Том внимательно осмотрел монетку. Она была сильно потертой, но, поднеся ее к свету, он смог разглядеть рельефный портрет императора и надпись на лицевой стороне. На реверсе была изображена мужская фигура во весь рост в кирасе. Он с трудом разобрал название города: Итанос. — Как тебе известно, когда Крит стал римской провинцией в начале первого века до новой эры, его столицей была избрана Гортина, расположенная к северу от Кносса. Остров представлял собой важный перевалочный пункт на торговом пути между Римом и Ближним Востоком, а также Египтом. И когда в 395 году Римская империя была разделена, Крит естественным образом отошел к ее восточной части. — Прежде чем продолжить, Никос взглянул на Тома. — Ты бывал в маленькой заброшенной деревушке на горном плато у подножия Моди? Наш раскоп — неподалеку оттуда, с другой стороны горы. Том кивнул. Он знал местность, о которой говорил Никос. Моди была самой впечатляющей из трех горных вершин, расположенных вблизи Дикты. Во времена Оттоманской империи заброшенная деревушка, которую имел в виду Никос, находилась на главной пешеходной тропе, связывавшей Дикту и Ситию, и вплоть до середины двадцатого века, пока там не построили дорогу, оставалась глухоманью. Том не раз ходил по этой тропе, прогулка занимала несколько часов. Моди — самое подходящее место для святилища Зевса, подумал он. Горы здесь образовывали почти идеальный конус, доминировавший над пейзажем на много миль вокруг. — Бывал и не раз, — ответил Том. — От Дикты туда — прекрасная пешая прогулка. Никогда не забуду, как, приближаясь к этой заброшенной деревеньке как-то жарким летним днем, увидел пастуха, сидевшего под гигантским платаном, похожим на тот, в Гортине, под которым Зевс соблазнил Европу. — Он рассмеялся. — Пастух заметил меня, когда расстояние между нами было еще с полмили, и продолжал наблюдать за моим приближением не шелохнувшись. У его ног сидела собака, вокруг бродили козы, оглашая горный воздух чудным звоном своих колокольчиков, разносившимся по всей долине. Когда я подошел к тому месту, где он сидел — а это было самое тенистое место в окру́ге, — он сказал: «Привет», и я с улыбкой ответил ему: «Привет». — Том замолчал, улыбнувшись воспоминанию. — Это была полная противоположность Нью-Йорку, где я тогда уже жил. Два одиноких незнакомца встречаются на древней тропе в горах и обмениваются приветствиями. Пастуху было интересно, какого черта я делаю в такое время на такой верхотуре, поскольку ни одному греку не придет в голову тащиться в гору в разгар жаркого дня, но он не хотел показаться излишне любопытным и невежливым. Обыкновенно лишь пастухи да охотники рискуют забираться в такую глушь. Никос рассмеялся: — Да, пока копали, мы почти никого там не видели. Рабочих мне пришлось нанимать в Русса Экклезиа, это самая ближняя деревня, но и она расположена довольно далеко. Итак. Пока мы сумели определить лишь temenos[33] — он ограничен огромными прямоугольными камнями с высеченным на них именем Зевса. В центре этого священного места стоит открытый алтарь, сделанный из ранее использованных тесаных блоков и плитняка. Откуда они брали использованные блоки, я не знаю, возможно, те могут оказаться даже минойскими. Поверхность алтаря достаточно велика, чтобы на ней мог уместиться целый бык. Животные останки пока еще в процессе изучения, но мы нашли большую кучу костей, многие из них обуглены и несут на себе явные следы убиения — на костях сохранились зарубки. Кости принадлежат быкам, коровам, козам, овцам и свиньям. В жертву, очевидно, приносили разных животных и, похоже, съедали их там же, на месте — вероятно, во время празднеств в честь богов. Мы нашли также кубки и чаны. Я еще не все выкопал, но ты можешь в следующий раз приехать туда, я тебе все покажу. — Поглядев на Тома, Никос продолжил: — Мы знаем, что восточный Крит был населен этео-критянами, старейшими, постоянно жившими на острове племенами. Есть свидетельства, что они обитали здесь еще в так называемые темные века — с одиннадцатого по девятый до новой эры. Презос, например, стал главным городом в последующие — геометрический и архаический — периоды. Этео-критяне были известны приверженностью старым традициям, некоторые из них уходят в глубину минойских времен. Твое святилище, посвященное Зевсу Диктейскому, несомненно, было самым важным центром культа Зевса в восточной части острова в течение более тысячи