* * * В этом месте своей повести ключница случайно бросила взгляд на часы над камином и ужаснулась, увидев, что стрелки показывают половину первого. Она и слышать не хотела о том, чтоб остаться еще хоть на минуту, да я и сам, по правде говоря, был не прочь отложить продолжение ее рассказа. Теперь, когда она ушла на покой, я, помечтав часок-другой, тоже, пожалуй, соберусь с духом и пойду спать, невзирая на мучительную тяжесть в голове и во всем теле. 10 Прелестное вступление в жизнь отшельника! Целый месяц пыток, кашля и тошноты. Ох, эти пронизывающие ветры, и злобное северное небо, и бездорожье, и мешкотные деревенские врачи! И ох, эта скудость человеческих лип! И, что хуже всего, — страшные намеки Кеннета, что мне едва ли придется выйти за порог до весны! Только что меня почтил визитом мистер Хитклиф. С неделю, тому назад он прислал мне пару куропаток — последних в сезоне. Мерзавец! Он не совсем неповинен в моей болезни; и меня так и подмывало сказать ему это. Но, увы! как мог бы я оскорбить человека, который был столь милосерден, что просидел у моей кровати добрый час — и при этом не говорил о пилюлях и микстурах, пластырях и пиявках? Сейчас мне полегчало. Читать я еще не могу — слишком слаб, но, пожалуй, мне приятно было бы чем-нибудь поразвлечься. Не позвать ли миссис Дин, чтоб она закончила свой рассказ? Я могу восстановить в памяти его главные перипетии вплоть до той поры, когда она переехала сюда. Да, я помню: герой сбежал, и о нем три года не было вестей, а героиня вышла замуж! Позвоню! Добрая женщина будет рада убедиться, что я в состоянии весело разговаривать. Миссис Дин пришла. — Еще двадцать минут до приема лекарства, сэр, — начала она. — Ну его совсем! — ответил я. — Мне хотелось бы, знаете… — Доктор говорит, что порошки вам пора бросить. — С радостью брошу! Но дайте мне досказать. Подойдите и сядьте. И держите руки подальше от этой печальной фаланги пузырьков. Достаньте из кармана ваше вязанье. Вот и хорошо… а теперь продолжайте историю мистера Хитклифа — с вашего переезда и до нынешнего дня. Он получил образование на континенте и вернулся джентльменом? Или попал стипендиатом в колледж, или сбежал в Америку и там стяжал почет, высасывая кровь из жил своей новой родины? Или составил капитал куда быстрее на больших дорогах Англии? — Возможно, что он перепробовал понемногу все эти поприща, мистер Локвуд; но я не могу поручиться ни за одно из них. Я уже сказала вам, что не знаю, как он нажил деньги; неизвестно мне также, каким образом он выбился из дикарского невежества, на которое его обрекли. Но с вашего разрешения я буду продолжать, как умею, если вы полагаете, что мой рассказ позабавит вас и не утомит. Вам лучше сегодня? — Гораздо лучше. — Добрая новость. Итак, я переехала с мисс Кэтрин в Скворцы, и к моему приятному разочарованию, она вела себя несравненно лучше, чем я ожидала. Она, казалось, сверх всякой меры полюбила мистера Линтона и даже к его сестре относилась с большою нежностью. Правда, муж и золовка были к ней бесконечно внимательны. Так что не репейник склонился к жимолости, а жимолость обвилась вокруг репейника. Тут не было взаимных уступок, она стояла, не сгибаясь, и те уступали; а разве будет кто злобным и раздражительным, если не встречает ни противодействия, ни холодности? Я замечала, что мистером Эдгаром владеет не преодолимый страх, как бы кто не вывел его жену из равновесия. От нее он это скрывал, но когда услышит, бывало, что я ей резко ответила, или увидит, что кто другой из слуг насупился при каком-нибудь властном ее распоряжении, он тут же хмуро сдвинет брови, выказывая тревогу, хотя никогда не хмурился, если дело касалось его самого. Он не раз строго мне выговаривал за мою строптивость; для него, уверял он, хуже ножа видеть, что его жену раздражают. Чтоб не огорчать доброго господина, я научилась умерять свою обидчивость; и с полгода порох лежал безобидный, как песок, — к нему не подносили огня, он и не взрывался. На Кэтрин находила временами полоса угрюмой молчаливости, и муж тоже становился тогда молчалив, пугаясь этих приступов и приписывая их переменам в ее душевном складе, произведенным опасной болезнью, потому что раньше он никогда не наблюдал у нее угнетенного состояния духа. А когда солнце, бывало, выглянет