— Ну? — спросил он бодро. — Как ручеек? Механизаторы смотрели, поеживаясь. Ручей был не так глубок, зато широк и бурлив. Черная вода шипуче пролетала под ивняком, закручивая пену. Водились тут и опасные ямы, и дно было ненадежное, топкое. Раньше здесь пролегала дорога — вон и теперь видны колеи, присыпанные снегом. Теперь сделали новый окружной путь — гладкий да дальний, а старую дорогу забыли. Здесь редко проходят гусеничные трактора, а колесные пробираются только по крайней необходимости и то в самую жару, когда ручей мелеет, или в стужу — по льду. — Ну? — торопил Аверин. — Вспомним старину? Иван, ты же ездил! Чего глядишь испуганно? — Дурак был несознательный, — пробурчал Иван. Василий Сергеевич, разгорячась, тыкал рукой: — Да вот оно, поле-то, рядом! Смотри, какой крюк даем! Иван задумчиво спихивал камешки в ручей. — Ну, кто же первый? — тихо спросил Василий Сергеевич. — Он лучше последний! — задорно отозвался Женька, приплясывая на берегу. Иван сказал рассудительно и грустно: — Меня топиться чтой-то не тянет. Я, чай, не русалка зеленая. — Женька засмеялся, а Иван, ободренный этим смехом, уже уверенней продолжал: — Дед наш башковитый и то до такого не додумался. Даром, что ли, дорогу сделал, столько денег вбухал. — «Башковитый»! — хмыкнул Аверин. — А в метель по той дороге не проехать! И весной ее заливает! — А зато он к людям обходительный, — выговорил Иван медленно. — Стариков слушает и Модеста не обижает… Не поеду я, хоть раздери! Василий Сергеевич сумрачно взглянул на Павлуню: парень сильно чесал затылок. — Пусти-ка! — отодвинул его Аверин, собираясь лично влезть в трактор. Павлуня так перепугался за свой колесник, что, сам того не желая, схватил начальство за полу. — Ну-ну! — дернулся Василий Сергеевич, но Павлуня, не отпуская, все тянул его, сопя и краснея. — Да пусти же! — крикнул Аверин, вырываясь. — Сдурел?! Павлуня вскарабкался, соскальзывая, в кабину, глухо сказал через стекло: — Не-е! — Тогда сам валяй! — вконец рассердился Аверин. — Валяй, раз такой храбрый! Павлуня передохнул и тихо двинул трактор с белого берега в черную холодную воду. Сердце его еще не отошло от страха за любимую синюю машину, которую этот здоровенный Василий Сергеевич чуть было не утопил сгоряча. С натугой выворачивая колеса по заснеженной колее, парень возмущенно бормотал под нос: — Ишь ты, прыткий какой! — А ведь пройдет! — воскликнул Аверин, глядя, как механизатор бережно опускает трактор в воду, словно давая ему, разгоряченному, напиться из ручья. Павлуня, сам того не заметив, отлично протащил и трактор, и тележку, полную ила, через все коряжины на дне. Проломив густые кусты, остановился на другом берегу. Вылез отдуваясь. Ему вдруг стало смешно, когда он понял, что Василий Сергеевич, хоть и такой большой, все равно не перейдет пешком через воду и в трактор не влезет. — Видали?! — возбужденно и радостно спрашивал Аверин Ивана и Женьку. — Уж если Алексеич проехал!.. — И ему уже чудилась скорая да краткая дорога от Хорошова до самого центра. — «Проехал», — заворчал Петров. — Сдуру можно и проехать! Он суетливо забрался в кабину. Колесник чихнул, потом нехотя, рывками потащился к страшной воде. — Давай! — тихо звал Павлуня. Он забрел по колено в ручей и пятился перед трактором, манил его к себе обеими ладонями. Иван Петров высунулся и заорал: — Уйди, черт постылый! Чего перед начальством выкручиваешься?! Павлуня опустил руки посреди ручья. Он и не думал выкручиваться. Просто ему от чистой души хотелось помочь Мишиному трактору без испуга перебраться на берег. Он