лет, вплоть до четвертого века новой эры, как показали твои недавние раскопки. А это новое, открытое в Моди святилище, с моей точки зрения, особенно интересно тем, что доказывает: поклонение Зевсу продолжалось и после официального запрета языческих культов Феодосием и дожило до эпохи поздней античности. Сделав паузу, Никос спросил: — Ты ничего не сказал насчет терракотовых приношений. Есть мысли? Он бросил лукавый взгляд на Тома и многозначительно улыбнулся, что заставило того присмотреться внимательней. Осколки были сильно потертыми, материал — фрагментарным и лишенным какой бы то ни было детализации, краски большей частью исчезли. Но приглядевшись, Том начал различать разные части тел животных и людей. Особенно привлек его внимание один осколок. Он поднес его к свету, ощущая под пальцами шершавую текстуру глины. Головы и ног не было, частично сохранились только торс и руки. Судя по отсутствию грудей и прическе, фигура была мужской. Руки согнуты в локтях, пальцы сжаты в кулаки и прижаты к груди. — Поза очень похожа на позу нашей минойской статуэтки из золота и слоновой кости. — Теперь сходство бросилось в глаза и Тому. — По такому фрагменту трудно судить наверняка, но предположение заманчивое. Сходство действительно поражает, — согласился Никос. — Надеюсь, нам удастся найти другие части фигурки, когда мы изучим все выкопанные осколки и будем готовить материал к публикации. Ну ладно, у тебя ведь на все про все несколько дней и ты устал с дороги, так что не буду тебя больше задерживать. — Никос, спасибо тебе. Все это просто изумительно, поздравляю! Возвращайся к своей работе. Мы наверняка еще увидимся. Когда Никос отправился назад в свою мастерскую дома, Евангелия подошла к Тому: — Я очистила и то основание статуи, которое было встроено в римскую стену, — помните, ее руины нашли на фермерском участке у моря? Если хотите посмотреть — пожалуйста. — Превосходно. Дайте только захвачу свои вещи. — Том направился к машине и через минуту возвратился с чемоданчиком. Евангелия повела его к огороженной площадке позади дома археологов. — Его нетрудно было очистить. Надпись прекрасно сохранилась. Том опустился на колени перед основанием статуи. Оно было обнаружено в конце сезона во время раскопки позднеримской стены неподалеку от святилища. Достав из чемоданчика кисточку, Том стряхнул пыль с поверхности и пробежался пальцами по надписи. Основание статуи с изящно вырезанными буквами, расположенными на строго одинаковом расстоянии друг от друга, относилось к позднему периоду четвертого века до новой эры, хотя археологический контекст, в котором оно было найдено, датировался более поздним временем. Основание было отделено от бронзовой статуи, которая, возможно, пошла на переплавку, и использовано повторно в качестве материала при постройке стены в позднеримский период. Судя по надписи, эта глыба в свое время служила пьедесталом статуи, посвященной критянину, одному из полководцев Александра Великого, Неарху. Неарх происходил из Лато, маленького городка в горах северо-восточной части острова неподалеку от Агиос Николаоса. Том хорошо знал древний город Лато: закаты, которые он наблюдал с тамошнего раскопа, запомнились ему как одно из самых прекрасных зрелищ, виденных в жизни. Основание статуи, которое сейчас лежало перед ним, интересовало его по двум причинам. Неарх был одной из самых приближенных к Александру персон. Как командующий флотом, он описал их бесславную экспедицию по реке Инд, и его отчет, хоть он и не сохранился, стал главным источником информации для более поздних текстов, многие античные авторы ссылались именно на него. Когда Александр с огромными трудностями пересек пустыню и вернулся в Вавилон сухопутным путем, Неарх повел остатки армии морем вдоль северного побережья Индийского океана. О том, что делал Неарх после смерти Александра, известно мало. Однако найденное основание статуи свидетельствовало, что он добрался до Крита и заказал собственную статую как приношение богам в благодарность за благополучное возвращение. Статуя была посвящена Зевсу Диктейскому и почти наверняка изначально стояла в том диктейском святилище, которое теперь раскапывал Том. Каким образом ее пьедестал оказался встроенным в римскую стену спустя сотни лет, можно было только догадываться, хотя такое повторное использование строительного материала в те времена не было диковиной. Эта находка, во-первых, была