— Вылезай, чего ты, — прервал механик Санины мысли, и он послушно выбрался наверх. У трапа стояла какая-то толстая женщина и смотрела на пароход. Другая, тоже толстая, но с тонкой девочкой, сидела на ящике, подстелив газетку. Не по лицу, не по квадратным плечам женщины, а по аккуратной этой газетке Саня угадал механикову родню и сказал ей: — Иван Михайлович здесь. Позвать, что ли? — А он не занят? — спросила женщина, вставая. — К нему можно? — Наверное, можно, — оглядел Саня пришедших и пошел к Ивану Михайловичу доложить про посетителей и спросить, может ли Иван Михайлович принять их. — Скажи, сейчас буду! — буркнул механик, и точно: тут же появился на горячей палубе, поглядел, нахмурясь, и сбежал по трапику. Саня с интересом наблюдал за непонятной этой встречей: женщины приблизились к механику не как к родному, а как к едва знакомому Ивану Михайловичу — словно бы неловко было им подходить к занятому человеку, боязно смотреть в глаза. Но подошли. Он пожал всем руки, даже девочке, потом стал что-то выговаривать, а те слушали виновато, торопливо кивали платочками. Саня поежился, представив, какой нудный, должно быть, голос у механика, раз у людей, непременно ему родных, такие постные лица. Как, верно, хочется им, чтобы Иван Михайлович поскорее закончил говорить! Закончил. Саня заметил это по тому, как облегченно вздохнула девочка и как Иван Михайлович недовольно поглядел на нее, вздохнувшую. Потом механик стал рыться в кармане брюк, вытащил кошелек, а из него деньги и начал считать их, а женщины смотрели, и девочке, наверное, смотреть было неловко — отвернулась. Отсчитав, Иван Михайлович передал деньги одной женщине и другой и повернулся к родне широкой спиной. Саня увидел, что лицо у механика покраснело, на лбу обильный пот: тяжко, должно быть, отдавать трудовые рубли! Иван Михайлович шел по трапу, женщины ждали, и, когда он повернулся к ним, они замахали руками, крикнули вразнобой: — До свидания! И не добавили ни слова. И только девочка вслед за ними выкрикнула тоненько: — Спасибо, дядя Вань! Приезжайте! — Ладно! — махнул он ей. — Идите! И побрел в свою милую машину, а Саня видел, как тяжело ему шагать: впереди ни счастья, ни радости, мечта о белых теплоходах рассыпалась, и остались только эти женщины, которым, конечно же, очень нужны трудовые деньги Ивана Михайловича. Женщины пошли, деловито и облегченно о чем-то переговариваясь, а девочка осталась. И Саня спросил ее, просто так спросил, от нечего делать: — Как тебя звать? — Наташа, — улыбнулась она. — А ты новенький? Я тебя не знаю. — Новенький, — ответил Саня, которому захотелось вдруг на берег — просто так захотелось, ступить на траву, поговорить о чем-нибудь с этой девочкой Наташей, видно, очень доброй и хорошей, судя по ее глазам. Но девочка убежала, помахав Сане, тоненькая, голенастая. И Сане подумалось, как неплохо было бы, если б эта Наташа пришла в следующий раз не к Ивану Михайловичу, а к нему — вот бы поглядел и скривился Коркин! Он провожал ее глазами долго, пока Наташа не взбежала на высокий берег и оттуда еще раз не махнула Сане рукой. — Наташа, — довольно громко выговорил мальчишка и, услышав сопение механика, вздрогнул. Посмотрел через плечо: Иван Михайлович уставился на берег, на девочку, и лицо его было злым, неприятным. — Наташа, — кивнул Саня. Иван Михайлович перевел на него взгляд, покатал камни на скулах, ответил придушенно: — Сволочь! Саня круто свел брови, сжал кулаки: ругательство, неведомо кому брошенное, ударило больно. Механик поглядел на взъерошенного мальчишку. — Да не… Отец у нее, у Наташки, сволочь… Бросил… А их вот пятеро… Дом надо перекрывать… — А ту? — Саня, пока Иван Михайлович разговорился по-простому, хотел узнать про него как можно больше. — Ту, другую женщину, тоже бросили? Иван Михайлович засмеялся и очень понравился такой вот, веселый, Сане. Смеялся он с удовольствием, закрыв глаза и дрыгая кадыком. Отсмеявшись, сказал, вытирая глаза: — Ту-то? Не-ет, не бросили пока. Это супруга моя. — Супруга-а? — растянул слово Саня. — И не поцеловали… Иван Михайлович заморгал — это он-то