Василий Сергеевич ходко гнал машину к совхозу, к теплу. Женька утихомирился. Он все поглядывал на товарища, все хотел о чем-то спросить и вдруг сказал удивленно: — Вот ты какой. Я бы и за сто рублей не полез! И он передернулся, вспомнив. Павлуня ответил без всегдашних раздумий: — И я бы за сто тоже… ПАВЛУНЯ ЕДЕТ ВПЕРЕДИ На следующий день все механизаторы «плодородного отряда» были вызваны к Аверину ровно к семи. Они вошли в директорский кабинет настороженные, притащив с собой масляный дух дизелей. Слухи про Пашкино плавание уже вовсю гуляли по совхозу, будоражили, как и разговоры про крутой нрав временного директора да про новые порядки, которые он насаждал сплеча, никого не спросясь. Поэтому механизаторы, войдя к Василию Сергеевичу с последним, седьмым ударом часов, не ожидали для себя ничего хорошего. — Садитесь! — кивнул им Аверин из-за стола. Народ расселся по стенке. Василий Сергеевич, человек дела, начал с ходу: — Сегодня весь отряд возит ил. Он едет коротким путем — через Гнилой ручей. Маршрут проверен. Тележки с этим делом справятся. — Тележки-то справятся — они железные, — пробормотал Иван Петров. Остальные осторожно молчали, подумывали про себя: «Вот приедет Громов…» В тишине слышно было, как простуженно сопит Павлуня. Он часто лазил в карман за платком, нос его распух. — Слушай, Сергеич, — задушевно сказал начальник отряда, молодой агроном Гриша Зиненко. — Ты бы нас, дураков, спросил, что ли. Василий Сергеевич, большой приятель Гриши, поднял голову, посмотрел ему в глаза, ответил негромко: — Я тебе не «слушай», а директор. И нравится или нет, а разговаривать со мной попрошу соответственно. — Ясно, — пробормотал в страшной тишине багровый Гриша, а Женька выразительно поцокал языком. — Вопросы есть? — спросил Аверин деловито. Никому не захотелось задавать вопросы. Народ решил отмолчаться до Громова. Только начальник отряда поднял руку и, получив разрешение говорить, сказал, глядя в стену: — Один вопрос: как через ручей этот окаянный перелетать? Нешто по воздуху? — По плитам! — По каким? — По бетонным! Вчера шесть штук бросили. — Плиты, плиты! — заволновался, вскидывая руку, Иван Петров. — А бережок? С него, помнится, телка свалилась да и утопла! Совсем! Василий Сергеевич нетерпеливо ответил, вставая: — Бережок сроем! А без головы и в луже утонуть можно! Так, что ли? И столько многозначительности было в голосе Аверина, что Иван замолчал, потупясь. — Еще вопросы возникли? — посмотрел на часы Василий Сергеевич. — Нет? Тогда до свидания. Что неясно — разъяснит главный инженер. Механизаторы потащились в приемную. Елизавета Егоровна, морщась от запаха, вручила им толстый журнал. — Это что еще за библия? — сумрачно поинтересовался Иван Петров, и Елизавета Егоровна с усмешкой поведала, что теперь каждому после прочтения приказа надлежит расписаться. Гриша Зиненко, принимая журнал, бормотал: — Через Гнилой ручей да всем отрядом… Нет! Я расписываться не буду! Иван оглянулся на обитую черной клеенкой дверь и, подняв грязный палец к хрустальной люстре, прошипел: — А Громов-то, Ефим Борисыч, с нами, с народом то есть, всегда совет держал! — Ничего, пусть потешится, — сказал басом Гриша Зиненко. — А технику я топить не дам. Женька, почесывая затылок, проговорил: — Пашка-то проехал… — Верно! — сказал, появляясь в двери Василий Сергеевич. — Он проехал! А уж вам-то сам бог велел! — И обратился к Павлуне: — Ну, Алексеич, покажи-ка им! Хватит тебе в хвосте-то! Аверин опять скрылся в кабинете. Павлуня стоял перед механизаторами, а те хмуровато поглядывали на его распухший нос, на бледные щеки. И на глазах у всех Павлуня помаленьку начал краснеть, пока не превратился в анисовое яблочко. — Совсем с ума скатился! — брякнул Иван, выразительно кивнув на директорскую дверь. — Нашел командира! — Он поглядел на Павлуню не лучше, чем пес на кота. — Ну, веди нас, Сусанин! Топиться! — Да я ничего, я не думал… — таким простуженным голосом забормотал Мишин братец, что Гриша Зиненко крякнул, а секретарша, до сих пор сидевшая унылой горой, вдруг шевельнулась и воскликнула: — Господи, скорей бы Громов возвращался! Механизаторы не спеша побрели к своей технике. Последней дверь выпустила маленькую грязную фигурку. Обгоняя Павлуню, Иван бросил в его сторону: — В люди выходишь, подхалим! Когда Павлуня, оставляя хвостатые следы, дотащился до мастерской, механизаторы уже стояли возле техники, переговаривались, оглядываясь на него. Парень собрался было схорониться от них в уютной кабине, где сидел уже нетерпеливый Женька, но Гриша Зиненко сказал ему: — Тебе ж вести велено. Валяй! — Давай покажем им! — пихался острым локтем Женька. — Вперед, Лексеич, на лихом коне! — узнал Павлуня ехидный голос Ивана Петрова. Они покатили во главе целой колонны. Не отставая, наддавал за ними Иван, за Иваном ехал Саныч, в кабине его сидел Боря Байбара. Позади всех старательно крутил колесами по разъезженной дороге «газик» Аверина. Появилось солнце, и все вокруг встретило его с радостью: утро повеселело, зарумянилось, синие тени от берез с удовольствием улеглись поперек дороги. По розовому полю запрыгала озорная лисичка. Она вытягивалась в струнку, поводила хвостом, вскидывалась на дыбки. Павлуня, остановив трактор, вылез на крыло. Из кабин высунулись головы. — Гляди — лиса! — Не боится! — Мышкует. — И черт с ней! — заорал вдруг Иван Петров. — Лисиц не видели, что ли? Подумаешь, тигра какая гималайская! Работать нужно! Лисичка метнулась за кусты. Последний раз мелькнул огненный хвост и пропал. Павлуня захлопнул дверцу. Иван опять испортил ему настроение. Даже снег больше не радовал, на розовое солнце не гляделось. Женька ворчал, хмуря бровки. К ручью подъехали дружно. Захлопали дверцы, заскрипел под сапогами снег. Механизаторы осмотрелись. Зловеще чернеет вода. Высоко стоит холодный пар. И пешему и конному заказаны пути сюда в это гиблое время. — Да-а, — протянул Саныч. — Веселая дорожка. — Зато короткая, — сказал Василий Сергеевич, выбираясь из «газика». Он кивнул Грише Зиненко. Тот вытащил из кармана график и деловито обратился к Павлуне: — Ты, значит, первым пойдешь, за тобой — остальные. Интервал десять минут. Понятно? — Понятно! — ответил Женька, стараясь не глядеть на воду и целиком передавая себя в руки Павлуни. — Давай, — сдавленно произнес Иван. — Он у нас самый храбрый. Затаив дыхание чутко следили механизаторы, как Павлуня спокойно провел трактор и тележку по бетонным плитам, как обыкновенно въехал на другой берег и неспешно покатил к хорошовскому пруду. Сделал он все это так легко и привычно, что все с облегчением зашевелились.