музей, где монахи выставили многие из своих сокровищ, однако иллюстрированный Корнаросом манускрипт «Деяний Александра» там представлен не был. Настоятель не считал его церковной реликвией, поскольку текст не являлся религиозным в строгом смысле слова. Закончив молиться, брат Стелиос направился к выходу. Том пошел ему навстречу и, остановив прямо перед великой иконой, представился: — Брат Стелиос, я — Том Карр, работаю на раскопках Диктейского святилища. Мы с вами коротко встречались этим летом и в прошлом году. У меня сегодня утром была назначена встреча с настоятелем, но женщина из магазина сказала, что он уехал, и предложила поговорить с вами. — Мистер Карр, конечно же, я вас помню. Добро пожаловать в Топлу. Настоятель предупредил меня, что вы приедете сегодня утром. Он просил передать вам свои извинения и велел оказать любую помощь. Его вчера срочно вызвали в Ираклион по церковным делам. Я уже выложил для вас манускрипт, которым вы интересуетесь. — Замечательно. Я с особым волнением жду встречи с ним, поскольку его иллюстрировал Иоаннис Корнарос, художник, написавший эту восхитительную икону. — Да. Вы и впрямь получите удовольствие. Я вчера полистал этот манускрипт. Иллюстрации превосходны. А знаете, на этой иконе, возможно, Александр тоже присутствует. Взгляните на сцену, в которой два царя преклонили колени перед Адамом. — Брат Стелиос подошел поближе к иконе и указал рукой на упомянутую им сцену: — Это сцена мольбы: «Спаси, Господи, рабов твоих, наших верных правителей, и храни их под заступничеством Своим; смети всех врагов с пути их и даруй им спасение и вечный покой». Как видите, один из царей очень напоминает Александра Великого в зрелые годы, каким Корнарос изобразил его в «Деяниях». Думаю, для Корнароса было естественным выбрать Александра Великого, поскольку всех земных владык он воплотил всего в двух фигурах. Кто второй — не знаю, возможно, кто-то из римских императоров, например Август или Константин. Или еще кто-нибудь из византийских правителей. — Стелиос направился к выходу и сделал знак Тому следовать за ним. — Манускрипт наверху, в библиотеке. Обычно мы посетителей туда не допускаем, поскольку библиотека находится в той части монастыря, где живут монахи, но раз настоятеля нет, и я здесь вообще один, я решил, что так будет лучше для сохранности манускрипта — чтобы не переносить его. Том последовал за Стелиосом по внешней лестнице, пристроенной к зданию и ведущей со двора на второй этаж. Поднявшись по ней и обойдя угол дома, они подошли ко входу в библиотеку. Брат Стелиос достал старинный ключ и отпер дверь. Небольшое помещение со встроенными в стены деревянными полками было сплошь заставлено старинными книгами. В центре стоял обширный стол, в середине которого на специальную подставку был водружен манускрипт. Брат Стелиос раздвинул шторы на двух ближайших окнах, а потом распахнул сами окна, впустив дневной свет и свежий воздух. — Устраивайтесь поудобней. Сколько времени вам потребуется? — спросил он Тома. — Благодарю вас, брат Стелиос. Я чрезвычайно признателен, что вы не пожалели времени, чтобы помочь мне. Думаю, управлюсь часа за два. — Очень хорошо. Можете не спешить. Через некоторое время я загляну, чтобы справиться, как у вас идут дела. Монах вышел, оставив дверь открытой — вероятно, чтобы усилить движение воздуха. Сделав глубокий вдох, Том сел напротив манускрипта и приготовился его изучать. Он достал блокнот, лупу и выложил на стол. Манускрипт был одет в изящный кожаный переплет. Том начал с волнением листать страницы. Многие сцены были ему знакомы по другим изданиям. Должно быть, Корнарос видел более ранние версии «Деяний Александра», поскольку целый ряд эпизодов воспроизводил каноническую иконографию. Возможно, художник изучал старинные списки во время пребывания в монастыре Святой Екатерины на горе Синай. Или когда жил на Кипре, где старые греческие традиции очень сильны. Страницы манускрипта были сделаны из пергамента, каждой главе предпосылалась иллюстрация. Первая, привлекшая внимание Тома, изображала сюжет, традиционный для всех «Деяний», — миф, возникший спустя много времени после смерти Александра. Картинка представляла Олимпию, мать Александра, и египетского фараона-чародея Нектанебо Второго — по совпадению того самого, чей саркофаг был привезен в Британский музей и поначалу, пока не расшифровали иероглифическую надпись, принят за саркофаг Александра. Согласно «Деяниям», когда персидский царь Артаксеркс вторгся в Египет в 442 году до новой эры, правивший тогда фараон Нектанебо, провидя свое неминуемое поражение, бежал в Македонию, где был принят