понуро вылез из воды, стал глядеть, дуя на окоченевшие пальцы, как Иван забирался зачем-то все влево да влево, пока не завалился передними колесами в подводную яму. Трактор сильно клюнул носом, мотор взревел и заглох. Стало очень слышно, как, пробегая по голым кустам ивняка, шуршит ручей. Масляные круги пронеслись по течению и пропали. Отворилась дверца. Иван простуженным, но торжествующим голосом спросил: — Ну? — Ты что, ослеп? — разнесся над мерзлым миром аверинский возмущенный тенор. — Куда тебя понесло?! Женька, прыгая воробьем, быстро спрашивал Василия Сергеевича: — Чего теперь, а? Не вылезет, нет? Вытягивать надо, да? На той стороне, замерзая от одного вида застывшей посреди ручья машины, стоял Павлуня. Аверин, пошумев, замолчал. Зато обрел голос Иван. — Я говорил! Предупреждал я! На его лице был виден сейчас один раскрытый рот. Павлуня отцепил свою тележку и, взвалив на слабое плечо трос, начал медленно спускаться со скользкого берега. Тут даже Иван не осмелился дальше шуметь. Даже бедовый Женька испугался и смотрел на товарища, вытаращив глаза. — Назад! — крикнул Василий Сергеевич. Парень оглянулся на крик, едва не упал, оступившись. Сказал, с трудом улыбаясь: — Сейчас я. Только вот… Чтобы прицепить трос, ему нужно было шагнуть в черную яму. — Стой! — приказал Аверин. — Ага, — ответил Павлуня, подумал и шагнул. Забурлили пузыри под ногами. Тяжелая вода залила сапоги. Больше от страха, чем от холода, застучали зубы. Он скорей нагнулся. Железо брякнуло по железу. — Помогай, уснул! — тряс кулаком Аверин. Иван бестолково засуетился, то открывал, то закрывал дверцу, то ложился на живот, свешиваясь. Павлуня выбрался на берег и, роняя с себя капли, лез в теплый трактор. Двинул рычаг. Трос натянулся, зазвенел. Колесник, ревя и задыхаясь, выволок на берег Ивана Петрова вместе с тележкой. — Ура! — шепотом сказал Женька. Из кабины задом выполз сам «опытный седой». Подступив к спасителю, протянул растопыренную ладонь. — Спасибо. Пожимая его руку ледяными пальцами, Павлуня еле выговорил, клацая зубами: — В яму-то зачем ты?.. Шумно раскидывая в стороны воду, Василий Сергеевич перебрался к своим механизаторам. Он молча выдернул Павлуню из кабины, схватил его на руки, словно спящую красавицу, и поволок обратно через ручей. Раза два провалился выше колен, но драгоценную ношу не выпустил. Павлунины сапоги вспенивали воду. Алексеич смущенно вырывался: — Сам я… чего вы… В «газике» тесно — не развернуться, и Аверину пришлось прямо возле машины вытряхивать парня из ватника и набухших штанов. Закутывая Павлуню в старое одеяло, он сокрушенно проговорил: — Эх, водкой бы тебя растереть! Павлуня, высунув нос, принялся длинно объяснять, что белое он вообще никогда не пьет, да и красное не так чтобы очень уж. — Редкий ты человек, Алексеич! — добродушно проворчал Аверин. — Поехали домой — застынешь! Эх, лохматый, лезь сюда! — Насмехаетесь, — пробормотал Женька, ныряя в кабину. Он крепко обнял Павлуню, согревая его: — Какой костлявый! — Сам-то тоже не очень больно-то, — ответил Алексеич. На том берегу остался в одиночестве Иван Петров. Проводив глазами зеленый «газик» Василия Сергеевича, он ухмыльнулся и сказал сам себе: — Радуетесь? Ничего. Завтра поглядим. С большим удовольствием он стал думать о том, как скучно будет глядеть завтра на белый свет временное, но чересчур ретивое начальство. «Теперь небось этот к ручью за версту не подойдет!» «Этим» именовал Иван Аверина, которого он даже в мыслях не захотел называть ни по имени, ни по отчеству, ни даже по фамилии.