Источником нового беспокойства было одно непредвиденное и злосчастное обстоятельство: у Изабеллы Линтон возникло внезапное и неодолимое влечение к гостю, допущенному в дом. Она была в ту пору прелестной восемнадцатилетней девушкой, ребячливой в своих манерах, хотя порой и проявлявшей острый ум, бурные чувства и резкий нрав — особенно если ее раздразнить. Брат, нежно ее любивший, был в ужасе от этого причудливого выбора. Уж не говоря об унизительном для семьи союзе с человеком без роду и племени и о возможной перспективе, что владения Линтонов, при отсутствии наследников мужского пола, перейдут к такому зятю, — Эдгар хорошо понимал истинную натуру Хитклифа; он знал, что как бы тот ни преобразился внешне, душа его осталась неизменной. И он страшился этой души; она его отталкивала: он и думать не хотел о том, чтобы отдать Изабеллу во власть подобного человека. Эта мысль претила бы ему еще сильней, когда б он разгадал, что влечение возникло без всякого домогательства с другой стороны и укрепилось, не пробудив ответного чувства. С той минуты, как Эдгар Линтон уверился в несчастной страсти своей сестры, он всю вину возложил на Хитклифа, предполагая с его стороны нарочитый расчет. С некоторого времени мы все замечали, что мисс Линтон мучится чем-то и томится. Она стала раздражительной и скучной; постоянно вскидывалась на Кэтрин и задевала ее, не страшась исчерпать весь небольшой запас ее терпения. Мы до известной степени извиняли девушку и приписывали все недомоганию: она худела и чахла на глазах. Но однажды, когда она особенно раскапризничалась — отшвырнула завтрак, пожаловалась, что слуги не выполняют ее приказаний; что хозяйка дома ее ни во что не ставит и Эдгар пренебрегает ею; что ее простудили, оставляя двери открытыми, и что в гостиной мы ей назло спускаем в камине огонь, — и к этому сотня других еще более вздорных обвинений, — миссис Линтон настоятельно потребовала, чтоб Изабелла легла в постель, и крепко ее разбранив, пригрозила послать за доктором. При упоминании о Кеннете Изабелла тотчас заявила, что ее здоровье в полном порядке и только грубость невестки делает ее несчастной. — Как ты можешь говорить, что я груба, избалованная ты негодница? — вскричала госпожа, пораженная несправедливым обвинением. — Ты просто сошла с ума. Когда я была с тобой груба, скажи? — Вчера, — всхлипывала Изабелла, — и сейчас! — Вчера? — сказала Кэтрин. — Когда же, по какому случаю? — Когда мы шли вересковым полем: ты сказала, что я могу гулять, где мне угодно, а вы с мистером Хитклифом пойдете дальше! — И это, по-твоему, грубость? — сказала Кэтрин со смехом. — Мои слова вовсе не означали, что ты при нас лишняя: нам было безразлично, с нами ты или нет. Просто я полагала, что разговоры Хитклифа для тебя незанимательны. — Нет, нет, — рыдала молодая леди, — ты вздумала меня отослать, потому что знала, что мне хочется остаться! — Она в своем уме? — спросила миссис Линтон, обратившись ко мне. — Я слово в слово повторю наш разговор, Изабелла, а ты объясни, что было в нем для тебя интересного. — Не в разговоре дело, — ответила она. — Мне хотелось быть… быть около… — Ну, ну!.. — сказала Кэтрин, видя, что та не решается договорить. — Около него. И я не хочу, чтоб меня всегда отсылали! — продолжала она, разгорячившись. — Ты собака на сене, Кэти, ты не хочешь, чтобы любили кого-нибудь, кроме тебя! — Ты маленькая дерзкая мартышка! — вскричала в удивлении миссис Линтон. — Но я не желаю верить этой глупости! Быть того не может, чтобы ты восторгалась Хитклифом, чтобы ты его считала приятным