заморгал, всегда правый и уверенный?! — Да-а, — сказал потом негромко. — Целоваться… Люди ведь кругом. И не молодые уж. Семь лет в браке состоим. — Семь лет! — от души пожалел Саня бедную супругу механика. Иван Михайлович вытащил свои громадные карманные часы: — Скоро прибывать начнут. И забрался опять в машину, а Саня встал у борта, гадая, кто же прибудет первым. Первым прибыл Володя. Не взбегая по трапу, крикнул: — Михалыч! И тут же, словно только и дожидался зова, появился механик — начищенный, наглаженный, как на свидание. Саня переводил взгляд то на него, то на Володю, с которым механик, сбежав на берег, зашептался. Пошептавшись, Иван Михайлович приказал мальчишке собираться. — Куда? — Закудыкал! — нахмурился Иван Михайлович. — Иди-ка переоденься! И швырнул ему сверток, который Володя вытащил из сумки. Когда через десять минут Саня появился на берегу, на него уставились Володя, Иван Михайлович и приспевший Гриша-капитан. Не под этими взглядами было неловко стоять мальчишке, а непривычно ему в форменке и брюках и в новых туфлях, очень сдавивших ноги, привыкших к вольной разбитой обувке. Трое старших переглянулись, заговорили междометиями: — Ну? — Ага! — Угу… Саня вертел головой. Володя наконец сказал ему, оглядев: — Пошли! Гриша пошел на корабль, Володя, Иван Михайлович и Саня по тропочке поднялись к бревенчатому домику-конторе. Мимо секретарши и телефонов парни провели мальчишку к начальнику, который, усадив его перед собой, принялся с интересом рассматривать. «Все знает», — понял Саня, где пропадал Володя, и испугался: ну как штурман по доброте своей такое про него рассказал! Однако, покосившись на надутого Ивана Михайловича, он немного утешился: этот все поставит на место! Рассмотрев Саню, начальник в белом кителе, видно, остался доволен. — Хорошо, — сказал он. — А теперь давай-ка потолкуем. Долго, прерываясь изредка для телефонных кратких разговоров, занятый человек выспрашивал Саню про жизнь, про школу, про Сосновку, старательно, как подводные камни, обходя отца, и за это Саня был очень ему благодарен, за это отвечал с охотой. — Значит, нравится у нас? — спросил в конце беседы начальник, и Иван Михайлович подался вперед — стул под ним запищал. — Нравится, — ответил Саня, вспомнив рассветы над рекой. — А чем нравится? И опять встали в памяти розовые воды и зеленые берега. И шумное колесо, и тихая рубка, и желтая машина… И вдруг голенастая Наташа опять появилась на берегу! Торопливо спускалась она с кручи, одна, без женщин, а за Наташей неловко семенил Карпыч, за Карпычем — Коркин и еще какой-то народ. Саня задохнулся, покраснел. И привстал, чтобы не потерять из виду своих возле парохода. Начальник тоже приподнялся, перехватил его взгляд: — Ваши? — Наши! — Ну… — не успел сказать начальник, и Саня вскочил, торопливо пожал протянутую руку, метнулся к двери и, налетев на взгляд Ивана Михайловича, затоптался: что-то опять не так сделал. А что? Оглянулся на начальника за столом, уселся на краешке стула. Иван Михайлович покряхтел: кряхтенье это было несердитым: теперь Саня сделал то, что надо. — Так! — сказал начальник. — Не суетись, суета — она первый враг речников. — Естественно, — одобрил его Иван Михайлович, который, верно, и тонуть бы стал без суеты, с достоинством. — Ну, что мне тебе сказать, Санька, — вздохнул начальник. — Стоишь ты, парень, в самом начале пути, и от тебя самого зависит, каким будет твой путь. Нам всем вот хочется, чтобы путь этот был светел и чист. — Как наша река, — подсказал Володя. Иван Михайлович закряхтел — теперь очень недовольно, а начальник, тяжело оглядывая Володю, повторил: — Как наша река… Несколько минут все сидели молча, слушая реку — гудки и шлепы на ней, и звон якорных цепей, и рокот мастерских, и уханье парового молота. В открытые окна долетали и запахи реки — ракушками пахла Ока, и теплой смолой, и нагретыми досками дебаркадера… Старый «Перекат» ворчливо позвал народ, и Саня первым вскочил. — Счастливого пути! — еще раз подал ему руку начальник, и Саня пожал ее теперь крепко, неспешно и пошел неторопливо, а закрывая за собой дверь, услыхал: