– Знаете, Елена Сергеевна, – обернулся вдруг к ней Алекс, – напрасно вы так переживаете из-за интереса Мари к оружию. В этом нет ничего предосудительного, уверяю вас… я вполне могу вам это доказать. Скажем, в эту субботу мы все могли бы выехать куда-нибудь за город, и я с удовольствием показал бы, как именно стреляет оружие. А Мари могла бы попрактиковаться. Моя воспитанница при этих словах даже ахнула – верно, она и надеяться не могла, что ей позволят упражняться с оружием. – Маменька, пожалуйста, разрешите! – взмолилась она так, как нормальные девицы ее возраста просят матушек купить им новую шляпку. – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! – Право, я не знаю… – растерялась та под молящими взглядами Мари и Алекса. И, как бывало часто, тотчас переложила ответственность на других: – Жорж, что ты на это скажешь? – Пострелять? – тот недовольно отвлекся от карт. – Да пускай – что такого-то!.. Я бы и сам с удовольствием съездил за город. Полесов явно напрашивался на приглашение, а граф Курбатов, который всегда был радушным хозяином, не замедлил это приглашение озвучить: – А что – неплохая мысль. Покуда снег в лесу не сошел, вполне можно было бы съездить к нам в Березовое. Пусть даже и пострелять. В эту субботу – как вам? Кажется, все было решено, и мнения гувернантки по этому поводу, разумеется, никто не спрашивал. Хотя я все же сочла нужным показать, что мне это не нравится, – вздохнула обреченно и отвернулась к пылающему в камине огню. Глава одиннадцатая – Подумать только – сорок убитых и раненых русских против шестисот убитых афганцев! Уверен, бой на Кушке обязательно войдет в анналы истории! – Графу Курбатову очень полюбилась эта строчка из заметки в «Московских ведомостях», и он повторял ее при любом удобном случае. Старшее поколение обсуждало за обедом последние вести с афганского фронта. Меня вместе с детьми усадили на другом конце стола. Ильицкий же сидел наискось от меня, и разговор, как нарочно, крутился вокруг опасной темы – политики. Я не могла не вспоминать сейчас наши с Евгением словесные баталии весною прошлого года в доме Натали Эйвазовой – моей институтской подруги и его кузины. Но все эти глупые споры в прошлом. По крайней мере, сейчас я даже не слушала Курбатова, а, ловя время от времени на своем лице взгляд черных глаз, думала лишь о том, будет ли нынче возможность у Ильицкого поцеловать меня. И Евгений, кажется, не слушал – до последней фразы Курбатова, по крайней мере. Только после нее он перевел свой тяжелый взгляд на графа и, не мигая, долго смотрел на него. Но так ничего и не сказал. – Это, разумеется, так, Афанасий Никитич, – отозвался профессор Якимов со своей скользкой улыбочкой, – но, боюсь, действия генерала Комарова[16] будут иметь последствия, которые он едва ли мог предвидеть. – Вы о войне с Британией? – уточнил граф, деловито отрезая кусок бифштекса. Говорил он так, будто война была уже делом решенным. – Да, войны не избежать, но, по моему мнению, русская армия вполне к ней готова. И снова Ильицкий бросил взгляд на графа. А Якимов, еле заметно улыбнувшись уголками губ, ответил: – Вы так считаете? Любопытно, что думают по этому поводу сами военные. Евгений Иванович, не хотите присоединиться к нашей беседе? – Я уже не военный, Лев Кириллович. Давно, – Ильицкий был непреклонен. – Полно вам, Евгений Иванович, – снова заговорил Курбатов, – уж вам-то не знать, что военных бывших не бывает, – он рассмеялся. – Так вы согласны, что русская армия готова к войне? Взгляды присутствующих обратились на Евгения, и тот, отложив нож с вилкой, в конце концов произнес: – Хорошо, если вам угодно, я отвечу: со стороны англо-афганских войск была явная провокация с целью заставить Комарова начать бой. И Комаров на эту провокацию поддался. Я