человеком! Надеюсь, я не так тебя поняла, Изабелла? — Да, совсем не поняла, — сказала потерявшая голову девушка. — Я люблю его так сильно, как ты никогда не любила Эдгара. И он тоже мог бы меня полюбить, если бы ты ему позволила! — Если так, хоть озолотите меня, не хотела бы я быть на твоем месте! — с жаром объявила Кэтрин. И она, казалось, говорила искренне. — Нелли, помоги мне убедить ее, что это — безумие. Разъясни ей, что такое Хитклиф: грубое создание, лишенное утонченности и культуры; пустошь, поросшая чертополохом и репейником. Я скорее выпущу эту канарейку в парк среди зимы, чем посоветую тебе отдать ему свое сердце. Поверь, дитя, только печальное непонимание его натуры, только оно позволило такой фантазии забрести в твою голову! Не воображай, моя милая, что под его суровой внешностью скрыты доброта и нежность, что он — простой селянин, этакий неотшлифованный алмаз, раковина, таящая жемчуг, — нет, он лютый, безжалостный человек, человек волчьего нрава. Я никогда не говорю ему: «Не трогай того или другого твоего врага, потому что будет жестоко и неблагородно причинить ему вред»; нет, я говорю: «Не тронь их, потому что я не желаю, чтоб их обижали». Он раздавит тебя, как воробьиное яйцо, Изабелла, если увидит в тебе обузу. Я знаю, он никогда не полюбит никого из Линтонов. Но он, возможно, не побрезгует жениться на твоих деньгах, взять тебя ради видов на будущее: жадность сделалась главным его пороком. Таким его рисую тебе я, а я его друг — настолько, что если бы он всерьез задумал тебя уловить, я, пожалуй, придержала бы язык и позволила тебе попасться в его ловушку. Мисс Линтон в негодовании глядела на невестку. — Стыд! Стыд и срам! — повторяла она гневно. — Ты хуже двадцати врагов, лицемерный друг! — Ага! Так ты мне не веришь? — сказала Кэтрин. — Ты думаешь, я говорю это из дурного себялюбия? — Не думаю, а знаю, — ответила Изабелла. — И мне противно слушать тебя. — Хорошо! — закричала та. — Делай как знаешь, раз ты так упряма: я свое сказала, но любые доводы бессильны перед твоею наглостью! — И я должна страдать из-за этой эгоистки! — рыдала Изабелла, когда миссис Линтон вышла из комнаты. — Все, все против меня: она отняла у меня единственное утешение… Но ведь она наговорила сплошную ложь! Мистер Хитклиф не злодей: у него благородная и верная душа — иначе как бы мог он помнить ее столько лет? — Изгоните его из ваших мыслей, мисс, — сказала я. — Он — недоброй породы птица и вам не чета. Миссис Линтон говорила зло, но я ничего не могу возразить на ее слова. Она лучше, чем я, знает его сердце, лучше, чем всякий другой; и она никогда не стала бы изображать его черней, чем он есть. Честные люди не скрывают своих дел. А он как жил? Как разбогател? Почему поселился на Грозовом Перевале, в доме человека, которого ненавидит? Говорят, с той поры, как он объявился, с мистером Эрншо все хуже и хуже. Они ночи напролет сидят вместе, и Хиндли прозакладывал всю свою землю и ничего не делает, только играет да пьет. Не далее как на той неделе я слышала — Джозеф сказал мне, когда я встретилась с ним в Гиммертоне… «Нелли, — сказал он мне, — такой повадился к нам народ, что теперь от нас не вылазит судебный следователь. Один так чуть не остался без пальцев, когда хотел удержать другого, который пытался прирезать сам себя, как теленка. Хозяину, видишь, не терпится предстать пред судейской сессией. Не страшится он ни земного суда, ни Павла, ни Петра, ни Иоанна, ни Матфея, никого из них — не таковский! Он хочет… он жаждет предстать пред ними в наглом своем обличье! А этот