вновь, тут просияет и он. Я, мне думается, могу с уверенностью сказать, что им поистине выпало на долю большое и все возраставшее счастье. Оно кончилось. В самом деле, рано или поздно мы непременно вспомним о себе; но только кроткий и великодушный любит самого себя с большим правом, чем властный. Их счастье кончилось, когда обстоятельства заставили каждого почувствовать, что его интересы для другого не самое главное. Как-то в теплый сентябрьский вечер я шла домой из сада с тяжелой корзиной собранных мною яблок. Уже стемнело, и месяц глядел из-за высокого забора, и смутные тени таились в углах за бесчисленными выступами здания. Я поставила ношу на ступеньку крыльца перед кухонной дверью и остановилась передохнуть и еще немного подышать теплым и сладким воздухом; стоя спиной к дверям, я загляделась на луну, когда вдруг позади раздался голос: — Нелли, ты? Голос был низкий и с иноземным акцентом; но в том, как было названо мое имя, прозвучало для меня что-то знакомое. Я оглянулась, чтоб узнать, кто говорит; оглянулась с опаской — потому что дверь была заперта, а на дорожке не видно было никого. Что-то задвигалось под навесом крыльца, и, подступив ближе, я различила высокого человека в темной одежде, темнолицего и темноволосого. Он прислонился боком к двери и держал руку на щеколде, точно собирался войти. «Кто бы это мог быть? — подумала я, — мистер Эрншо? Нет! Голос совсем другой». — Я жду здесь целый час, — снова начал пришелец, а я все гляжу в недоумении. — И все это время кругом было тихо, как в могиле. Я не посмел войти. Ты меня не узнаешь? Вглядись, я не чужой? Луч скользнул по его лицу: щеки были изжелта-бледны и наполовину заросли черными бакенбардами; брови угрюмо насуплены, запавшие глаза глядели странно. Я узнала глаза. — Как! — вскричала я, не зная, уж не должна ли я считать его выходцем с того света, и в испуге загородилась ладонями. — Как! Ты вернулся? Это взаправду ты? Взаправду? — Да. Хитклиф, — ответил он, переводя взгляд с меня на окна, в которых отражалось двадцать мерцающих лун, но ни единого отсвета изнутри — Они дома? Где она? Или ты не рада, Нелли? Почему ты так расстроилась? Она здесь? Говори! Я хочу ей сказать два слова — твоей госпоже. Ступай и доложи, что ее хочет видеть один человек из Гиммертона. — Как она это примет? — вскричала я. — Что станется с нею! И меня-то неожиданность ошеломила — ее же сведет с ума! А вы и вправду Хитклиф! Но как изменились! Нет, это непостижимо. Вы служили в армии? — Ступай и передай, что я велел, — перебил он нетерпеливо. — Я в аду, пока ты тут медлишь! Он поднял щеколду, и я вошла; но, подойдя к гостиной, где сидели мистер и миссис Линтоны, я не могла заставить себя сделать еще один шаг. В конце концов я решила: зайду и спрошу, не нужно ли зажечь свечи; и я отворила дверь. Они сидели рядом у окна; распахнутая рама была откинута стеклом к стене, а за деревьями сада и глухим зеленым парком открывался вид на долину Гиммертона, и длинная полоса тумана вилась по ней почти до верхнего конца, — пройдете часовню и тут же, как вы, наверно, заметили, сток, идущий от болот, вливается в ручей, который бежит под уклон по лощине. Грозовой Перевал высился над этим серебряным маревом, но старый наш дом не был виден: он стоит чуть ниже, уже на том склоне. Комната, и сидевшие в ней, и вид, на который они смотрели, казались удивительно мирными. Мне было невмоготу передать то, с чем была я послана; и я уже собралась уйти, ничего не сказав, — только спросила про свечи, — когда сознание собственной дурости понудило меня вернуться и пробормотать: «Вас хочет видеть, сударыня, какой-то человек из Гиммертона». — Что ему надо? — отозвалась миссис Линтон. — Я его не спрашивала, — ответила я. — Хорошо, задерни гардины, Нелли, — сказала она, — и подай нам чай. Я сейчас же вернусь. Она вышла из комнаты; мистер Эдгар спросил беззаботно, кто там пришел. — Человек, которого миссис не ждет, — сказала я в ответ. — Хитклиф — помните, сэр? Тот мальчик, что жил у мистера Эрншо. — Как! Цыган, деревенский мальчишка? — вскричал он. — Почему вы прямо не сказали этого Кэтрин? — Тише! Вы не должны его так называть, сударь, — укорила я его, — госпожа очень огорчилась бы, если б услышала вас. Она чуть не умерла с горя, когда