В конце концов, я здесь не для того, чтобы искать агентов – мне нужно вычислить убийцу Балдинского! А для этого прежде всего требовалось понять, кто забрал револьвер из фортепиано. Потому я решила наведаться в кухню. Там горел свет, но ни звука не доносилось – я деликатно кашлянула, оповещая о своем приближении, и не ошиблась: у самовара, чинно попивая чай с ватрушками, сидели Аннушка и Федор. – Вечерок добрый, Лидия Гавриловна, почаевничаете с нами? – Анна, будто и впрямь рада была моему появлению, вскочила, дабы достать третью чашку. – Нет, благодарю… – я поздоровалась с Федором и тихонько спросила у горничной: – Аннушка, вы сегодня в гостиной, ничего, случаем, не находили? – я пристально наблюдала за ее лицом и, лишь убедившись, что на нем нет и тени замешательства, уточнила: – Георгий Павлович запонку потерял. Серебряную, с бирюзой. – Запонку?… – Она с явным осуждением в сторону Полесова покачала головою. – Нет, Лидия Гавриловна, вовсе не находила. Да и не добралась я до гостиной с уборкой-то – я ж рассказывала вам давеча. Ну, будьте спокойны, завтра хорошенько под диванами полазаю. Нет, не знала Аннушка ничего о револьвере – я уж не сомневалась. – Ясно… – покивала я. – Елена Сергеевна еще велела узнать: не заходил ли кто днем, покуда их не было? – Почтальон заходил, – Анна старательно загибала большие шершавые пальцы, – опосля молочник был… а из господ только Стенин и заезжал. – Стенин? – заинтересовалась я. Денис Ионович, бывало, захаживал к нам вот так, неожиданно, и в любой другой день я бы не обратила на этот визит внимания. Вот только Стенин прекрасно знает, что по средам Полесовы обедают у Курбатовых. Так зачем приезжал? – Говорит, поддержать хотел после вчерашних событий-то, – пояснила мне Аннушка. – Думал, вдруг от расстройства господа в гости сегодня ехать расхотели. – И долго он пробыл здесь? – Да и двух минут не пробыл: в передней только постоял, выспросил, что господ нету, да и убрался. – А что ж в гостиную вы его не пригласили обождать? – Да говорю ж: не захотели они. В передней потоптались, и все, – Аннушка нахмурилась: похоже, мои расспросы становились излишне навязчивыми. Оставив наедине Анну с Федором, я собралась было уже уйти к себе, чтобы спокойно поразмыслить над имеющимися у меня фактами. Да вспомнила, что в этом доме я вроде как гувернантка, обучаю детей. Так что мне надо бы еще проверить их домашнее задание, до которого из-за вчерашнего бала и последующего убийства у меня до сих пор не дошли руки. Тяжко вздохнув, я поплелась в классную. Работу Мари открывала с трепетом. Я давно уж не позволяла ей писать сочинения на вольные темы, но даже когда тема была определена вполне четко, эта девица умудрялась уйти от нее столь далеко, что я сама забывала, что задала… Я поступила в этот дом в конце декабря, перед самыми праздниками, и тотчас задала детям написать рассказ о том, как им нравится проводить Рождество, ожидая прочесть что-то нежное и ужасно милое. Но нет: Мари написала, что намерена вместо празднеств, гуляний и последующих крещенских гаданий провести время, сравнивая натурфилософию Демокрита с натурфилософией Эпикура. Она, и не думая шутить, изложила мне главенствующие тезисы каждого из этих мыслителей, привела план сравнения и научную актуальность оного… За это вполне можно было бы поставить и хорошую отметку, невзирая даже на орфографию и стилистику, ежели бы Мари не растянула свой рассказ на добрые двадцать страниц пустого умничанья и демагогии. В итоге я, когда закрыла тетрадку, словно наяву видела, как мой мозг вынули, хорошенько прополоскали в мутной воде и залили обратно… К