наш милейший Хитклиф, думаешь, хорош? Небось, как и всякий другой, рад посмеяться, когда дьявол шутит свои шутки. Он частенько приходит к вам на Мызу — а рассказывает он вам, как он славно живет у нас? Вот как у нас повелось: встают, когда заходит солнце; игральные кости, водка, ставни на запоре и свечи до полудня; а в полдень наш дуралей идет к себе в спальню и такую несет околесину, так чертыхается, что приличные люди затыкают уши со стыда. Ну, а тот молодчик, ему что! Подсчитает свои денежки, поест, поспит, да прочь со двора — к соседу, посудачить с его женой! Он, поди, рассказывает госпоже Кэтрин, как течет в его карманы золото ее отца и как сынок ее отца скачет прямой дорогой в ад, а сам он забегает вперед, чтоб отворить ему туда ворота?» Так вот, мисс Линтон, Джозеф — старый мерзавец, но он не враль, и если его рассказ о поведении Хитклифа отвечает правде, разве можете вы желать себе такого мужа? — Вы заодно со всеми остальными, Эллен! — отозвалась она. — Не хочу я слушать ваших наговоров. Какая же вы злая, если хотите меня уверить, что нет на свете счастья! Покончила бы она с бредовой своей фантазией, если б ее предоставили себе самой, или продолжала бы упрямо носиться с нею, я не берусь судить: ей не дали времени одуматься. На другой день в соседнем городе был назначен съезд мировых судей; моему господину надлежало на нем присутствовать, и мистер Хитклиф, зная, что глава семьи в отлучке, пришел раньше обычного. Изабелла и Кэтрин сидели в библиотеке и обе враждебно молчали. Мисс была смущена давешней своей нескромностью и тем, что в порыве страсти открыла свои тайные чувства; миссис, поразмыслив, сочла себя не на шутку оскорбленной, и хотя сама она готова была посмеяться над дерзостью золовки, ей захотелось повернуть дело так, чтобы той было не до смеха. Миссис и впрямь засмеялась, когда увидела, как прошел под окнами Хитклиф: я подметала очаг и заметила на ее губах озорную усмешку. Изабелла сидела, поглощенная своими мыслями или книгой, до самой той минуты, когда отворилась дверь; а там уже нельзя было ускользнуть из комнаты, — что она сделала бы с радостью, будь то возможно. — Входи, ты явился кстати! — воскликнула весело госпожа, придвигая стул к огню. — Мы тут вдвоем, и нам отчаянно нужен третий, кто растопил бы между нами лед; и ты как раз тот, кого мы обе для этого избрали бы. Хитклиф, я горда, что могу наконец показать тебе особу, которая любит тебя безрассудней, чем я. Ты, конечно, почтешь себя польщенным. Нет, это не Нелли, не смотри на нее! Это у моей бедной золовушки разбито сердце от одного лишь созерцания твоей телесной и духовной красоты. Теперь, если пожелаешь, ты можешь стать Эдгару братом! Нет, нет, Изабелла, не беги, — продолжала она, с напускною игривостью удерживая смущенную девушку, которая в негодовании встала. — Мы тут с ней из-за тебя сцепились, как две кошки, Хитклиф! И меня, куда как превзошли в изъявлениях преданности и восторга! Мало того, мне дали понять, что если б только я держалась в стороне, как требуют приличия, то соперница, вздумавшая со мной потягаться, пустила бы в твое сердце стрелу, которая сразила бы тебя наповал, и мой образ был бы предан вечному забвению! — Кэтрин! — сказала Изабелла, призвав на помощь все свое достоинство и гордо отказавшись от попытки вырвать из крепких тисков свою руку. — Я попросила бы вас придерживаться правды и не клеветать на меня хотя бы и в шутку! Мистер Хитклиф, будьте добры, попросите вашу приятельницу отпустить меня: она забывает, что мы с вами не такие близкие знакомые; и