он сбежал. Я думаю, его возвращение для нее большая радость. Мистер Линтон подошел к окну в другом конце комнаты, выходившему во двор. Он распахнул его и свесился вниз. Они, как видно, были там внизу, потому что он тут же прокричал: — Не стой на крыльце, дорогая! Проведи человека в дом, если он по делу. Много позже я услышала, как щелкнула щеколда, и Кэтрин влетела в комнату, запыхавшаяся, неистовая, слишком возбужденная, чтобы выказать радость: в самом деле, по ее лицу вы скорей подумали бы, что стряслось страшное несчастье. — Ох, Эдгар, Эдгар! — задыхаясь, вскричала она и вскинула руки ему на шею. — Эдгар, милый! Хитклиф вернулся, да! — И она крепко-крепко, до судороги, сжала руки. — Очень хорошо! — сказал сердито муж. — И поэтому ты хочешь меня удушить? Он никогда не казался мне таким необыкновенным сокровищем. Не с чего тут приходить в дикий восторг! — Я знаю, что ты его недолюбливал, — ответила она, несколько убавив пыл. — Но ради меня вы должны теперь стать друзьями. Позвать его сюда наверх? — Сюда? — возмутился он. — В гостиную? — Куда же еще? — спросила она. Не скрыв досады, он заметил, что кухня была бы для него более подходящим местом. Миссис Линтон смерила мужа прищуренным взглядом — она не то гневалась, не то посмеивалась над его разборчивостью. — Нет, — вымолвила она, помолчав, — я не могу сидеть на кухне. Накрой здесь два стола, Эллен: один будет для твоего господина и мисс Изабеллы — потому что они родовитые дворяне; а другой для Хитклифа и для меня — мы с ним люди поплоше. Так тебя устраивает, милый? Или мне приказать, чтобы нам затопили где-нибудь еще? Если так, распорядись. А я побегу займусь гостем. Радость так велика, что я боюсь, вдруг это окажется неправдой! Она кинулась было вниз. Эдгар ее не пустил. — Попросите его подняться, — сказал он, обратившись ко мне, — а ты, Кэтрин, постарайся не доходить в своей радости до абсурда! Совсем это ни к чему, чтобы вся прислуга в доме видела, как ты принимаешь, точно брата, беглого работника. Я сошла вниз и застала Хитклифа стоящим на крыльце — видимо, в ожидании, что его пригласят войти. Он последовал за мной, не тратя слов, и я ввела его к господину и госпоже, чьи пылавшие лица выдавали недавний жаркий спор. Но лицо госпожи зажглось по-новому, когда ее друг показался в дверях; она кинулась к нему, взяла за обе руки и подвела к Линтону; потом схватила неподатливую руку Линтона и вложила ее в руку гостя. Теперь при свете камина и свечей я еще более изумилась, увидев, как преобразился Хитклиф. Он вырос высоким, статным атлетом, рядом с которым мой господин казался тоненьким юношей. Его выправка наводила на мысль, что он служил в армии. Лицо его по выражению было старше и по чертам решительней, чем у мистера Линтона, — интеллигентное лицо, не сохранившее никаких следов былой приниженности. Злоба полуцивилизованного дикаря еще таилась в насупленных бровях и в глазах, полных черного огня, но она была обуздана. В его манерах чувствовалось даже достоинство: слишком строгие — изящными не назовешь, но и грубого в них ничего не осталось. Мой господин был столь же удивлен, как и я, если не больше; с минуту он растерянно смотрел, не зная, в каком тоне обратиться к «деревенскому мальчишке», как он его только что назвал. Хитклиф выронил его тонкую руку и, холодно глядя на него, ждал, когда он соизволит заговорить. — Садитесь, сэр, — сказал наконец хозяин дома. — Миссис Линтон в память былых времен желает, чтобы я оказал вам радушный прием; и я, конечно, рад, когда случается что-нибудь такое, что доставляет ей удовольствие. — Я тоже, — ответил Хитклиф, — и в особенности, если к этому причастен я. Охотно посижу у вас часок-другой. Он сел прямо против Кэтрин, которая глядела на него неотрывно, как будто боялась, что он исчезнет, если она отведет глаза. Он же не часто поднимал на нее свои: только кинет время от времени быстрый взгляд, но с каждым разом его глаза все доверчивей отражали то откровенное счастье, которое он пил из ее взора. Оба слишком были поглощены своею общей радостью, чтобы чувствовать смущение. Но мистер Эдгар был далеко не рад: он бледнел от досады; и его досада достигла высшего накала, когда жена поднялась и, пройдя по ковру, опять схватила Хитклифа за руки и рассмеялась, словно