слову, ни в рождественские праздники, ни после про Демокрита с Эпикуром Мари так и не вспомнила, а развлекалась, играя с братьями в снежки. Сегодня я уж со вздохом собралась поставить Мари очередное «mal»[18], но услышала детские перешептывания под дверью классной. Насторожилась и бросилась туда. Поздно. Дверь оказалась запертой снаружи. Старая шутка, но срабатывала безотказно… – Серж! Конни, Никки! Это вы? – Снаружи только шепоток и сдавленные смешки. – Я знаю, что это вы, откройте немедля! Это не сойдет вам с рук, предупреждаю!.. – Я усиленно дернула ручку, хотя уже слышала удаляющиеся шаги по коридору. Отличное завершение отличного дня! Нет, мне в любом случае не придется ночевать в классной: Аннушка перед сном обязательно обойдет комнаты и выпустит меня. Да и без Аннушки я смогу выбраться – выбиралась уже не раз. Я придвинула стул к двери и начала вынимать из прически шпильки. Но, боже мой, как же я от этого устала… Но сегодня не получалось вскрыть замок очень уж долго – должно быть, от переутомления. И Анна не спешила ко мне на помощь. Квартира погрузилась в тишину настолько, что я слышала, как тикают напольные часы в гостиной. И вдруг до меня донесся шорох за окном. На улице. Сперва я подумала, что это птица или кошка прыгнула на карниз, и не слишком взволновалась. Но когда кто-то довольно ощутимо задел пожарную лестницу и чертыхнулся – я догадалась, что это не кошка. Затаила дыхание от волнения и тотчас забыла про дверь. Поискала глазами что-нибудь для самозащиты, бесшумно скользнула к окну и осторожно выглянула через стекло. На узком карнизе, нависающем над окнами первого этажа, хорошо освещенный лунным светом стоял Ильицкий и усердно пытался открыть раму. Он не знал, конечно же, что Аннушка тщательно запирает все окна по вечерам. В этой части дома находились только классная, соседствующая с нею моя спальня и пустая сейчас гостиная – оттого, не боясь быть услышанной другими, я отворила окно и высунулась наружу, совершенно потрясенная увиденным. Ильицкий этого не заметить не мог. – Что ты там делаешь? – ошарашенно спросил он. Я не сразу нашлась что ответить: кажется, это был самый нелепый вопрос, который мог задать человек, висящий ночью на пожарной лестнице чужого дома. – Я… проверяла домашнее задание. А ты что там делаешь?! – впрочем, я уже рассмотрела окно, на которое он нацелился, – там была моя спальня. Мне почудилось, будто Ильицкий смутился. Но после, не слушая моих просьб остановиться, он снова ступил с карниза на лестницу, перебрался через нее и начал медленно, но верно приближаться к окну классной. Мне было одновременно и страшно за него, и смешно, а главное, я вообразить не могла, что Ильицкий способен на такое. Или нет – могла. У Ильицкого все всегда слегка за гранью разумного, все не как у нормальных людей! Из-за того мне с этими нормальными и скучно теперь и из-за того, наверное, я и люблю этого мужчину… И терпеть его не могу тоже из-за этого. – Ты сумасшедший! – выпалила я, когда он приблизился настолько, что я смогла вцепиться в его плечо изо всех сил – будто и впрямь смогла бы удержать, если Женя вдруг сорвется. Я еще раз выглянула наружу, убеждаясь, насколько здесь высоко, и уже увереннее повторила: – Сумасшедший! – Пустяки, бывало и хуже… Мне просто не понравилось, как мы расстались сегодня. – По-твоему, если ты упадешь и переломаешь ноги, мы расстанемся лучше? Он взглянул вниз и пожал плечами: – По крайней мере, ты тогда будешь чувствовать свою вину, а я смогу этим пользоваться еще очень долго. – Сумасшедший… – У тебя крайне скудный запас русских ругательств. Любой дурак распознает в тебе