то, что ей в забаву, для меня невыразимо мучительно. Так как гость ничего не ответил и сел на стул с видом полного безразличия к чувствам, которые он ей внушил, Изабелла отвернулась от него и шепотом взмолилась к истязательнице, чтобы та ее отпустила. — Ни за что! — вскричала в ответ миссис Линтон. — Я не хочу еще раз услышать, что я собака на сене. Ты останешься. Так вот, Хитклиф! Почему ты не выражаешь радости по поводу моего приятного сообщения? Изабелла клянется, что любовь Эдгара ко мне ничто перед любовью, которой она пылает к тебе. Помнится, она утверждала что-то в этом роде; правда, Эллен? И со вчерашнего утра, после нашей прогулки, она постится от горя и ярости из-за того, что я услала ее, полагая твое общество для нее неприемлемым. — Я думаю, что ты оговорила девицу, — сказал Хитклиф, повернувшись к ним вместе со стулом. — Мое общество ей нежелательно — во всяком случае, сейчас! И он посмотрел на предмет их спора, как иные смотрят на странное и отвратительное животное: например, на индийскую сороконожку, которую с любопытством разглядывают, хоть она и вызывает гадливость. Бедняжка не могла этого перенести: она то бледнела, то краснела, и с повисшими на ресницах слезами изо всех сил старалась разжать своими маленькими пальчиками цепкую руку Кэтрин; но, убедившись, что едва она оторвет от своей руки один ее палец, как та еще крепче прижимает другой, и что ей никак не отогнуть все сразу, она пустила в ход ногти: острые, они тотчас изузорили пальцы соперницы красными полукружьями. — Вот она, тигрица! — вскричала миссис Линтон и, отпустив ее, замахала исцарапанной рукой. — Уходи, ради бога, и спрячь свое лисье лицо! Ну, не безрассудно ли показывать коготки при нем? Разве ты не догадываешься, какой он сделает вывод? Хитклиф, смотри: вот орудия пытки, ждущие, чтоб их пустили в ход, — береги свои глаза! — Я бы их сорвал с ее пальцев, посмей она только пригрозить мне ими, — ответил он злобно, когда дверь за ней закрылась. — Но с чего ты вздумала дразнить таким способом девчонку, Кэти? Ведь не сказала ж ты правду? — Чистую правду, уверяю тебя, — был ответ. — Она уже несколько недель сохнет по тебе. А сегодня утром она бредила тобой и излила на меня поток оскорблений, когда я выставила тебя перед ней в истинном свете — со всеми твоими недостатками, — чтоб охладить ее восторг. Но впредь забудь и думать об этом: я хотела наказать ее за дерзость, только и всего. Она мне слишком дорога, мой милый Хитклиф, чтобы я позволила тебе захватить ее и съесть. — А мне она слишком противна, чтобы я стал ее есть, — ответил он. — Разве что по образу вампира. Ты бы услышала о странных вещах, доведись мне жить с ней под одною крышей и вечно видеть это приторное, восковое лицо: самым обыденным делом было бы через два дня на третий выводить радужные узоры на его белизне и превращать ее голубые глаза в черные, — они омерзительно похожи на глаза Линтона. — Восхитительно похожи! — поправила Кэтрин. — Глаза горлинки, ангела! — Она наследница своего брата, не правда ли? — спросил он, немного помолчав. — Мне не хотелось бы думать, что это так, — возразила собеседница. — Бог даст, полдюжины племянников сведут на нет все ее права! А теперь выбрось из головы эти мысли, ты слишком падок на соседское добро: не забывай, что добро этого соседа — мое добро. — Оно точно так же было бы твоим, когда принадлежало бы мне, — сказал Хитклиф. — Но если Изабелла Линтон и глупа, едва ли она — сумасшедшая. Итак, последуем твоему совету и не будем больше касаться этого вопроса. В разговоре они его больше