сама не своя. — Завтра мне будет казаться, что это было во сне! — вскричала она. — Я не смогу поверить, что я тебя видела, и касалась тебя, и говорила с тобой еще раз. А все-таки, Хитклиф, жестокий! — ты не заслужил радушного приема. Уйти и молчать три года и ни разу не подумать обо мне! — Я думал о тебе немного больше, чем ты обо мне, — проворчал он. — Недавно я услышал, что ты замужем, Кэти; и, стоя там внизу, во дворе, я обдумывал такой план: взглянуть еще раз в твое лицо, на котором я, может быть, прочту удивление и притворную радость; потом свести счеты с Хиндли, а затем, не дав вмешаться правосудию, самому свершить над собою казнь. Твоя радость при нашей встрече заставила меня выкинуть из головы такие мысли; но берегись встретить меня в другой раз с иным лицом! Только нет, ты больше меня не прогонишь. Ты в самом деле жалела обо мне, жалела, да? Что ж, недаром. Трудно пробивался я в жизни, с тех пор как в последний раз слышал твой голос; и ты должна меня простить, потому что я боролся только за тебя! — Кэтрин, пожалуйста, пока чай не простыл, сядем за стол, — перебил Линтон, стараясь сохранить свой обычный тон и должную меру учтивости. — Мистеру Хитклифу предстоит далекая прогулка, где бы он ни ночевал. Да и мне хочется пить. Она села разливать чай; пришла на звонок и мисс Изабелла; пододвинув им стулья, я вышла из комнаты. Чай отпили в десять минут. Себе Кэтрин и не наливала: она не могла ни есть, ни пить. Эдгар налил немного в блюдце и сделал от силы два глотка. Гость просидел в этот вечер не больше часа. Я спросила, когда он уходил, не в Гиммертон ли ему? — Нет, на Грозовой Перевал, — ответил он. — Мистер Эрншо пригласил меня, когда я утром наведался к нему. Мистер Эрншо его пригласил! И он наведался к мистеру Эрншо! Я взвешивала эти слова, когда он ушел. Не лицемерит ли он, не явился ли в наши края, чтобы под маской дружбы чинить зло? Я мучительно раздумывала: предчувствие мне говорило, что появление Хитклифа — не к добру. Около полуночи мой первый сон нарушили: миссис Линтон прокралась в мою комнату, присела с краю ко мне на кровать и, дернув за волосы, разбудила меня. — Не могу спать, Эллен, — сказала она в извинение. — И мне нужно с кем-нибудь поделиться сейчас, когда я так счастлива! Эдгар не в духе, потому что я радуюсь тому, что для него неинтересно: он, если и раскроет рот, так только для глупых брюзжаний; и он сказал мне, что с моей стороны жестоко и эгоистично затевать разговор, когда ему нездоровится и хочется спать. Всегда он так устроит, что ему нездоровится, если что-нибудь не по нем! Я сказала несколько добрых слов о Хитклифе, и он заплакал — то ли от головной боли, то ли от мучительной зависти; тогда я встала и ушла. — Что проку нахваливать ему Хитклифа? — ответила я. — Мальчиками они не переносили друг друга, и Хитклиф с такой же досадой слушал бы, как хвалят мистера Линтона: это в природе человека. Не докучайте мистеру Линтону разговорами о Хитклифе, если вы не хотите открытой ссоры между ними. — Но ведь это показывает, какой он слабый человек, правда? — упорствовала она. — Я вот не завистлива: мне ничуть не обидно, что у Изабеллы, скажем, такие яркие желтые волосы и белая кожа, и что она так изысканно изящна, и что вся семья ее балует. Даже ты, Нелли, когда нам случается с ней поспорить, ты всегда принимаешь сторону Изабеллы; а я уступаю, как неразумная мать: называю ее дорогою девочкой и улащиваю, пока она не придет в хорошее настроение. Ее брату приятно, что мы в добрых отношениях, а мне приятно, что он доволен. Но они очень похожи: оба — избалованные дети и воображают, что в мире все устроено нарочно для них; и хотя я им обоим потакаю, думается мне, хорошее наказание пошло бы им на пользу. — Ошибаетесь, миссис Линтон, — сказала я. — Это они потакают вам; и представляю себе, что здесь творилось бы, не стань они вам потакать. Вы, правда, порой уступаете им в их мелких прихотях, покуда их главная забота — предупреждать каждое ваше желание. Но может случиться, что вы столкнетесь с ними на чем-нибудь одинаково важном для вас и для них. И тогда те, кого вы называете слабыми, обернутся, глядишь, такими же упрямцами, как вы. — И тогда мы схватимся не на жизнь, а на смерть, — не так ли, Нелли? — рассмеялась