Филипом Вторым под покровительство царского двора. Нектанебо якобы влюбился в Олимпию и замыслил соблазнить ее с помощью искусства магии. Изготовив восковые фигурки и погрузив их в волшебное зелье, Нектанебо внушил Олимпии во сне, будто ночью к ней снизошел Зевс Амон, соблазнил ее и предсказал, что от их союза родится сын, который станет правителем мира. Этот миф был призван кровными узами связать Александра с египетским престолом, так же как некоторые версии «Деяний», представляя Роксану персидской царевной, легализовали его персидское владычество. Это было и эхом легенды о происхождении Александра от отца-Зевса, которая имела повсеместное хождение при жизни Александра и всячески культивировалась Олимпией. В этой легенде Зевс нередко представал в виде змея или разряда молнии. Хитроумная сказка про Нектанебо была более правдоподобна и к тому же весьма выгодна. На иллюстрации Корнароса Олимпия в соблазнительной позе возлежала на необъятном ложе, устланном мягкими подушками. На стенах горели факелы в шандалах. Нектанебо в образе Зевса Амона с головой овна и длинными золотыми рогами приближался к ней. Его спина была покрыта черной бараньей шерстью. Спереди на груди курчавились собственные черные волосы. Держа в руке золотой скипетр, он осторожно подступал к изножью кровати Олимпии. Она же, приподняв голову, благосклонно смотрела на него. Художник давал понять, что царица не так уж и заблуждалась относительно его обмана, а может, и сознательно участвовала в нем. Так же как на иконе, краски были насыщенными, а детали тщательно выписанными, несмотря на мелкий масштаб картинки. Следующая сцена, на которую обратил внимание Том, нечасто становилась сюжетом живописи. Александру было всего двадцать два года, когда в 334 году до новой эры он со своей армией выступил из Македонии, чтобы начать беспрецедентную кампанию военных завоеваний. Переплыв из Европы в Азию через Дарданеллы, он первым сошел с корабля и воткнул копье в землю. Этот жест должен был символизировать, что вся Азия покорится его оружию. Таким образом он отождествлял себя с гомеровским героем Протесилаем, который первым высадился возле Трои. Протесилай был также первым убитым греческим воином, чем снискал себе бессмертную славу. Александр, однако, хотел, как Ахилл, стяжать вечную славу на поле брани. Его любимой книгой действительно была «Илиада» Гомера, и, как свидетельствовали современники, он повсюду возил ее с собой. Согласно легенде, царь каждую ночь клал под подушку экземпляр, подаренный ему учителем Аристотелем. Вот почему Александру так хотелось увидеть руины Трои и вот почему именно там он сделал свою первую остановку в Азии. Особенно он мечтал побывать на могиле Ахилла. Именно этот эпизод из жизни великого полководца стал сюжетом рисунка Корнароса. Александр и его ближайший друг Гефестион верхом скачут друг за другом вокруг огромного могильного кургана Ахилла, воздвигнутого на Троянской равнине, где он пал. Художник запечатлел один из начальных моментов прославленной биографии великого героя. В ликовании от того, что воочию видит могилу кумира своей юности, Александр, отрешившись от всех царских забот, соревнуется со своим наперсником. Молодые люди наслаждаются жизнью и обществом друг друга, все великие завоевания еще впереди. Это трогательный момент молодости Александр будет вспоминать годы спустя, когда неподалеку от Вавилона умрет Гефестион. И тогда Александр устроит роскошную тризну по другу и поминальные спортивные игры, подобные тем, какие Ахилл устраивает в память о Патрокле в предпоследней песне «Илиады». В античной литературе есть упоминания о могиле Ахилла. В Восемнадцатой песне «Илиады» дух Патрокла сообщает Ахиллу: он желает, чтобы их прах покоился вместе в золотой урне — драгоценном даре матери Ахилла Фетиды. «Илиада» заканчивается накануне гибели Ахилла, но в конце «Одиссеи», когда Одиссей спускается в подземный мир, дух Агамемнона описывает ему погребение Ахилла, во время которого золотую урну захоранивают под гигантским курганом. Есть письменные свидетельства о том, что могилу Ахилла в древности посещали немало знаменитых людей, в том числе персидский царь Ксеркс и многие римские императоры. Она стала своего рода местом паломничества и поклонения герою — в отличие от могилы Александра, местонахождение которой с определенного времени было неизвестно. В античном искусстве Ахиллову усыпальницу иногда изображали в сцене жертвоприношения, совершаемого Поликсеной, младшей дочерью троянского царя Приама. Более поздние европейские художники предпочитали рисовать ее как могилу, находящуюся при храме. Иллюстрация