осязаемой, пусть и не прямой, связью со временем жизни Александра и, во-вторых, представляла собой еще одно свидетельство важности относящегося к позднему периоду четвертого века до новой эры храмового комплекса в Дикте, посвященного Зевсу. Том переписал в блокнот надпись на основании статуи, сделал несколько снимков и кое-какие заметки. Вроде бы не успел и оглянуться, а времени было уже четыре часа. Пришел Никос, посмотреть, как у него идут дела. — Ну что? — спросил он. — Потрясающе. Я только что закончил. Это действительно очень важная находка для истории диктейского святилища, ведь на ней — посвящение от реального исторического лица. Как ты знаешь, Неарх был одним из самых доверенных соратников Александра. Судя по начальным словам надписи, вероятно, он сам заказал бронзовую скульптуру в полный рост. Как жаль, что от самой статуи ничего не осталось, но это неудивительно. К тому времени, когда основание было встроено в стену, саму статую — предположительно — уже переплавили и использовали металл для других нужд. — Том показал Никосу углубления, в которых скорее всего были закреплены ноги статуи — на камне отчетливо просматривались контуры ступней. — Знаешь, я всегда считал, что культ Александра Великого на Крите основали Птолемеи, правившие в те времена этой частью острова. Но, исходя из этого нового свидетельства, не могу не задаться вопросом: нет ли здесь личной связи с Неархом? Он вполне мог стоять у истоков создания культа. Как минимум принял в нем самое заинтересованное участие. — Да, меня нисколько не удивляет, что Александр Великий назначил командующим своим флотом критянина, — согласился Никос. — Критяне всегда славились как умелые мореплаватели, и вполне возможно, что Неарх захотел отдать дань памяти своему главнокомандующему и другу, когда ушел на покой и вернулся на Крит. Никос распрощался с Томом, его рабочий день на сегодня был закончен. А Том обратился мыслями к работе, которая ему предстояла. Что прочтет на стеле Артуров «Красный фантом»? Откроет ли камень тайну изначальной надписи, или все следы стертых слов исчезли навсегда под разрушительным действием времени? А может, будет что-то среднее: из надписи станет понятно чуть больше, но не все, и придется строить догадки. Эта мысль волновала его, и у него было предчувствие, что впереди — важное открытие. 15 Во второй половине дня Том предался сиесте. Обычно он снимал жилье в городе, но сейчас, по окончании сезона, в доме археологов имелась свободная комната, там он и устроился. Этот дом был чудесным старинным традиционно критским каменным строением, которое некогда служило маслодавильней, а после в течение долгого времени — пристанищем для семейства коз. Начавшиеся раскопки привлекли сюда команду энергичных студентов-волонтеров, которые помогли расчистить дом, а нанятые по контракту местные рабочие тщательно восстановили его, создав жилые и служебные помещения, к тому же разбили очаровательный сад. Таким образом, возникла удобная обстановка для работы и быта археологической партии; во время сезона раскопок, когда дом населяло большое количество людей, здесь царила приятная атмосфера. Том распаковал вещи, принял душ и переоделся к вечеру. Потом прошел на кухню, налил себе стакан воды из холодильника и, усевшись на веранде, с удовольствием ее потягивал. Он не хотел нигде засиживаться допоздна, однако решил пройтись пешком до ближайшей деревни Хиеронеро — пропустить стаканчик и перекусить в одной из тамошних таверн. Никого из местных знакомых о своем приезде он не предупреждал, но в таких местах новости разносятся быстро. Когда он шел по дороге в Хиеронеро, сзади раздался автомобильный гудок. Поравнявшись с Томом, машина остановилась, продолжая урчать мотором. — Привет, друг! — крикнул водитель потрепанного старенького пикапа. Том присмотрелся, и его лицо расплылось в улыбке. — Привет, старина, как поживаешь? — воскликнул он по-гречески. — Я направляюсь к Барбояннису выпить. Увидимся там? — Да, буквально через несколько минут, — ответил мужчина, снова трогаясь с места. Том продолжил свой путь, вдыхая свежий деревенский воздух и любуясь пейзажем, который выглядел сейчас гораздо свежее и зеленее, чем летом. Он перешел через мостик над высохшим руслом, которое наполнялось водою только весной, и вошел в деревушку. Хозяин местной ракийной Кириос Барбояннис сидел за деревянным столом в центре