считаю, что это было роковой ошибкой. За столом прошел шепоток, и кто-то даже вздохнул пораженно. – Но позвольте… – прищурившись, продолжил Курбатов, – генерал Комаров не просто поддался на провокацию – ему не оставили выбора. Иначе мы бы потеряли Мерв, жители которого, заметьте, сами год назад изъявили желание принять подданство Российской империи. – Но оазис Панджшех Мерву не принадлежит, – заговорил Ильицкий уже резче. – Это афганская территория. Генерал Комаров мало того что аннексировал оазис, так еще и унизил англичан, наголову разбив их. Англичане этого так не оставят и не сегодня-завтра объявят России войну. Вы понимаете, что это означает?! К Британии тотчас присоединится Франция, а за ней, разумеется, и Бисмарк подтянется, и Австро-Венгрия. Вы хотите повторения Крымской войны? К этому все идет, уверяю вас. Только сейчас не тысяча восемьсот пятьдесят третий год – вот-вот запатентуют автоматическое оружие, а немецкие ученые уже проводят опыты с оружием массового поражения – химическими соединениями в виде газа, уничтожающего все живое на огромной территории. Начнись сейчас война с Британией – жертв будет без счету. Если бы генерал Комаров был стратегом, а не военным, он понимал бы, что следует пожертвовать хоть Панджшехом, хоть всем Мервом, но не развязывать войну с англичанами. Видимо, мало кто ожидал, что простая светская беседа о новостях выльется в настоящий спор с высказываниями столь радикальными. Немало была поражена и я, потому что Ильицкий, которого я помнила, был русофилом столь закоренелым, что это переходило границы разумного. Что сделалось с ним за этот год? – Генерал Комаров не мог отдать Мерв хотя бы потому, – рассеянно произнесла я, – что тогда бы мы вскоре потеряли все наши завоевания в Средней Азии – уступи Комаров один раз, и англичане пошли бы дальше. А все это завоевывалось кровью наших солдат и офицеров, как же можно теперь это просто так отдать? И только договорив, поняла, что гораздо правильнее было бы смолчать. Ильицкий же, бросив на меня короткий взгляд, отозвался почти спокойно: – Меня весьма радуют ваши патриотические чувства, Лидия Гавриловна, – на слове «патриотические» он все-таки улыбнулся довольно пакостно, – но кроме них неплохо бы руководствоваться и здравым смыслом. Я совершенно смешалась. Мне и спорить не хотелось, а главное – я все еще с трудом верила, что слышу это от него – от человека, который обычно оправдывал любую несправедливость, совершенную Российской империей. – А я согласна с месье Ильицким! – звонко и не без пафоса в голосе оповестила всех в этот момент моя воспитанница. – Вы, Афанасий Никитич, так говорите об этой статье в газете, будто родным этих «сорока убитых и раненых русских» должно стать легче из-за того, что афганцев погибло больше. Войны и репрессии – это не метод решения проблем, генерал Комаров должен был уступить – я так считаю! А квасной патриотизм, что проповедуют некоторые собравшиеся за этим столом, – Мари бросила колючий взгляд в мою сторону, – это действительно неразумно и весьма по-мещански. – Мари, деточка, – голос Елены Сергеевны задрожал от волнения, – что ты говоришь такое?! Извинись немедленно перед графом Курбатовым и Лидией Гавриловной! – Бросьте-бросьте, Еленочка. – Граф вовсе не выглядел обиженным – он улыбался и, слегка кланяясь, отвечал Мари так: – Молодости простительно многое, тем более что в этом доме все имеют право на собственное мнение. Я же, привыкшая и к более смелым высказываниям моей воспитанницы, тоже не обиделась – мне лишь любопытно было, как Ильицкий отреагирует на тираду Мари и в особенности на слова о квасном патриотизме. Год назад, я уверена, он бы испепелил Мари взглядом и парой колких фраз довел бы бедняжку до слез безо всяких скидок на юный возраст. А сегодня