не касались; и Кэтрин, возможно, забыла и думать о нем. Но гость, я уверена, весь тот вечер часто к нему возвращался в мыслях. Я видела, как он улыбался самому себе — вернее, скалился, и погружался в зловещее раздумье, когда миссис Линтон отлучалась из комнаты. Я решила следить за ним. Сердце мое неизменно тянулось к моему господину, и я всегда держала его сторону, а не сторону Кэтрин; и, думается мне, по справедливости, потому что он всегда был добрым, верным и достойным; а она — не скажу, чтобы она была в этом смысле полной ему противоположностью, но она разрешала себе такую свободу, что я не очень-то доверяла ее нравственным правилам и еще того меньше разделяла ее чувства. Мне хотелось, чтобы какой-нибудь случай мирно избавил и Грозовой Перевал и Скворцы от мистера Хитклифа, чтобы жить нам, как мы жили прежде, до его возвращения. Его приход к нам бывал для меня всякий раз, как дурной сон, и, мнилось мне, для моего господина тоже. Мысль, что Хитклиф живет на Грозовом Перевале, угнетала нас неизъяснимо. Я догадывалась, что господь предоставил там заблудшей овце брести своею дурною стезей, а злой зверь притаился у овчарни, выжидая своего часа, чтоб наброситься и растерзать овцу. 11 Не раз, когда я раздумывала об этом в одиночестве, меня охватывал внезапный ужас. Я вскакивала, надевала шляпу, чтоб пойти на ферму — узнать, как они там живут. Совесть внушала мне, что мой долг — предупредить Хиндли, растолковать ему, что люди осуждают его образ жизни; но я вспоминала затем, как закоснел он в своих дурных обычаях, и, не чая обратить его к добру, не смела переступить порог его печального дома; я даже не была уверена, будут ли там мои слова приняты, как должно. Как-то раз я вышла за старые ворота и направилась по дороге к Гиммертону. Было это как раз о ту пору, до которой я дошла в моем рассказе. Стоял ясный морозный день; голая земля, дорога твердая и сухая. Я подходила к каменному столбу у развилины, где от большака отходит налево в поле проселочная дорога. На нетесаном песчанике вырезаны буквы — с северной стороны Г.П., с восточной Г., с юго-западной М.С. Это веха на пути к Скворцам, к Перевалу и к деревне. Солнце зажгло желтым светом серую маковку столба, напомнив мне лето; и сама не знаю, с чего бы, что-то давнее, детское проснулось в моем сердце. Двадцать лет назад мы с Хиндли облюбовали это местечко. Я долго глядела на выветренный камень; и, нагнувшись, разглядела у его основания ямку, все еще набитую галькой и ракушками, которые мы, бывало, складывали сюда вместе с другими более тленными вещами. И живо, как наяву, я увидела сидящим здесь на увядшей траве товарища моих детских игр, — увидела его темную квадратную голову, наклоненную вперед, и маленькую руку, выгребающую землю куском сланца. «Бедный Хиндли!» — воскликнула я невольно. И отпрянула: моим обманутым глазам на мгновение привиделось, что мальчик поднял лицо и глядит на меня! Он исчез; но тут же меня неодолимо потянуло на Перевал. Суеверное чувство побудило меня уступить своему желанию. «А вдруг он умер! — подумалось мне, — или скоро умрет! Вдруг это — предвестие смерти!» Чем ближе я подходила к дому, тем сильней росло мое волнение; а когда я завидела наш старый дом, меня всю затрясло. Видение обогнало меня: оно стояло в воротах и смотрело на дорогу. Такова была моя первая мысль, когда я увидела лохматого кареглазого мальчика, припавшего румяной щечкой к косяку. Затем, сообразив, я решила, что это, должно быть, Гэртон — мой Гэртон, не так уж изменившийся за десять месяцев нашей разлуки. — Бог тебя