иностранку. Ты так и не впустишь меня? – Еще чего! – я невольно разволновалась. – Уходи так же, как и пришел: это классная комната, сюда в любой момент могут войти. – А если я сорвусь? – Я всем скажу, что ты вор и хотел нас ограбить. И пальцем не пошевелю, чтобы вызволить тебя из тюрьмы. – У тебя нет сердца. – А у тебя совести, уходи! Я действительно начала уже злиться: окно классной выходило во двор, и запросто могло случиться, что кто-то неспящий из дома напротив наблюдает сейчас нашу беседу. Чего Ильицкий добивается – чтобы на моей репутации камня на камне не осталось?! Разозлившись на его самонадеянность, я в тот же миг захлопнула рамы, рискуя даже прищемить ему пальцы. И для верности еще задернула портьеры. Но и после этого, притаившись у окна, минуты полторы слушала, как он чуть слышно барабанит пальцем по стеклу, не желая уходить. Лишь потом, когда все стихло окончательно, я решилась отодвинуть портьеру. И тотчас увидела на подоконнике за стеклом небольшую продолговатую коробку. Сердце мое дрогнуло. То ли нахлынувшая нежность тому виной, то ли простое любопытство, но я не устояла и вновь отворила окно. Потянулась к коробке – и тотчас была схвачена за руку. Разумеется, это был Ильицкий, но все равно я охнула от неожиданности. А потом он резко притянул меня к себе – да так, что я по сей день не пойму, отчего мы не упали с высоты оба. И поцеловал. – Извини, не удержался, – ответил он позже на мой укоризненный взгляд и теперь уже сам подал коробку. – Ты не хочешь открыть? – Уже не очень… – солгала я, – подозреваю, что оттуда на меня выскочит что-то или кто-то. Уж больно твои шутки в духе шуток моих недорослей. Ильицкий рассмеялся: – Обещаю, что не выскочит. Тебе непременно понравится, я уверен. А мне и правда было до смерти интересно, что там. Не став больше препираться, я приняла из его рук коробку и открыла. – Тебе нравится? – Ильицкий, кажется, все-таки волновался. Внутри на красной бархатной подложке притаились некие металлические приспособления, похожие одновременно на столовые приборы и на крючки для вязания – одни загнутые на конце, другие заостренные, третьи с зазубринами. Понять, для чего они нужны, я очень старалась, но не могла. – А… что это? – спросила я совершенно искренне. – Набор отмычек. Я вновь взглянула на содержимое коробки, но уже другими глазами. Вспомнила, что такие инструменты упоминались в какой-то газетной статье про воров-взломщиков: я еще подумала тогда, что, наверное, ими куда сподручнее вскрывать замки, чем шпильками для волос. Но я и представить не могла, что у меня будет возможность хоть просто подержать их в руках. – Так тебе нравится? – снова спросил Ильицкий. – Женя… – выдохнула я почти с благоговением. Но это лишь в первый миг, когда не смогла совладать с собою. А уже через мгновение я пришла в ужас от того, кем, должно быть, он меня считает, раз осмелился сделать такой подарок. – По-твоему, это оригинально? – мне даже не пришлось изображать холод в голосе. – У русского дворянства принято дарить отмычки своим невестам? – А здесь разве есть невесты? – делано изумился Ильицкий. – Ты ведь отказалась за меня выходить. Два раза. – Отказалась. И подумай почему! На этот раз я вовсе не заботилась о том, чтобы не прищемить ему пальцы – в гневе захлопнула рамы и задернула портьеру. Впрочем, все равно стояла у окна, покуда не убедилась, что он действительно ушел. Глава шестнадцатая А на следующий день я уже жалела, что так грубо выставила Ильицкого вон. Чувствовала себя виноватой, и, наверное, именно оттого с самого утра настроение мое было отвратительным и я совершала ошибку за ошибкой…