Корнароса следовала античной традиции. Том с особым удовольствием отметил еще одну картинку, на которой Роксана танцевала перед Александром. В плотно обволакивающем покрывале она кружилась перед царем и его придворными. В трактовке Корнароса, однако, она при этом смело смотрела на царя, и их скрестившиеся взгляды предвещали общее будущее. Том неожиданно опять вспомнил Викторию Прайс и позу Танцовщицы Бейкера, которая очень напоминала позу танцовщицы на иллюстрации Корнароса. Неужели этот шедевр эллинистической бронзовой скульптуры действительно изображал Роксану, танцующую для Александра? Сходство было поразительным, но недостаточно точным для уверенного вывода — особенно учитывая большие хронологические и географические различия. Однако неправдоподобное видение Виктории Прайс делало сравнение чрезвычайно заманчивым, хотя подтвердить ее фантастическую историю не представлялось возможным. Был заинтригован Том и иллюстрацией, изображавшей Александра и Роксану в их первую брачную ночь. Она явно перекликалась со знаменитой картиной на тот же сюжет, написанной художником Этионом еще при жизни Александра. Роксана сидела на брачном ложе, Александр стоял перед ней. Здесь она, напротив, не смотрела на него, а, чуть отвернувшись в сторону, скромно опускала взгляд долу. Розовощекий Эрос, приподняв край свадебной фаты, открывал ее прекрасное лицо, а другой херувим, стоя перед ней на коленях, снимал с нее сандалии. Александр, держа в руке диадему, восхищенно смотрел на Роксану. В дальнем правом углу картины другие амуры играли его доспехами. По словам античного автора Лукиана, картина Этиона, оригинал которой висел в Олимпии, а позднее был увезен в качестве трофея в Италию, привлекал внимание зрителя к другой любви Александра — войне, и передавал мысль о том, что он никогда не забывал об оружии. Произведение Этиона было утрачено, но считалось, что именно с него неизвестный римский художник скопировал одну из своих настенных росписей в городе Помпеи, которую Тому довелось видеть самому. Корнарос явно вдохновлялся другой античной копией картины Этиона, ведь в восемнадцатом веке Помпеи еще не раскопали. На картине, которую Том рассматривал сейчас, Александр определенно не думал об оружии. Местоположение его доспехов вызывало в памяти другое знаменитое полотно, изображавшее Ареса и Афродиту с амурами, снимавшими доспехи с бога войны, который готовился предаться любви с богиней. Иносказание, заключенное в картине, можно было трактовать как «любовь разоружает войну». Манускрипт и впрямь оказался поразительным, и Том решил поговорить с настоятелем на предмет временного предоставления его для выставки, посвященной Александру, в Метрополитен. Но этот разговор придется отложить на потом, поскольку настоятель вряд ли вернется до его отъезда. Настоятель был человеком широких взглядов, однако Том прекрасно понимал, что он никогда не согласится предоставить манускрипт во временное пользование музею, не получив от хранителя гарантий того, что с ценной книгой будут обращаться должным образом. Трудность состоит в выборе: какие из иллюстраций экспонировать — ведь единовременно выставить на обозрение можно только один рисунок. Когда вернулся брат Стелиос, Том поблагодарил его за предоставленную ему исключительную возможность, и монах проводил его за ворота монастыря. Что ж, утро прошло очень плодотворно, оставалось лишь надеяться, что таким же окажется и день. 17 После дальнего перелета Виктория все еще находилась под действием джет-лэга, но чашка крепкого кофе, свежая дыня и еще теплая итальянская выпечка из любимой булочной оказали весьма благоприятное воздействие на ее состояние. Как хорошо было снова оказаться в Риме. Здесь она действительно чувствовала себя как дома. Сидя за кухонным столом, она взглянула на часы. До встречи с психиатром оставалось всего минут тридцать. Когда доктор Винтер написала, что сумеет утром выкроить для нее время, Виктории сразу стало легче. Составив посуду в мойку и взглянув на себя в зеркало, она вышла из дома. Был чудесный осенний день, и, поскольку времени хватало, она решила пройтись пешком. Кабинет доктора Винтер находился в небольшом жилом доме на другом конце Трастевере, района, в котором жила и сама Виктория. Поднявшись по ступеням крыльца, она позвонила. Несколько секунд спустя доктор Илзе Винтер открыла дверь. Это была миниатюрная, изящно сложенная женщина с птичьими чертами лица, короткими черными волосами и темно-карими глазами. — Виктория, вы исключительно точны, — сказала она. — Входите и располагайтесь, как вам удобно. Похоже, нам есть что обсудить. Она повела девушку в