благослови, мой маленький! — крикнула я, тотчас позабыв свой глупый страх. — Гэртон, это я, Нелли! Няня Нелли! Он отступил на шаг и поднял с земли большой камень. — Я пришла повидать твоего отца, Гэртон, — добавила я, угадав по его движению, что если Нелли и жила еще в его памяти, то он ее не признал во мне. Он замахнулся, чтобы пустить в меня камень; я принялась уговаривать, но не могла остановить его: камень попал в мою шляпу; а затем с лепечущих губок малыша полился поток брани, которая, понимал ли он ее смысл, или нет, произносилась им с привычной уверенностью и исказила детское личико поразившей меня злобой. Поверьте, это меня не столько рассердило, сколько опечалило. Чуть не плача, я достала из кармана апельсин и протянула мальчику, чтоб расположить его к себе. Он сперва колебался, потом выхватил у меня гостинец, точно думал, что я собираюсь подразнить его и затем обмануть. Я показала второй апельсин, держа его так, чтоб он не мог дотянуться. — Кто тебя научил таким словам, мой мальчик? — спросила я. — Неужто священник? — К черту и тебя, и священника! Давай сюда! — ответил он мне. — Ответь мне, где ты этому научился, тогда получишь, — сказала я. — Кто тебя учит? — Папа-черт, — был ответ. — Так. И чему ты учишься у папы? — продолжала я. Он подпрыгнул, чтобы выхватить апельсин. Я подняла выше. — Чему он тебя учит? — спросила я. — Ничему, — сказал он, — только чтоб я не вертелся под ногами. Папа меня терпеть не может, потому что я его ругаю. — Ага! А ругать папу тебя учит черт? — сказала я. — Не-ет, — протянул он. — А кто же? — Хитклиф. Я спросила, любит ли он мистера Хитклифа. — У-гу, — протянул он опять. Я стала выпытывать, за что он его любит, но добилась столько слов: — Не знаю! Папа задаст мне, а он папе… он бранит папу, когда папа бранит меня. Он говорит, что я могу делать, что хочу. — А священник не учит тебя читать и писать? — расспрашивала я. — Нет, мне сказали, что священнику вышибут… все зубы и… и заставят проглотить их, если он только переступит наш порог. Так обещал Хитклиф! Я отдала ему апельсин и попросила сказать отцу, что женщина, по имени Нелли Дин, хочет с ним поговорить и ждет его у ворот. Он побежал по дорожке и скрылся в доме; но вместо Хиндли на крыльце появился Хитклиф; и я тут же повернула назад, помчалась не чуя ног вниз по дороге и не остановилась, пока не добежала до развилки, и так мне было страшно, точно я увидела домового. Тут нет прямой связи с историей мисс Изабеллы, но после этого случая я решила, что буду держать ухо востро и не пожалею сил, а не дам дурному влиянию захватить Скворцы: пусть даже я вызову бурю в доме, отказавшись потворствовать во всем миссис Линтон. В следующий раз, когда явился Хитклиф, случилось так, что наша барышня кормила во дворе голубей. За три дня она не перемолвилась ни словом с невесткой; но свои капризы она тоже бросила, и для нас это было большим облегчением. Хитклиф, я знала, не имел привычки оказывать много внимания мисс Линтон. А сейчас, увидев ее, он первым делом обвел осторожным взглядом весь фасад дома. Я стояла на кухне у окна, но отступила так, чтоб меня не видели. Затем он пересек площадку, подошел к мисс и что-то ей сказал. Она, как видно, смутилась и хотела убежать; он удержал ее, положив ей руку на плечо. Она отворотила лицо: он, по-видимому, задал ей какой-то вопрос, на который она не желала отвечать. Еще один быстрый взгляд на окна, и, полагая, что его не видят, негодяй не постыдился ее обнять. — Иуда! Предатель! — закричала я. — Вы вздумали вдобавок лицемерить, да? Обманщик!