зала, болтая с мужчиной, зашедшим купить сигарет. — Ahhh, Palaikari, kalosorizete! — затрубил он своим сиплым зычным голосом. Это было традиционное критское приветствие. «Kalosorizete» означает «пусти здесь свои корни и останься с нами». Том тепло пожал старику руку, прежде чем сесть за центральный стол в ожидании своей очереди. Пока хозяин разговаривал с посетителем, он оглядел небольшой зал. Это было действительно крохотное квадратное помещение. Кроме относительно небольшого центрального стола по трем углам располагались столики еще меньшего размера и маленькая толстопузая печка с плоской крышкой у задней стены — для приготовления пищи. Стулья были традиционные для таких таверн — с плетеными тростниковыми сиденьями и спинками, сделанными из светло-коричневых перекладин оливкового дерева. Платановые столешницы опирались на зеленые — в цвет нижней части стен — ножки. Верхняя часть стен и потолок были ослепительно белыми, как и наружные стены дома. У двери, ведущей в жилые комнаты Барбоянниса и его жены Георгии, стоял огромный холодильник. Между дверью и холодильником висел телефон с круглым диском. Когда в 1988 году Том впервые приехал в Дикту на трехмесячный — с начала марта по конец мая — сезон раскопок, это был единственный общественный телефон во всей деревне. Более того, он был единственным средством связи и для всех близлежащих деревень, поскольку ни в одной из них телефона не было. Теперь, когда у всех есть мобильные и на другом конце селения установлен еще один общественный аппарат, телефоном в ракийной пользовались крайне редко. Он стал персональной линией связи Барбоянниса и Георгии. На другом конце ракийной находилась маленькая кухня, где хозяин мыл стаканы, разливал раки и готовил мезе[34], которое подавал с графином раки. В кухне было маленькое окно — единственное во всем помещении, занавешенное кружевной занавеской, чтобы Борбояннис, пока готовил закуски, видел, что происходит снаружи. В угол на высокой подставке был втиснут телевизор. Том вспомнил, что в 1989 году, когда его установили, Георгия закрывала пульт управления толстой пластиковой пленкой, чтобы защитить от мелкой красной пыли, которая в Дикте проникает повсюду, особенно в летние месяцы, когда дует мелтеми — летний ветер. Туалет находился снаружи, за домом, и был самым примитивным из когда-либо виденных Томом, он был встроен прямо в естественную скалу. Расщелину-вход вполне можно было принять за вход в подземный мир. Наконец посетитель, пришедший за сигаретами, отбыл, и Барбояннис повернулся к Тому. Похлопав его по спине, он сказал по-гречески: — Рад видеть тебя, Том. Что привело тебя сюда в такое время года? Мы не знали, что ты приедешь. Том ответил тоже по-гречески: — Нужно кое-что изучить на раскопе. Я ненадолго, всего на несколько дней. В пятницу улетаю в Рим. — Итак, что будешь пить? — спросил Барбояннис тоном завзятого бармена. — У меня есть раки этого года, прямо из казана. Думаю, тебе понравится. — Барбояннис славился своим раки и тщательно оберегал секрет его приготовления. В это время года здесь все гнали домашнюю водку в собственных дистилляторах, которые называли казанами, винокурни обычно устраивали в горах. Том заказал карафачи — маленькую бутылку и попросил две стопки. — Ахиллес будет здесь с минуты на минуту, — объяснил он. И действительно, вскоре, широко улыбаясь, в дверях показался Ахиллес. Том встал, они обнялись, потом уселись за стол, чтобы насладиться раки и беседой, наблюдая закат. Время от времени по узкой дороге, проходящей перед скромным деревенским баром, проползала машина. В остальном же благословенную вечернюю тишину нарушали лишь звуки деревенской жизни да птицы, певшие в оливковых деревьях, окружавших дом. — Рад видеть тебя, Том, — сказал Ахиллес, поднимая стопку и провозглашая традиционный критский тост: «Stigeiamas». Том стукнул дном своей стопки по столу, потом поднял ее, ответил тем же тостом, означавшим «за наше здоровье», и отпил добрый глоток бодрящего алкоголя, который согрел горло, после чего они с Ахиллесом продолжили беседу по-гречески. — Что ты делаешь здесь в такое время года? Надолго приехал? Если на несколько недель, можем устроить отличную утиную охоту. Я знаю идеальное место, там утки останавливаются на пути в Африку. Как известно, задерживаются они здесь всего на три дня, так что надо ловить момент, но я провел кое-какую разведку и видел, что несколько