комнату, где принимала пациентов. Стены в ней были выкрашены в приглушенно-белый цвет, три из них заставлены книжными стеллажами. У окна на продолговатом столике цвела белая орхидея. Виктория сняла пальто и села на кушетку. Доктор Винтер устроилась в кресле напротив. — Я так благодарна, что вы нашли возможным встроить меня в свое расписание, доктор Винтер, — начала Виктория. — Никогда бы не посмела обременить вас подобной просьбой, если бы не крайняя необходимость. Дело в том, что в Нью-Йорке со мной дважды случилось то, что вы назвали «открытием канала связи». Я потеряла сознание, и видения… они были такими реальными, словно все это действительно со мной случилось. — Пожалуйста, сделайте глубокий вдох и продолжайте, — подбодрила доктор. И Виктория начала излагать события. Говорила она быстро, словно, не закончив предыдущей, торопилась начать следующую фразу. Сначала описала то, что случилось в музее Метрополитен. — Прежде чем двинуться дальше, давайте обсудим ваше первое видение, или, если хотите, сон, — перебила ее доктор Винтер. — Я поражена вашим описанием древнего места действия. Честно признаться, у меня еще не было пациента с такими живыми и давними воспоминаниями о прошлой жизни, хотя, разумеется, документальные свидетельства о подобных случаях существуют. Чаще такие видения бывают у детей, чья психика еще не окончательно устоялась; их в раннем возрасте, обычно в восемь-девять лет, нередко посещают видения-воспоминания о предыдущей жизни. У меня было два таких случая здесь, в Риме. Одна девочка — ей было всего шесть — увидела себя в образе мальчика-подростка, который умер за много лет до того здесь же, в Италии. Девочка никоим образом не могла ничего знать о нем и его трагической кончине. Другой ребенок в мельчайших подробностях описал расположенный в горах город на Сицилии, где он якобы жил молодым человеком, хотя родители мальчика клялись, что на Сицилии он никогда не бывал. Он сумел весьма подробно описать и свою предыдущую семью. Удалось выяснить, что эта семья по-прежнему живет в том маленьком городке и что двадцатью годами ранее они действительно потеряли сына. Они были крайне шокированы сообщением и не захотели встретиться с мальчиком. Ваш опыт представляется совершенно иным, — продолжала доктор Винтер. — Ваше видение было спровоцировано предметом, который запустил вашу память — если произошло именно это — о прошлой жизни. Вполне вероятно, что статуэтка, которую вы увидели в музее, была именно той, что вы держали в руках много веков назад в усыпальнице Александра. Предметы обладают мощной силой воздействия на память, но чрезвычайно редко можно встретить подлинный предмет — своего рода путешественника во времени, — сохранившийся со столь древних времен. Однако могут быть и другие объяснения. Вы должны помнить: все, о чем я говорю, носит характер всего лишь теоретический. Никаких доказательств не существует. Согласно другой теории, вам могла передаться энергия, заключенная в предмете, и именно она вызвала воспоминание. В таком случае вы стали каналом передачи этой энергии. Вроде медиума на спиритическом сеансе. Впрочем, мне очевидно, что это не ваш случай, поскольку то, что вы ощущали, воспринималось вами как лично пережитый опыт. Я права? — Да, абсолютно, и именно это меня беспокоит, — призналась Виктория. — Но позвольте рассказать вам о втором видении, чтобы у вас сложилась полная картина. — Хорошо, продолжайте. Виктория описала врачу свое второе видение, посетившее ее в Библиотеке Моргана. О том, насколько близко к смерти она в нем оказалась, когда во мраке гробницы Александра сжимала в руке амулет Нереиды. — Знаете, что меня особенно тревожит? Мысль о том, что в предыдущей жизни я была одиозной личностью. Неужели то была действительно я? Как я могла совершить такое — осквернить чью-то могилу в поисках амулета, который якобы способен даровать мне бессмертие? Что это, тщеславие? Но знаете, от чего у меня действительно заледенела кровь? От того, что я испытала невероятную близость смерти. Я по-настоящему почувствовала, что умираю, и это было ужасно. А в самом конце смерть настигла меня, я физически чувствовала ее присутствие, чувствовала, что она вот-вот заберет меня в нижний мир. У меня не было ощущения, что я вознесусь на небеса. Интересно, если бы я не пришла в себя в тот момент, удалось бы мне ускользнуть? Медсестра прибежала уже после того, как я с криком очнулась сама. Мне сразу же измерили пульс, и оказалось, что сердце у меня колотилось бешено. Я до смерти испугалась. — Девушка все больше волновалась и была уже на грани слез, а потом и впрямь разразилась рыданиями.