взглянул на нее, сидящую от него наискось, и лишь негромко заметил: – Вы, Мария Георгиевна, выразились несколько резковато, но по сути… вы недалеки от истины. После чего отсалютовал ей бокалом с виски и улыбнулся. Глава двенадцатая – Вы читали Маркса? После обеда Мари не отходила от Ильицкого ни на шаг, пытливо заглядывала ему в глаза и не давала даже шанса поискать другого общества. Теперь же и вовсе она беззастенчиво повисла на его руке и потащила к выходу из гостиной: – Вы могли бы проводить меня на конюшню, и мы как раз поговорим… У меня есть перевод Лопатина, но, я думаю, он многое переврал, так что я достала через знакомых оригинал «Капитала». Вы хорошо знаете немецкий? Нужно ли рассказывать, с каким сожалением я смотрела им вслед? Я очень надеялась, что на эту прогулку Ильицкий пойдет со мной. Хотя не представляла, как это осуществить – я по-прежнему не желала, чтобы в окружении Полесовых знали, что мы с Ильицким были знакомы прежде. Ведь в этом случае непременно выяснится, что познакомились мы в доме его кузины, Натали Эйвазовой, в том самом доме, где весною прошлого года произошли печальные события, о которых много писали в газетах. Была жестоко убита мачеха Натали, а ее убийцу застрелил на глазах у всей семьи брат покойной – Андрей Миллер. Друг Ильицкого и человек, которым я была пусть недолго, но увлечена. Андрей был осужден трибуналом и сослан в Афганистан, где погиб в ноябре прошлого года. Если Полесовы вдруг узнают, что все эти события происходили не только на моих глазах, но и при моем непосредственном участии, они запросто могут расхотеть держать гувернантку с таким прошлым. * * * Покуда я выдумывала предлог, под которым можно было бы запретить Мари прогуливаться с Ильицким, возле меня оказался Алекс Курбатов. – Лиди, я бы на вашем месте не оставлял Мари надолго с посторонними – кто знает, может быть, именно сейчас эти двое замышляют мировую революцию. Ухмыльнувшись собственной шутке, он подставил мне локоть, предлагая тоже пройтись до конюшни, а я тотчас предложением воспользовалась. Мы держались шагах в тридцати от Мари и Ильицкого – я напрягалась, чтобы расслышать хоть что-то из их разговора, но безрезультатно. Алекс очень мешал. Он с мрачной усмешкой отпускал остроты по поводу Маркса и этих двоих, а мне надлежало, как всегда, подыгрывать и восхищаться его чувством юмора. Шутки Алекса были в этот раз особенно злыми: разумеется, он страшно ревновал Мари, которую считал своей собственностью. На моей памяти это и впрямь был первый случай, когда Мари предпочла Алексу кого-то другого во время прогулки. Я сама многое бы дала, чтобы убедиться – Ильицкий лишь отбывает повинность в обществе Мари. Но несчастным он совсем не выглядел, что, признаться, немного меня задевало. В какой-то момент я просто запретила себе думать о нем, тем более что у меня были дела куда насущнее. – Алекс, простите, я сегодня никудышный собеседник. Из-за вчерашнего… – вздохнула я, не дав ему пошутить в очередной раз. – Бедный господин Балдинский. Он казался таким милым старичком – ума не приложу, кто и за что мог такое с ним сделать. – Видимо, не таким уж милым он был, раз ему размозжили череп крупнокалиберной пулей. – Боже мой, Алекс!.. – ужаснулась я вполне искренне. – Простите великодушно, Лиди, – он как будто и правда спохватился и порывисто поцеловал мою руку в знак извинения. – Я только хотел сказать, что, возможно, покойный Балдинский заслужил эту пулю. – Ужасные вещи вы говорите… – я смешалась. И еще подумала, что, будь на моем месте Мари, она бы с удовольствием поддержала Алекса и посмаковала подробности. Но больше в словах Курбатова меня заинтересовало другое: – Вы что же – точно знаете, что пуля была крупнокалиберной? – Да, тело Балдинского уже вскрыли. Вскрытие – это когда…