птиц уже прилетело. Думаю, в этом году их будет много. Раки Барбояннис подал вместе с мезе — широким блюдом, полным разных закусок, и тарелкой сырых помидоров и огурцов, нарезанных ломтиками и посыпанных морской солью. В Греции алкоголь никогда не подают сам по себе, его всегда сопровождают какой-нибудь едой. — К сожалению, я приехал всего на несколько дней. Мечтал бы посмотреть перелет диких уток. Знаешь, в минойской настенной живописи он использовался в качестве одного из сюжетов. Видимо, и тогда пути сезонной миграции уток пролегали здесь. Особенно прекрасна нильская сцена, найденная в Акротири, на Санторине, утки там изображены очень реалистично. Думаю, художник рисовал их с натуры. — Том заглянул в глаза Ахиллеса, ожидая реакции, но у того был непроницаемый взгляд завзятого покериста. — Я привез новое специальное оборудование для исследования стелы, которую мы обнаружили летом перед малым храмом Александра Великого, — продолжал Том. — Часть надписи на ней стерлась, и я надеюсь, что это приспособление поможет восстановить не читаемые невооруженным глазом фрагменты. Завтра еду на раскоп. Результат должен быть получен сразу же, поэтому нет нужды задерживаться. Да и консервация статуи Александра практически закончена. Так что, боюсь, в этом году утиную охоту мне придется пропустить. А как прошло открытие заячьего сезона? Твой новый пес хорошо себя зарекомендовал? Ахиллес держал двух превосходных охотничьих собак местной критской породы, одной из старейших в Европе. Минойцы охотились с такими более четырех с половиной тысяч лет назад. Несколько минойских собачьих предков было найдено в историческом пласте позднего бронзового века. Собаки были поджарыми, мускулистыми, с отличным нюхом и острым зрением, словно являлись воплощениями Анубиса, египетского бога с собачьей головой. На охоте они были очень резвы и, что неудивительно, напоминали классическую греческую породу охотничьих собак. — Он еще молод, но проявил себя прекрасно, — улыбнулся Ахиллес. — Принес мне двух отличных зайцев. Ты же знаешь, это мой любимый спорт. Собаки вели себя потрясающе. Они обожают охоту так же, как я. Видел бы ты их! Берут след зайца и преследуют его, как те самонаводящиеся тепловые ракеты, которые показывают в военных американских фильмах. Стоит им засечь цель — и считай, что мишень поражена. — С другими охотниками проблем больше не возникает? — поинтересовался Том. Ахиллес в равной степени был известен и как превосходный собакозаводчик, и как страстный охотник-спортсмен, поэтому между ним и некоторыми другими охотниками из соседних деревень шло острое соперничество. Дважды его собак травили гнилым мясом — мучительная смерть для животных и конец охотничьего сезона для их хозяина. — Нет. Я теперь гораздо осторожней, никого не подпускаю к собакам. — Случилось ли что-нибудь новое с тех пор, как я был здесь последний раз в августе? — спросил Том, наливая по второй стопке раки из маленькой бутылки. — Это — от меня, — подошел Барбояннис, ставя на стол тарелки с печеной картошкой и охотничьими колбасками — сезонным блюдом, подаваемым только в это время года. — Вообще-то не так давно случилось нечто странное и трагическое. — Ахиллес сделал паузу для большего эффекта и для того, чтобы Том успел наполнить стопки. — Старая пастушка из деревни, Даная, может, ты ее помнишь, погибла несколько недель тому назад. Она прожила необычную жизнь. В детстве, когда ей было всего шесть лет, она потеряла всю семью, все они утонули во время шторма, перевернувшего лодку. Девочку взяли на воспитание тетка и дядя. Она ухаживала за их овцами и большую часть жизни проводила со стадом на пастбище. — Да, конечно, я помню ее, — сказал Том. Пастушество было необычной для женщины восточного Крита профессией. Почти все местные пастухи были мужчинами. — Говорят, в молодости, задолго до моего рождения, она была очень красива. Но проведя столько времени в одиночестве, немного одичала, и никакой мужчина не сумел ее приручить. Она никогда так и не вышла замуж. Ходили слухи, будто она язычница, потому что редко — чтобы не сказать вообще никогда — посещала церковь. В нашей маленькой деревушке на такое вызывающее несоблюдение религиозных обычаев смотрят косо. Поговаривали также, что она была жрицей Зевса и, находясь в горах со стадом, исполняла странные ритуалы жертвоприношения животных. Разумеется, сам отчасти будучи пастухом, я