она. — Нет? Говорю тебе: я так верю в любовь Линтона, что, кажется мне, я могла бы убить его, и он, умирая, не пожелал бы мне зла. Я посоветовала ей тем более ценить его привязанность. — Я ценю, — ответила она, — но он не должен плакать из-за каждого пустяка. Это ребячество; и, чем пускать слезу, когда я сказала, что Хитклиф теперь достоин уважения в чьих угодно глазах и для первейшего джентльмена в наших краях будет честью стать его другом, он должен был бы сам это сказать и радоваться вместе со мною. Он привыкнет к Хитклифу — должен привыкнуть! — и, возможно, даже полюбит его. А Хитклиф, когда подумаешь, какой у него к Эдгару счет, — Хитклиф, по-моему, вел себя превосходно! — А как вы смотрите на то, что он заявился на Грозовой Перевал? — спросила я. — Он, вижу я, переменился во всех отношениях: истинный христианин! Протягивает руку дружбы всем своим врагам! — Это он мне объяснил, — ответила она. — Я и сама удивилась. Он сказал, что зашел разведать обо мне, полагая, что ты еще живешь там; а Джозеф доложил о нем Хиндли, и тот вышел и стал расспрашивать, что он поделывал и как жил; и в конце концов затащил его в дом. Там сидели какие-то люди, играли в карты. Хитклиф тоже подсел играть; мой брат проиграл ему некоторую сумму и, увидев, что гость располагает большими деньгами, пригласил его зайти вечером еще раз — и Хитклиф согласился. Хиндли слишком безрассуден — где ему разумно подбирать знакомства! Он не дает себе труда призадуматься о том, что едва ли стоит вполне доверять человеку, с которым он в свое время так подло обошелся. Но Хитклиф говорит, что возобновить отношения с прежним своим гонителем его побуждало не что иное, как желание устроиться поближе к Мызе, чтобы можно было ходить сюда пешком, — да и тяга к дому, где мы жили вместе; да еще надежда, что там я смогу видеться с ним чаще, чем если бы он обосновался в Гиммертоне. Он думает предложить щедрую плату за разрешение жить на Перевале; и, конечно, мой брат соблазнится и возьмет его в жильцы: он всегда был жаден… хотя то, что хватает одной рукой, тут же разбрасывает другой. — Нечего сказать, приличное место для молодого человека! — заметила я. — Вы не боитесь последствий, миссис Линтон? — Для моего друга — нет, — ответила она, — у него крепкая голова, и это убережет его от опасности. Я больше боюсь за Хиндли; но в отношении нравственном он не сделается хуже, чем есть, а от физического ущерба ему оградой я. Сегодняшний вечер примирил меня с богом и людьми! В своем озлоблении я мятежно восставала на провидение. О, я была в жестоком горе, Нелли! Знал бы этот жалкий человек, в каком жестоком, он постыдился бы, когда оно рассеялось, омрачать мне радость своим пустым недовольством. Только жалея Эдгара, я несла одна свое горе! Если бы я не скрывала той муки, которая часто меня терзала, он научился бы жаждать ее прекращения так же пламенно, как я. Но как бы там ни было, ей пришел конец, и я не стану мстить Эдгару за его неразумие: теперь я могу вытерпеть что угодно! Пусть самый последний человек ударит меня по щеке, — я не только подставлю другую, а еще попрошу прощения, что вывела его из себя. И в доказательство я сейчас же пойду и помирюсь с Эдгаром. Спокойной ночи! Видишь, я ангел! В этой самовлюбленной уверенности Кэтрин удалилась; а как успешно исполнила она свое намерение, стало ясно наутро: мистер Линтон не только забыл свое недовольство (хотя чрезмерная живость жены все еще, казалось, угнетала его), но даже не пробовал возражать, когда та, прихватив с собой Изабеллу, отправилась после обеда на Грозовой Перевал; и миссис Линтон вознаградила мужа такою пылкой нежностью и вниманием, что несколько дней наш дом был истинным раем; и для господина, и для слуг неомрачимо светило солнце. Хитклиф — мистер Хитклиф, так я буду называть его впредь — сперва навещал Скворцы осторожно: он как будто проверял, насколько терпимо относится владелец к его вторжению. Кэтрин тоже благоразумно сдерживала свою радость, когда принимала его; и он постепенно утвердился в правах желанного гостя. Он в большой мере сохранил ту выдержку, которой отличался мальчиком, и она помогала ему подавлять необузданные проявления чувств. Тревога моего господина была усыплена, а дальнейшие события отвели ее на время в другое русло.