Парни, посмеиваясь над ним, стали наваливать на грузовик нехитрую мебель. — Мальчишки! — крякнул Трофим. Он повернулся лицом туда, где трактор крушил в прах его милую Климовку, в которой он прожил семнадцать лет до войны, а после фронта и все остальные годы. И колодец у магазина, и забор вокруг выгона — все это его дела, его заботы, не понять Бабкину, Женьке не оценить. Трофима разбирала обида. Тут за его спиной раздался быстрый Женькин шепот: — К ферме поехали! Сейчас грохнет! Что-то и впрямь стукнуло, зазвенело. Трофим крутнулся на своей деревяшке. Аховые грузчики впопыхах стукнули хлипкое зеркало шкафа о крепкий борт грузовика и глядели теперь виновато. — Кокнули, — пояснил Женька, с улыбкой прибавя: — К счастью. — Доколачивайте, чего там! — хмуро ответил управляющий. Забыв про парней, он глядел, как завалилась горбатая, латаная ферма и трактор, седой от известки, принялся неторопливо растаскивать стропила. — Триста лет, — бормотал Трофим, — триста… и никому не мешала… Он вспомнил, как мирно стояла его Климовка на краю песчаного поля, в самой середке России. Покачивала себе тонкими шестами скворечников да поднимала над трубами на заре с десяток теплых розовых дымков. «Выбирай любой этаж», — сказал вчера директор Трофиму. И тот сумрачно ответил: «Один для меня этаж остался — подземный!» Потом, слегка поостыв, попросил себе в бетонной коробке самую нижнюю квартиру, «чтобы траву было видно, а не ворон в небе». Пока Трофим смотрел да вспоминал, грузчики взялись за его книжки. Он обернулся: — Полегче уж. Парней не учить: они-то знали, как трясется Трофим над книжками, поэтому уложили их ровно, на чистый брезент, а сверху прикрыли пленкой — на случай ливня. Потом еще раз обошли комнаты — не забыто ли что. Пустой дом гулко отзывался на шаги и голоса. По темным обоям на месте снятых фотографий светились ровные прямоугольники. — Тоска! — сказал Женька и выскочил во двор. Заглянув на минуту в сарай, он скоро выбежал оттуда с какой-то корзиной, которую наспех накрывал тряпицей и обвязывал обрывком веревки. Вид у Женьки был лукавый. Не доверив корзинку никому, вскарабкался в кузов и тут же зашумел сверху: — Готово, Трофим Иваныч! Парни шикнули на него и хотели было терпеливо дожидаться хозяина, но тот махнул кепкой. Машина поехала, Трофим остался. К его домику подползал бульдозер, выставив тяжелый нож… Когда упало последнее бревно и Климовка перестала быть, он надел кепку и похромал к ласковой лошадке Варваре, которая тихо ждала его под облетевшей березой. Долго усаживался, наконец, выставив деревяшку, поехал. — Ну и куда же? — бормотал он. — На пенсию? Лошадка весело помахивала хвостом… Пятиэтажный дом гудел и стонал. В нем было больше грома, чем в Климовке, и Женька встрепенулся. Муравьями лезли новоселы, трещала мебель, сердились жены, а взбудораженные дети бегали по лестницам, высовывались из окон, кричали с балконов. Такая кутерьма Женьке по сердцу. — Вперед! — скомандовал он, выпрыгивая из кузова со своей корзиной и бросаясь в квартиру. Он побегал по комнате, повертел на кухне все краны, попил из горсти водицы, заглянул в туалет, потом стал давать указания, куда ставить мебель. Когда приехал хозяин, его пожитки были свалены посреди комнаты, а грузчики отдыхали на полу. Яростней всех утирался и громче других сопел Лешачихин сын. — Квартирка — во́! — поднял он большой палец, вскакивая навстречу Трофиму. Тот стоял и оглядывался. Неизвестно, за какой стенкой, и непонятно, на каком этаже, с визгом высверливала уши электродрель, и весь дом отзывался звенящей дробью. Женька вертел головой, слушал с удовольствием. — Давайте я буду вам дырки долбить! — Потом, — рассеянно ответил новосел. — Спасибо. Бабкин задержался на пороге: — Если что — мы поможем. И вот уже под окном зазвенел беззаботный Женькин голос, ему вторил Саныч. Пошли вольные разговоры, в которых не нашлось места для Трофима: молодежь забыла про него, едва выскочила из