ни на йоту не верю этим слухам. Думаю, это всего лишь домыслы суеверных селян, которые любят посудачить на подобные темы. Хотя она действительно любила носить ярко-синие одежды с золотой каймой и с возрастом стала все больше выделяться из среды своих сверстниц, которые большей частью были вдовами и одевались только в черное. Том всегда считал эту традицию слишком суровой, тем более что в Греции женщины в основном живут гораздо дольше мужчин. В любом случае ему представлялось несправедливым, что мужчинам предписывалось носить траур только три года после смерти супруги, а женщинам — до конца жизни. — Даная, как я уже сказал, никогда замужем не была, и поэтому обычай не требовал от нее ходить в черном. Но согласно старинной традиции, то, что она так и не нашла себе мужа и не имела детей, считалось ее большим несчастьем, которое усугубилось странной и трагической смертью. — Ахиллес снова сделал паузу, допил свой раки и еще раз наполнил стопки. — Собирая фиги вдали от дома, она упала в заброшенный колодец, но выжила — в свои восемьдесят она все еще была женщиной сильной. Несколько дней звала на помощь. Кое-кто из туристов позднее вспоминал, что слышал ее крики. Колодец находится неподалеку от старой подсобной дороги на задах Кастри, которая ведет к берегу. Но туристы не могли понять, откуда доносятся крики. В конце концов она сдалась и умерла. Тело нашли через неделю после ее исчезновения. Странный и очень печальный конец. — Слушая, Том вспоминал эту энергичную женщину. — Но кое-что еще более странное произошло через семь дней после обнаружения тела. Случилась страшная гроза. Обычно в начале октября здесь не бывает гроз с проливными дождями, поэтому фермеры очень обрадовались. А после грозы один из них обнаружил, что большая часть его стада пропала. В плохую погоду овцы, бывает, прячутся в пещерах. Поначалу фермер заподозрил, что недостающих животных украл у него какой-нибудь конкурент, такое в наших краях иногда случается. — Ахиллес глотнул раки и подмигнул Тому. Возможно, в свое время он и сам увел у соседей немало овец, подумал Том, поднимая стопку. — Но овец нашли при страннейших обстоятельствах неподалеку от вершины Петсофы, рядом с руинами горного минойского святилища, — продолжил Ахиллес. — Их поразило молнией. Ничего подобного я в жизни не видел: восемь овец и два больших барана были обуглены. Я сам ходил смотреть. Люди начали говорить, что это Зевс востребовал десятину за потерю своей жрицы. Можешь себе представить, что сказал наш священник, услышав это? — Ахиллес снова наполнил стопки и кивнул в сторону церкви, маленький купол которой виднелся через дверной проем. — В этих языческих разговорах он, разумеется, увидел козни дьявола. Помнишь, как в две тысячи четвертом году он отнесся к твоей затее провести на раскопе языческую церемонию? — Да, хотя затея была абсолютно безобидной, — заметил Том. Летом 2004 года, как раз накануне возвращения Олимпийских игр в Грецию впервые после того как они возродились в современном виде в 1896 году, Олимпийский огонь был пронесен через остров. Местные жители мечтали, чтобы путь огня прошел и через Дикту, но Олимпийский комитет постановил, что достаточно будет ему побывать в близлежащей Ситии. Бегуном, которому доверили нести факел, был критянин, завоевавший золотую медаль на Играх 1948 года. Он выглядел старше Мафусаила и бежал со скоростью улитки. Выбор был очень трогательным, но было понятно, почему Олимпийский комитет сократил ему дистанцию, не доведя до Дикты. Так или иначе, археологи вместе с местными жителями решили провести свои олимпийские торжества. Они организовали представление в честь Зевса Диктейского, сопровождавшееся музыкой и последующим минойским празднеством на раскопе. Подготовка шла очень весело, пока об этом не прослышала церковь. Она бойкотировала праздник и всячески отговаривала местных жителей от участия в нем. Том счел тогда, что это перегиб, но потом разговоры о современных язычниках, практикующих свои ритуалы в Греции и в других местах, участились. Их религию здесь называли эллинизмом, а последователей, как оказалось, у нее насчитывались десятки, если не сотни тысяч человек. В прошлом году им даже удалось получить в Греции официальное признание в качестве культурной ассоциации. Это и взбесило православный клир. Теперь Том понимал, почему в свое время так ополчились против его затеи местные священники.