подъезда. Трофим остался один среди гуда и топота. Он увидел корзину в углу и с недоумением приподнял тряпку. На свет вылезла его кошка. — Совсем забыл про тебя, — виновато сказал он, поглаживая кошку у себя на груди. Потом пустил ее на пол, и она, подрагивая хребтом, пошла обнюхивать старую мебель и новые бетонные углы. Дрель, затихшая было, взвизгнула опять — кошка опрометью кинулась к хозяину, прижалась к его живой ноге. — Видишь, дом какой звонкий, — пробормотал Трофим, поднимая глаза к потолку. — Помереть не дадут. И Трофиму вдруг очень поверилось, что он еще пригодится Бабкину, Павлуне и всем другим из молодежного звена. Он вспомнил лукавое лицо Женьки, непроницаемого Бабкина, его тощую тень — Павлуню. «Хорошие ребята, только без опыта». А опыт у него да у Громова — стариков в совхозе мало. — Может, уживемся? — вслух спросил сам себя Трофим и со стуком зашагал по комнате с кошкой на руках. Остановился перед осколком зеркала: сердитый, обгорелый за лето мужик смотрел на него. «Этак ребят распугаешь!» — отвернулся он от зеркала. Сбросил плащ, кепку, пригладил волосы, умылся. И только расставил свои четыре стула по углам, как пожаловало все молодежное звено да еще с комсоргом во главе, чернявеньким. — Садитесь! — пригласил Трофим. — Ничего, — сдержанно отозвался Боря Байбара. — Мы только уточнить. — Правда, что вы у нас за старшего будете? — высунулся Женька, и парни придержали дыхание. — Был такой разговор, — сказал Трофим, силясь заглянуть в душу этих непонятных людей, которые минуту назад были веселы и беззаботны, а сейчас явились будто по государственному делу. Разговор такой шел сегодня утром. В кабинете у Громова. Сильно шумел там главный агроном Василий Сергеевич Аверин. «Такое поле да пацанам отдать!» Трофим тоже понимал: поле славное. Проложены в нем трубы для полива, протянута дорога к самой борозде. Склад близко, ферма под рукой — навоз только вози. Поле и в плохие годы выручало совхоз, а в хорошее время на его морковке озолотишься. Но Аверин шумел, а Трофим тоже сильно сомневался про себя: а вдруг жара? Или дождь без продыху? Вдруг заморозки либо снег? Поможет ли тогда вся та мощная техника — прицепная, навесная, гусеничная и колесная, которую Громов так неразумно отдал мальчишкам? И когда агроном ушел, Трофим поделился своими сомнениями с директором. — Ладно, — ответил Ефим Борисович. — Я подумаю. Может, правда, взять тебе над ними шефство, приглядеть… Вот и весь разговор. И сейчас Трофим смотрел на «зеленое» звено с интересом. — А что случилось? — спросил он осторожно. Боря Байбара оглянулся на своих и сказал тихо, с перерывами: — Мы звено создали. Комсомольское. Мы надеялись, а нам, выходит, не доверяют! Няньку дают! — Мы можем и разбежаться! Не больно хотелось! — подал звонкий голос Женька. Трофим смотрел на парней и не различал их — все на одно лицо: глаза сердитые, губы сжатые, брови суровые. И в эту минуту он почувствовал щемящую боль где-то в глубине живота. Она приходила уже не раз, внезапная, пугающая. Словно завелся в живом теле холодный червячок и по временам оживает, впивается. Прижав пятерней уязвленное место, Трофим глухо спросил: — Я вам, значит, не пара? И мой опыт уж ни к чему? Женька ухмыльнулся коротко и весело. «Лешачихин сын вспомнил, как сиднем сидел Трофим в своей Климовке, ничем не удивил совхоз, не обрадовал, не обогатил. Женька пробормотал смущенно: — Почему же… мы ничего… — и оглянулся в поисках спасения. А Боря Байбара сказал прямо, как по больному месту стукнул: — Нам климовский опыт ни к чему. Трофим долго молчал, все устали ждать ответа и подпирать стенки. А когда он заговорил, голос у него срывался: — Ладно. Управляйтесь сами, хозяева. Парни подождали, не добавит ли он еще что-нибудь, но Трофим молчал. — Спасибо, — серьезно сказал Боря Байбара. Все вышли, неловко застревая в дверях. Бабкин потоптался у порога. — Простите. Трофим отвернулся. Боль не унималась, росла. ЖЕНЬКА СУЕТИТСЯ